Шизоff : гацкаму папе-2

Глава вторая. Некоторые уточнения по поводу знаковых предметов

Я встаю, я выключаю телевизор, я одеваюсь.
Переоблачение – тоже часть ритуала. Это определённый ключ, пароль для входа в другую программу.
Хаотичность моего мышления кажущаяся. Сам я чётко ориентируюсь в закоулках и дебрях сознания. Эти дебри – по настоящему родной дом, в отличие от съёмной квартирки повседневной реальности.
Звучит напыщенно и несколько вычурно. Согласен, но лично мне нравится пафос бытия, а не вялотекущая паранойя обыденности. Театральность, а не рутина. Собственное представление о жизни мне дороже самой жизни. Вместо того чтобы пытаться изменить неказистую окружающую реальность, я меняю способ проникновения на эту, постоянно вражескую для меня территорию. У меня сознание диверсанта.
По сути, в данный момент я беззащитен и прожорлив как гусеница. Одухотворённый пищевод с двадцатью парой ног, запинающихся обо всё подряд. Недаром у меня столько носков…. Незаметно я подсаживаюсь на измену. Думки плавно переходят в шугалово. Мне уже совсем невесело. Мысль о том, что меня самого могут склевать – проступает испариной. Маскировка, мимикрия, метаморфоза. Это не список, из которого надо выбирать, а последовательная цепочка из необходимых для выживания звеньев. «Маниакальная мнительность может максимально модифицировать методы маскировки». Маскировка в своём наивысшем качестве становится мимикрией, вторым естественным состоянием, гарантирующем безопасность. Ощущение безопасности рождает перемену сознания, преображая мироощущение в целом. Преображение -- это метаморфоза. Начав с ощущение голого червяка, я путём нехитрых манипуляций вылуплюсь во внешний мир крепким и въедливым жуком-короедом. Понятно? По-моему очень ясная мысль. Кто ясно мыслит, тот чётко излагает. Я горжусь своим умением излагать.
Одежда занимает важное место в моей вселенной. Целый шкаф. И ещё на шкафу, в коробке из-под телевизора. Я пристрастен и капризен, как девочка, хотя на девочку не похож. За последние пять лет меня так разнесло, что я больше похож на свинью-копилку. Аляповатый и хрупкий футляр, по самое нехочу набитый богатым внутренним содержанием. Чтобы ненароком не разбиться под ударом судьбы, я вынужден пеленаться в кокон. Но поскольку я не паук, способный при желании надёргать шёлку из собственной задницы, приходится обходиться доступными средствами защиты от агрессивного внешнего мира.
Общество потребления в этих целях с успехом использует одежду. По одёжке встречают, дают от ворот поворот, оценивают и уценивают. В хорошо одетых влюбляются, скромно одетым изменяют. Кожаная куртка иногда способна вызвать почтительный страх, а порою – тоскливый взгляд стареющего педераста. Смотря какая куртка. Ботинки – твоё лицо, галстук – визитная карточка. Породистое бельё способно примирить с фригидностью и целлюлитом. При взгляде на часы определяют волевые качества и состоятельность, а стильный головной убор служит лучшей рекомендацией по части того, чьим украшением он служит. Разумеется, это смешно. Человек лишь отчасти то, во что он одет. Но должен признать, что неумение одеваться -- вполне способно вызвать реакцию отторжения. Одна моя близкая подруга купила модную волосатую кепку мышиного цвета. Сначала мне пришлось напрячься, чтобы её опознать, затем я долго смеялся. А в итоге -- перестал с нею встречаться совсем. Женщина, добровольно одевшая себе на голову подобную мерзость, на корню душит любую эротику. Глядя на неё, пусть даже и вовсе голую, я видел уродливое кепи. Настроение, да и всё остальное тоже -- падало. Другому, художнику-концептуалисту, набили морду за пуштунский берет некие воины-интернацианалисты. Не сошлись концепции…. Третий решил, что он в Техасе и завёл фетровую шляпу….
