Dr. Gonzo (Страх и ненависть в Люберцаx) : По ту сторону баррикад

- Ты в этом уверенна? – спросил Катышев, сдерживая ярость.
Вместо ответа, испуганная Люба протянула толстую тетрадку в клеточку, исписанную неаккуратным, размашистым почерком.
Вначале Катышев изучал тетрадку очень внимательно, но уже через несколько минут он словно в чем-то убедился, и потерял интерес к написанному. Взгляд его потускнел. Вяло долистав тетрадку, он вернулся в ее начало.
- Кто такой Элвис Пресли?
Рома хмыкнул.
- Папа, это же американский певец известный. Рок-н-ролл играет.
Катышев холодно посмотрел на него.
- В МОЕМ доме не должно звучать таких слов. Ты меня понял?
- Ну ты же сам спросил, - обиженно возразил Рома.
- А кто такие В-е-а… что это за чушь тут накалякана? Какие еще Веа…?
Рома заглянул в тетрадку.
- Битлз, папа. Это просто на английском написано. Тоже рок-н-ролл исполняют.
- Я же сказал, - загремел Катышев, - чтобы в моем доме подобных слов не было! Или тебя снова ремнем учить надо, как в четырнадцать лет?
Рома испуганно замолчал, часто-часто моргая своими большими голубыми глазами. Он тонко разбирался в интонациях отца и понимал, что в данном случае самое малюсенькое возражение может довести его до бешенства. Несмотря на свои двадцать четыре года, Рома боялся отца, как маленький мальчик. Катышев в семье был абсолютным тираном с признаками садиста.
- Так, - Катышев снова ткнул пальцем в тетрадку, - ну а тут что написано? Опять не по-нашему.
- Джон-ни У-ол-кер, - по слогам прочел Рома.
- Что это?
- Не знаю, - сын пожал плечами, после чего еще раз заглянул в тетрадку. – Погоди, а вот же вверху написано по-русски: «Виски».
- Что еще за виска? – подозрительно спросил Катышев.
- Да не «виска», а «виски». Ну это такой американский спиртной напиток, папа, вроде водки.
- Та-ак… американская водка, да? Хорошо, хорошо… - Катышев кипел все сильнее и сильнее. Потом вдруг внимательно посмотрел на Рому.
- А откуда ты, вообще-то, сам это все знаешь?
- Папа, - Рома склонил голову набок, - ну я же в МГУ учился…
- Смотри мне, - у Катышева нервно играли скулы, - если и про тебя что-нибудь подобное узнаю…
Рома попытался изобразить благородное негодование.
- Зачем ты так, па?
- Когда он должен придти? – спросил Катышев у жены.
- Вроде к пяти обещался, - ответила Люба расстроено. Она уже начинала жалеть, что показала мужу тетрадку.
Катышев взглянул на наградные часы.
- Через полчаса, значитца… Хорошо, подождем… сыночка.
Откинувшись на спинку кресла, Катышев нервно барабанил по столу со все нарастающей силой. И Любу, и Рому это раздражало, но они не решались даже подумать о том, что главе семейства можно сделать замечание.
Катышев вспоминал о том, какие наполеоновские планы он возлагал на младшего сына. Старший сын Рома, откровенно говоря, получился слюнтяем. Всегда всего боялся и при малейшей угрозе пытался спрятаться за родителей. Он то, разумеется, никогда ему не потакал, но вот дура Любка… Да она и брилась бы вместо него, если б могла. А вот младший, Женька - парень то, что надо. Хулиганистый, правда, слегка. В школу из-за него вызывали не раз, ремня опять же приходилось прописывать хорошего. Но зато не слюнтяй - самостоятельный. Мужчина. На летчика учится. За такого стыдно не будет. И вдруг такая новость… Если это все правда – он щенка собственными руками задушит. Сын полковника КГБ занимается такой мерзостью… Нет, это просто уму непостижимо!
Катышев резко встал и пошел на кухню. Люба с Ромой отлично знали эту схему: скрип отворяемого холодильника – хлопанье дверцы буфета с посудой – буль-буль-буль – выдох – хлопок стакана об кухонный стол. Катышев никогда не пил из рюмок и относился к ним с презрением – шутка ли, тридцать четыре года в органах!
После непродолжительной паузы набор звуков повторился. На сей раз немного спокойнее и медленнее. Затем главарь семьи (как его за глаза называли) вернулся в комнату. Алкоголь он держать умел и единственное, что его выдавало – это слегка замедленные движения.
- Ну, и че вы тут скучковались? – злобно сказал он. – Дел что-ли ни у кого нету?
Домочадцы вспорхнули, словно канарейки, решив не искушать судьбу. Катышев, оставшись в гордом одиночестве, взял с журнального столика «Комсомольскую правду» и рассеянно принялся читать про отечественные достижения в сфере машиностроения.

Евгений Катышев, студент второго курса Московского авиационного института возвращался домой в приподнятом настроении. Сегодня был сдан предпоследний экзамен по бортовому оборудованию. Еще совсем немного и он сможет гордо называться студентом третьего курса. А еще утром позвонила Наташа, и сказала, что ей очень понравился вчерашний вечер. Очень неплохо для второго свидания. И это его, Женина заслуга. Правда одна мысль все же немного омрачала настроение юноши. Его знакомый, Рон, негр, учащийся в недавно открытом РУДН* не смог достать обещанную партию пластинок «Битлз» со свежайшей и невероятно популярной «Girl». Виновато развел белесыми ладонями и сказал, что подвели «каналы». А, между тем, за эту самую «Girl» уже было нахватано с полтора десятка заказов по четвертаку! И что же теперь? И без прибыли останется, и постоянных заказчиков подведет. Рон сочувственно покивал головой и пообещал достать в качестве компенсации пять блоков «Malrboro». «Если Рон снова подведет, - усмехаясь, подумал Женя, - я заочно вступлю в Ку-клукс-клан. Это ему будет хорошим стимулом».
Женя занимался фарцовкой еще со школы. Перепродавал значки, жвачки и прочую чепуху. Это приносило ему карманные деньги и неплохой авторитет среди сверстников. От родителей это тщательно скрывалось – отец был кэгебистом старой закалки. Служить начал еще в ОГПУ*, пережил бурное время НКВД, и вот уже больше десяти лет назад влился в лавы КГБ. В семье это было наследственным - Женин дед по отцовской линии был чекистом. Таким образом, отец был потомственным «жандармом» и служил за идею, которой был предан всем сердцем - так уж его воспитали. Поэтому вполне можно понять, что Женя тщательно скрывал от отца свою «коммерцию». Ведь тут были замешаны и спекуляция, и связи с иностранцами, и распространение идеологически чуждой музыки. Для убежденного идейного кэгэбэшника во втором поколении этого было более чем предостаточно, чтобы прибить сына. Женя хорошо помнил, как отец жестоко избил старшего сына Рому, когда обнаружил у того шведский эротический журнал. А Женя такие журналы продавал десятками, и по отцовским меркам, видимо, заслуживал пожизненной смертной казни.
Когда ключ щелкнул в замке, мама почему-то не вышла, как обычно, ему на встречу. Вообще, в квартире пахло грозой. Но Женя был в слишком хорошем настроении, чтобы ощутить этот тонкий запах.
Войдя в зал, Женя застал там отца, читающего газету. Увидев сына, Катышев отложил «Комсомольскую правду» и пристально на него посмотрел. Женя заметил, что тот был выпивший. Подуло первым, легким пока еще ветерком.
- Привет, папа, - немного растерянно сказал Женя. – Сдал - четверка, - и в подтверждение своих слов показал четыре пальца по старой детской привычке.
- Очень хорошо, - с настораживающей вежливостью изрек отец. – Присядь-ка в кресло.
После этих слов Женя почувствовал, что у него будут неприятности. Он не мог еще только понять, откуда именно.
- Смотри, Женя, какой интересный мама нашла конспект, когда вытирала пыль у тебя в комнате. – Отец ткнул пальцем в журнальный столик.
Женя перевел взгляд, следуя отцовскому указательному пальцу и у него сперло дыхание. Поверх кипы старых газет небрежно валялась та самая зеленая тетрадка, в которой он вел всю свою «коммерцию». Туда были вписаны все заказы и заказчики, даты и наименования. Внутри противно заныло.
- Почему ты молчишь, сынок? – Катышев с деланным удивлением приподнял брови. – Неужели ты испугался собственного конспекта? Кстати, я хотел поинтересоваться, по какому это предмету? Прикладная спекуляция?! – Катышев не выдержал издевательского тона и сорвался на крик. – Или подпольное товароведение?! Что ты молчишь, как дубина? Отвечай, когда я к тебе обращаюсь, сучий потрох!