Впрочем, это не существенно. Мысли вслух на предмет важности правильно выбранных часов и шапок. Вот одень я сейчас красную шапку: ярко, жизнерадостно, но излишне привлекательно. В моём состоянии излишняя привлекательность может быть вредна. Лучше – бейсболку. Она не скрывает изломанного жизнью органа, но под покровом козырька можно вволю улыбаться, а сам козырёк определяет направление – легко сосредоточиться на нужном объекте. Помещаешь его под обрез, и фиксируешь. Кадрирование, как в графической программе. Удобно! В пандан бейсболке я одеваю спортивный костюм и кроссовки. В подобном наряде, плюс аксессуар в виде сломанного уха, я выгляжу уволенным в запас бойцом дворовой бандитской группировки. Скромненько, в меру опасно и достаточно привлекательно для нетребовательных представителей обеих полов. Замаскировался!
Сую в карман паспорт, ключи и несколько бумажонок различного достоинства. Часы на руке. В меру дорогие и передовые котлы. Самое забавное, что я почти никогда на них не смотрю. Они мне не нравятся, да и нет нужды следить за временем. Теперь нет.
Кроме наручных часов, в моей домовине присутствуют ещё парочка высокоточных приборов для измерения времени. На дисплее видеомагнитофона четыре сменяющие друг друга цифры ведут круглосуточный бухгалтерский учёт моей скорбной жизни. Чтобы узнать точное время, мне достаточно назвать любую из двух пар – первую ли, последнюю – всё едино. С некоторых пор я начал отмечать одну забавную странность: я живу в дублированном времени. 24:24, 16:16, 07:07…и т.д. Меня порою радует 00:00, но чаще нервирует 13:13. Помнится, что вначале я даже засуетился, как и всякий нормальный человек, приписывая непонятные свойства часов собственной паранойе. Впрочем, обнаружив загадочный стереоэффект, я и впрямь повёл себя несколько странно. Полагаю, что моя реакция на это, в целом безобидное, природное явление вполне могла бы вызвать интерес психиатра: я попытался уличить электронный прибор в саботаже. Как-то раз, в 17:17, я с безразличным видом вышел из комнаты, потоптался под дверью, а затем внезапно вбежал и обнаружил законные 17:22. Посмеявшись над собственной мнительностью, я выпил бутылку пива и, признаюсь, расслабился. Пива захотелось ещё больше. Я спустился вниз, купил пару банок, а затем и бутылочку водки приобрёл. Ну и закусить по мелочи. Довольный и звенящий как пасхальный колокол, я вернулся, и без всяких задних мыслей взглянул…. Честно скажу: наглый тандем меня огорошил – 18:18! В 19:19 я уже был устойчиво пьян и весел, а в 20:20 отчётливо осознал, что проверки на вшивость бессмысленны и глупы. В тот момент, когда я бросал на часы действительно свободный от задних мыслей, спонтанный взгляд – время двоилось и пребывало в застывшем равновесии, словно констатируя важность момента. «Замри! – взывала ко мне дублированная цифирь – следующий твой шаг важен вдвойне. Соберись, напрягись, прислушайся!». Задолго до начала этих хронометрических трюков, я что-то читал о подобных коллизиях у одного фантаста. В его интерпретации суть данного явления сводилась к вторжению в жизнь чего-то мистического и запредельного. Я попытался нарыть фантаста в интернете, но оказался фиговым хакером. А может быть, этот мистик сам был чьей-то галлюцинацией…. Хотелось бы поинтересоваться, с чем связана его гипотеза. Но фантаста я не нашёл, а гипотеза подтвердилась. Однажды, сидя в общественной уборной по глубоко личной надобности, я взглянул на свои честные наручные. Было 10:10 утра, майского и ласкового, как новая «Зева». Я решил замереть, напрячься и прислушаться, согласно советам внутреннего голоса. И получилось как нельзя лучше – тихо просидев лишние десять минут, я полностью освободился от накопившихся шлаков и избежал встречи с новым участковым, сдуру впущенным квартирной хозяйкой. Дверь у меня захлопывается на кодовый замок (так гораздо удобнее – не нужно таскать с собой лишний ключ). В тот момент дверь была честно закрыта. Он постучал, покричал для острастки, и, поводив сомневающемся во всём на свете лейтенантским жалом, был вынужден отправиться восвояси. Так и не познакомившись интересным квартиросъёмщиком. Признаюсь, что я испытал двойное облегчение: выйди я раньше, и пучило бы меня больше, и жизнь на свободе могла бы существенно сократиться. Накануне я как раз крупно вложился в веселящие дух средства и полночи снимал пробу. Застойный дух пропитал всё напрочь, а канабиол можно было соскабливать прямо с обоев. Так что мистический взгляд на вещи отнюдь не бесполезен в хозяйстве.