Женя не знал, что ответить и поэтому нелепо молчал, лишь усугубляя этим свое положение. Молчание действовало на отца, всю свою жизнь проработавшего в органах, как красная тряпка на быка.
- Я спрашиваю, - гремел Катышев, - что это такое?! Ты никак предпринимателем захотел стать? Так может тебе визу в Штаты оформить? – Он картинно посмотрел на часы. – Ой, извини, уже вечер, посольство скоро закрывается. До завтра потерпишь? – Не в силах больше сдерживать эмоций, он, что было силы, запустил увесистую тетрадку сыну в лицо, разбив ему нос.
Женя был парнем не из робкого десятка. Но в этой ситуации он спасовал. Он очень редко видел отца таким разъяренным. Поэтому он молча сидел, прижав к разбитому носу платок, и отчаянно обдумывал, что делать дальше. Отец же по профессиональной привычке классифицировал это, как запирательство.
- Так ты предпочитаешь молчать? – Катышев снова говорил пугающе тихо, уж лучше бы он орал. – Хорошо, сейчас будем с тобой говорить по-другому.
Он медленно встал и подошел к тумбочке. Открыв дверцу, он извлек оттуда толстый витый провод, который лежал у них, сколько Женя себя помнил. Провод этот применялся в тех случаях, когда отец считал, что ремня недостаточно.
- Снимай рубашку! – отрывисто скомандовал отец.
- Па-па… - слова першили в горле, будто Женя ими давился.
- Я сказал, снимай рубашку!!! - заорал Катышев. – Или я сейчас тебя прибью!
Из соседней комнаты, не выдержав, выскочила бледная, перепуганная мать.
- Витя, не надо, я тебя умоляю! – Она стала хватать отца за руки. – Ты же его убьешь сейчас в таком состоянии. Остынь чуть-чуть, ради Бога!
Упоминание о Боге окончательно вывело Катышева из себя. Подобный речевой оборот мог его разозлить даже тогда, когда он пребывал в благодушном настроении. Сейчас же он просто в неистовстве схватил жену за шиворот и вытолкал ее на лестничную клетку, оглушительно хлопнув дверью. Вернувшись в комнате, он одним мощным рывком разорвал на Жене светлую рубашку в клеточку и, сложив провод вдвое, принялся что есть силы его хлестать, как никогда прежде. Женин безумный крик смешивался с пронзительными трелями дверного звонка. Боль от провода была ужасающей. Она вонзалась в тело раздирающим электрическим разрядом и стопорила дыхание. Когда удар приходился на ранее битые места, ему казалось, что он теряет сознание. Женя попытался вырваться, но куда там! С таким же успехом можно было пытаться вырваться из лап гризли. Руки у отца были здоровенные и жилистые.
Остатки рубашки изодрались в лохмотья, и вся спина парня была окровавлена, когда он, наконец, потерял сознание от боли. Отец по инерции ударил еще пару раз, но убедившись, что Женя лежит без чувств, придержал руку и перевел дыхание.
- Щенок паскудный… - проронил он, тяжело дыша, и отбросив провод, пошел на кухню.
Вернувшись с наполненным почти до краев стаканом и горбушкой черного хлеба, он присел в кресло и шумно выдохнул. Злость продолжала бурлить в нем. Ему казалось, что он все еще неудовлетворен.
«Из дому бы сучонка выгнать, - размышлял он. – Так ведь потом вопросы будут ненужные… да и дура эта не переживет».
Вспомнив о жене, он залпом опрокинул водку, зажевал кусочком хлеба и побрел открывать дверь. Люба сидела прямо на грязном полу лестничной клетки и рыдала, закрыв лицо руками.
- Ну, - злобно бросил Катышев, - мне долго еще так стоять? Сквозит…
Продолжая плакать, она медленно поднялась и вошла внутрь. Когда Люба увидела валяющегося на диване окровавленного сына, с ней приключилась истерика. Она, упала на диван рядом с ним, обхватила Женю руками и принялась визгливо причитать.
Катышев подошел вплотную и грубо тряханул ее за плечо.
- Закрой рот, идиотка, – медленно наклонился он к самому ее лицу, обдав кислым запахом спиртного. – Плакать надо было раньше, когда ты его воспитывала. Сейчас уже поздно, хоть ты все слезы выплачь!