Всё! Всё! Всё! На волю, в помпасы! Я уже пританцовываю, взбешённый собственной замысловатостью. Из угла разносится начало 40-ой Моцарта. Почтовый ящик. «Пришло сообщение!». К чертям сообщения! Если я сейчас начну читать, то…. Поворачиваюсь к монитору спиной, и ломлюсь из комнаты, автоматически отмечая предупреждающие 14:14.

Глава третья. Капитан, часы, женщина

Закрываю за собой дверь, тщательно проверяю. Делаю два шага, разворачиваюсь, возвращаюсь, проверяю ещё раз. Испытываю естественное беспокойство. Коридор узкий, тёмный и страшный. Кошачий лаз, он же аппендикс с тремя ступеньками вниз посередине.
На ступеньках мы и сталкиваемся. Баба Фиса, моя хозяюшка. Мелкая старушенция с невзрачным детским тельцем и большой взрослой головой. Она похожа на случайную запятую в извилистом предложении коридора. От неожиданности я торможу, и мы внезапно становимся точкой с запятой, разбивая предложение пополам.
В руках у неё консервная банка. Из под томатной пасты. Или сельди в собственном соку. В банке бултыхается некая тошнотворная тряпица. У бабули большая стирка. Она идёт кипятить тряпочку. Зрелище так себе, но бывало и хуже. Как-то раз, когда я только переехал, я встретил её очень, очень ранним утром, и старушка несла в руках челюсть. Наверное свою. Надеюсь. В тот раз она приветливо улыбнулась, и меня чуть не вытошнило. Вот и сейчас она протягивает мне банку. Голова, ручки, тельце – всё дрожит и вибрирует в страстной жажде общения. «Этот турнюр носила ещё покойница сестра….». Я киваю, машу руками, громко и торопливо кричу в седую голову: «Здравствуй, Анфиса Павловна! Спешу! Убегаю!». И действительно превращаюсь из точки в стробоскопическое многоточие, а затем и в стремительное, устремлённое к свету, наполненное внутренним смыслом тире. Хлопаю дверью и скатываюсь вниз в кучу скомканным афоризмом….
Кажется, что встречные пытаются заглянуть в глаза. Ничего приятного в столь пристальном внимании я не нахожу и старательно отворачиваюсь. Для пущей анонимности наклоняю голову. Навстречу и в стороны стремительно разбегаются босоножки, штиблеты, кроссовки, туфли, баретки и прочие мокасины всех цветов и расцветок. Вставленные в обувь владельцы обтекают меня, избегая лобового столкновения с моим слепо выпученным навстречу судьбе большим черепом. Кренделем торчащее вбок, словно ручка у чайной чашки, ухо -- парализует людскую неуступчивость. Лишь какие-то не по погоде войлочные боты назидательно прошамкали партийным голосом обычную старческую глупость. Некоторое время меня сопровождает лохматая псина, вся в парше и с влюблёнными глазами. Не знаю уж, чем я столь мил растительному и животному сообществу, но этот мир и впрямь ко мне расположен. Она бежит чуть впереди, деликатно семеня мохнатыми ляжками, вполне по-женски виляя тем, откуда растёт хвост, и временами оглядывалась, призывно вытягивая страдающую от высоких чувств интеллигентную морду. Она выгибается, как Ида Рубинштейн, на портрете художника Валентина Серова. Напряжённая томлением шея, вывернутая в присущем серебряному веку демоническом ракурсе, напоминает туго обтянутую меховой перчаткой артистическую руку. Зелёным камнем влажно искрится закатившийся в угол раструба собачий глаз. Бывшая породистая сука, находящаяся ныне в бедственном положении. Её взгляд начинает нервировать. Чувство сопричастности, ощущение кьеркегоровской «заброшенности в мир», острое сочувствие – вся эта ботва буйно прорастает в моём унавоженном тувинским силосом мозгу. Я чувствую, как накатывает сентиментальная нежность, увлажняется взор, першит в горле…. У нас в такт дёргаются уши.
Это присущее животному миру явление, отрезвляет меня. Я вспоминаю, что должен звучать гордо, что любовь может быть жестока, и вообще я не «Greenpeace». Отбрасываю в сторону собачьи нежности и принимаю твёрдое мужское решение считать эту собаку исключительно поводырём. Временной путеводной звездой, но не звездой пленительного счастья. В разбегающихся волнах ног, ножищ и ножек – она выполняет роль лоцманского буксира, определяющего форватер движения такого научно-исследовательского судна, каким я себя ощущаю. Я -- субмарина. Я всплыл. Мне где-то надо стать на прикол. Пополнить запасы воздуха и энергии. Провести регламент. Загрузиться перед выходом на безбрежные океанские просторы. У нас деловые отношения. Она ведёт – я послушно следую. Ничего личного. Когда она приведёт меня к нужному пирсу – я куплю её бутерброд или бублик. Дальше мы разойдёмся, как в море корабли. Я и с людьми так поступаю, не то, что с бездомными суками ….
Парой стремительных дельфинов наш курс пересекают весело цокающие туфли-лодочки. Штурман, сидящей в голове, отводит бдительный взор от собачьей задницы и с интересом смотрит вслед. Хороши! Эта непростительная для привычного ко всему морского волка халатность тут же оборачивается катастрофой. Отклонившийся от курса «Титаник» духа налетает на айсберг, нагло выросший вверх из двух говнодавов, прикрытых форменными портками с красными лампасами по борту. Стоп машина! Штурман мечется в прикрытой козырьком рубке, спешно хватается за штурвал, навигатор, рацию…. Переполох, конфуз и неприятное предчувствие. Навигатор ползёт по штанам вверх, скользит по зачехлённому табельному орудию, нащупывает опознавательные знаки военного судна противника. Четыре звезды. Капитан. Мне страшно смотреть в лицо капитану, на которого налетел в душевном тумане, увлекшись игривыми млекопитающими с элегантно скошенными каблучками. «Эй, на палубе!». Капитан миноносца сам подаёт голос со своего капитанского мостика, прикрытого фуражкой. Делать нечего. Я выхожу на связь.
Из раззявленного рупора валит густым перегаром и идиомами. Рупор воткнут в багровую физию, поросшую трёхдневным мхом. Под клубневидным отростком топорщатся рогатые во всех смыслах ментовские усы, над отростком – нервно кувыркаются в налитом кровью желе тусклые свинцовые глазки. Его скудная по содержанию речь не требует перевода. Четыре известнейших слова, попеременно выстраиваемых в безрадостные и тягостные комбинации по поводу имеющей место аварии. Суть сводится к тому, что таким замкнутым на себе батисферам, как я, лучше тихо лежать на дне и не пересекать курс красавцам линкорам, вооружённым до зубов, и находящихся в одиночном плавании с государственной важности целью на борту. Пока он дымит мне в лицо, я соображаю….
Самое логичное – это притвориться тем, во что я вырядился. Недоделанным братком распущенного на покой бандформирования. Это означает томное выражение на лице, скучное, с ленцой, произношение всё тех же четырёх слов с доверительным в конце: «Да ладно, начальник! Чего гнать порожняк – пошли лучше махнём за мир во всём мире…». Но я обязательно тут же выдам себя. Я знал многих бандитов, и осознаю большую разницу между тем, как ты выглядишь и как себя ведёшь. Лучше польстить этому флибустьеру: «Извините, товарищ капитан, не заметил! Разрешите обратиться! Гвардии старшина в запасе…». Вытянуться и даже попробовать отдать честь…. Но он мне не товарищ. Какие сейчас товарищи? Гражданин? К гражданину, опять же больше подходит -- начальник. Гражданин начальник. Блатная вязь, плохо совместимая с бушующей во мне лирикой….
-- Что, бля, глаза залил?! Так я тебе быстро их….! -- моя задумчивость распаляет чудовище. – Документы есть?
Есть. Даю ему документы.
-- А что здесь делаешь?
Правильно, прописан я на окраине, а что я делаю в центре? Включаю дурака:
-- За бабой своей следил. Прочитал вчера у неё на мобиле интересное сообщение. Стрелку забила, сучка…. Вот решил пропасти тварь – ведь это же галимый развод?! Правильно, командир, как считаешь?!
При этом делаю такое умное лицо, будто мне неумело вправили паховую грыжу. На «ты» с этим козлом, может быть, сразу так и не стоило бы, но…. Эта цветная мразь любит, когда не только их черепушки прорастают по весне.
-- Ну и чего? – интересуется он, возвращая мне краснокожую паспортину. – Вычислил?
-- Лоханулся. – досадливо пожимаю плечами я. – То ли она перетусила, то ли…. Квалификации не хватило. Я же не опер?! Сам посуди!
-- Ясный месяц. – снисходительно и миролюбиво соглашается он. – Продинамила, значит?
-- Да, попал…. Только день коту под хвост…. Крутишься, для них, тварей, как вентилятор – день и ночь, а они тебе козью морду лепят! Так меня нахлобучило, командир…. Извините, что не заметил, товарищ капитан! Может, вы знаете, где тут можно немного усугубить? Ну, развеяться, с грусть-тоски подсняться? Я тут в центре, как марсианин, блин!
Его прорезавшееся дружелюбие растёт, как на дрожжах. Смотрит на меня отцовским взглядом. Пороть, вроде как не собирается. «Кроха сын к отцу пришёл…». Папа ещё плохо отошёл от выпитого за последние трое суток, и хочет поговорить с крохой по-мужски. Кроха, перестав бояться, согласна поговорить. Кроха любит поговорить. Особенно курнув.
Теперь я иду с гордо поднятой головой. Моя милиция меня бережёт. Нам не страшен серый волк – рядом со мной шагает мутный волчара. Бездомная тварь сгинула, приведя меня к более дикому родственнику. Я могу говорить о чём угодно – на смену первому нездоровому испугу пришла знакомая самоуверенность. Полное погружение в роль по системе Станиславского. Впрочем, и выдумывать ничего не нужно. Просто рассказать что-нибудь из прошлой жизни. Язык мой – друг мой.
Плановое время течёт медленно. Вязкое, насыщенное широким диапазоном бессознательных оттенков время. Как мёд, тщательно выбранный из дурманящего разнотравья. Любое рядовое явление, мысль, мимолётное впечатление – будто облизываешь, морщась от удовольствия. Много зараз не съешь, но зато ощущаешь себя дегустатором. Пробуешь жизнь на вкус. Слова, действия, мысли. Свои и чужие. Реальность слипается с галлюцинацией. Сознательное с бессознательным. Вывернутое наизнанку прошлое столь же своевременно, как и будущее. Обе химеры извиваются в настоящем. Всё есть Брахман, и всё есть Майя. Протяжённая в бесконечности по обе стороны от нуля иллюзорность. А ты тот самый ноль, неизменная точка отсчёта, изумительно опустошённая и крайне значительная. Ноль – это круг. Идеальная во всех смыслах форма. Наполненная содержанием трёхмерного мира, она трансформируется в упругий шар, мужественный центр мироздания, полный скрытых энергий. По поверхности шара навозной мухой снуёт беспокойный паразит в портупее. Чувствуя своё невыразимое превосходство, я из одного лишь божественного участия и космически равнодушной любви вытягиваюсь навстречу беспокойному насекомому, окружая, обволакивая его своим сознанием, преображаясь в своём устремлении к нему в божественной красоты хрустальную сферу, внутри которой наигрывает свои пассажи невидимый композитор….
-- Вот путёвый шалман! Заходим, чудила?! Эй! – он почти орёт, пританцовывая от нестерпимого желания заколдырить нахаляву. – О чём задумался?!
-- Как скажете, капитан…. – киваю я в ответ на озабоченные вопли. -- Меня подхватили тёмные воды реки забвения – Леты.
-- Нормальный кабак…. Тут ничего не подхватишь. – неуверенно реагирует он на странное заявление и озабоченно смотрит мне в лицо. Даже если я и кажусь ему сумасшедшим, то это тревожит его только под одним углом зрения: не повернётся ли моя изменчивая по весне психика в сторону от услужливо раскрытых дверей. Национальная похмельная идея целиком поглотила эту пьяную инфузорию. – Настроение не того…? Не бери в голову, бери….
-- О, нет! – улыбаюсь я ему. – Настроения -- по самое нехочу.
-- А лаве? – переминается он. – Трубы горят!
-- Административным ресурсом мы располагаем. Хотя….
Меня пронзает встречная мысль. Встречная его потребительским устремлениям. Он скоропостижно меняется в лице. Беспокойная, однако, натура…
-- Можешь мой будильник продать, командир? По своим каналам? Сразу будем в шоколаде.
Я не хочу показывать ему зелёные деньги. Да и никакие другие тоже. А псевдошвейцарское дерьмо мне надоело. Эти модные часы мне подарила жена. Никогда мне не нравились. Безвкусица на крокодильем ремешке. У неё было патологическое отсутствие вкуса. Странно, но при этом она была дизайнером. Глядя на них, я начинаю вспоминать бесплодно прожитые годы и сразу портится настроение.
Он вертит снятые часы в руках.
-- Что, палёные, что ли? Вроде ништяк….
-- Жена подарила – честно признаюсь я. – Видеть их теперь не могу! Я бы и сам толкнул, но меня точно разведут, а тебя – сам понимаешь. Кто ты, а кто я! Сделаешь? Тогда оторвёмся по полной.
-- Ладно! – соглашается он. – Давай по сотке двинем, ты постоишь, а я тут одного чурбана раком поставлю. Пусть только не купит! Я ему, суке, устрою Холокост!
-- И это правильно!
Мы спускаемся по ступенькам в подвал. Вполне чинно и пристойно. Подходим к стойке.
-- Салют, Люся! Как твоё ничего? Нам с братаном -- как всегда.
Рыхлая, с плохо пропечённым лицом Люся безразлично наливает. Из породы женщин без возраста, интересов и эмоций. Обычно они оказываются хитры, верны и страстны. Ревнивы до безумия.
-- Ну – будем!
Мент судорожно пихает в себя водку, не дожидаясь пока я заплачу. Полный стакан. Про сотку – это он жеманился. Ишь, кокетка!
-- Я без закуски не могу. – словно извиняюсь я перед ним, с приятной улыбкой обращаясь к Люсе. – Вы прекрасно выглядите. Можно у вас съесть чего-нибудь горячего?
-- Всё, я пошёл. – капитан не может ждать. Он заряжен на успех. – Почём эта хрень?
-- Три сотни. Бакинских.
-- Сколько?!
-- Номерные. Крокодиловый ремень. Сапфировое стекло. Все навороты. Made in Swiss.
-- Да-а-а…? – крутит он перед носом тикающее чудо. Царапает заскорузлым пальцем стекло, нюхает ремешок. – Смотри-ка, Люсь! Вещь, а?!
Люся смотрит. Люсе нравится вещь. Так и должно быть, раз мне не нравится.
-- Продаёшь? – прицеливается она в меня.
-- Можно сказать – отдаю.
-- Сколько?
-- Сто.
Люся протягивает часы назад. Мент хватает, что-то бормоча надевает на своё мохнатое запястье. Тупо любуется, кося на мой нетронутый стакан.
-- Чего не пьёшь-то?!
-- Я ещё не выбрал…. Пейте, офицер, если влезет. Посчитаете всё вместе?
Она кивает:
-- Ещё бы в него не влезло! – и пока мой спутник радостно давится очередной убойной дозой, равнодушно предлагает:
-- Две с половиной.
-- Что-о?! – возмущается капитан МВД. – Смотрю, совсем нюх потеряли, буржуи?! Я, бля, при исполнении!
-- Налейте ему ещё. – доверительно советую я. – Договоримся.
Она наливает. Он выпивает и становится суров и задумчив. Молчалив и мрачен. Излишне прям, слишком устойчив и отчаянно багров своим милицейским ликом.
-- Я согласен. – киваю я Люсе. Поворачиваюсь к нему. – Снимай!
Он снимает, роняет, поднимает, падает сам. Часы поднимаю я. Протягиваю Люсе:
-- Надо бы его….
Она кричит куда-то вглубь:
-- Паша, давай сюда! – появляется крупный смирный идиот в халате. – Убери это тело. Позвони в 76-ое, пусть заберут, пока его стволу добрые люди ноги не приделали. Скажи, что Семёныч -- в мясо.
Идиот поднимает пузырящегося тихой яростью капитана, и волочёт в подсобку.
-- Лихо у вас поставлено! – тихо восторгаюсь я, пока женщина отсчитывает дензнаки. – А то он уже утомлять начал излишней активностью.
-- Мёртвого заебёт. – буднично соглашается она. – Две с полтиной, как в аптеке.
-- А…? – киваю я на пустые стаканы.
-- Всё нормально. Будешь чего горячего? Ждать надо.
-- В другой раз. Не хочу поить ещё и его коллег. Приятно было познакомиться.
Она равнодушно кивает:
-- Заходите, будем рады.
-- Зайду.
Мы взаимно удовлетворены и по-доброму безынтересны друг другу. Я поворачиваюсь и выхожу искать пищу для насыщения потребностей тела в другом месте. Лишился часов, но разжился деньгами. К чему это приведёт на сей раз? В моей поющей голове оформляется одна стройная мелодия.