Парализованная железной волей мужа, словно кролик удавом, она смолкла и уже беззвучно тряслась в рыданиях.
- Кончай сопли распускать! – прикрикнул Катышев. – Невелико сокровище, чтобы так убиваться. Спекулянта паршивого вырастил в доме… – и немного подумав, добавил, - а старший – вообще бесхребетное. Хорошие у меня сыновья получились. Именно то, о чем я мечтал.
- Зачем я тебе рассказала про эту тетрадь? – плакала Люба. – Разве я думала, что ты такое устроишь?!
- А что же вы изволили думать, Любовь Николаевна? – Катышев немного успокоился после водки и пытался разговаривать спокойным издевательским тоном. – Вы, вероятно, рассчитывали, что я ему путевку в Болгарию подарю за эту тетрадку? Извините, что разочаровал вас. – Не выдержав, он снова начал орать. – У меня отец служил нашей стране, и меня воспитал точно также! А мой собственный сын, как последняя мразь, спекулирует импортными пластинками, шмотками и американским пойлом! Ты хоть представляешь, какую это тень на меня-то бросает? Сегодня он продает импортные пластинки, а завтра будет продавать собственную родину! Его убить за это мало, дрянь такую!
- Ты садист! У него вся спина в крови! – причитала мать, горестно всхлипывая.
- А ты ему обработай спину виской американской, у него где-то должна, наверное, заваляться, - злобно посоветовал Катышев и пошел на лестничную клетку курить и приводить в порядок кипящие мысли.

Шел 1989 год. В Мюнхене, в уютной гостинной зажиточного бюргерского дома перед телевизором сидел темноволосый мужчина лет сорока пяти. Он с видимым удовольствием потягивал «Раухбир»* и смотрел футбол. На поле в товарищеском матче сошлись сборные ФРГ и ГДР.
- Маттиас*, - недовольно бормотал он, - какого черта ты влез на чужую половину поля? Кто будет защищать штрафную зону от Клинсманна*, я что-ли?
Разговаривал он по-русски.
Из кухни выглянула полная русоволосая женщина в клетчатом переднике, к которой охотно липло буржуазное «фрау».
- Дорогой, будешь есть буженину? – спросила она по-немецки. - Только что запекла в фольге.
- Нет, спасибо, Хильда - отрицательно кивнул мужчина, также перейдя на язык Гейне. – Я недавно перекусил. Не хочу располнеть, как большинство наших соседей.
- Тогда не пей пиво, - улыбнулась женщина и скрылась в кухне.
- Ты же знаешь, я всегда соблюдаю меру, - бросил он ей вслед. – У меня даже живота нету.
Он себе льстил. Живот у него был. И явственно свидетельствовал о любви к броженому напитку.
Внимание мужчины снова неразделимо было приковано к телевизору. Когда Фёллер* подвел мяч к воротам противника, он резко отставил бокал с пивом на журнальный столик и сжал кулаки. Но великолепный удар, к сожалению, наткнулся на штангу. Трибуны возмущенно взревели – матч проводился в Гамбурге, на территории ФРГ, и потому промашка Фёллера вызвала у болельщиков бурю негодования.
- Идиот! – снова на чистейшем русском выругался мужчина. – Такой шанс упустить! Идиот…
Вполне очевидно, что он в совершенстве владел обоими языками и прибегал к тому, или другому, по своему усмотрению.

Матч этот смотрели по всей Германии. Смотрел его и дряхлый старик, на вид хорошо за семьдесят, живущий в Дрездене, в обшарпанной муниципальной квартирке.
- Дебил! Инвалид безногий! – злорадно прокомментировал он промах Фёллера скрипучим голосом. – Не видать вам мудакам победы… как и полста лет назад.
Как можно заметить, реакция старика совпадала с вышеописанной реакцией мужчины. Но находился он явно по другую сторону баррикад. Кстати, стоит добавить, что старик тоже говорил на чистейшем русском. Не слишком ли много русских, как для Дойчланда?
- Люба! – прокаркал он. – Принеси мне еще рюмочку.
Из кухни в комнату прошаркала старушка в застиранном ситцевом халате и косынке. Ноги ее были неестественно раздуты. Видимо, слоновья болезнь. Всем своим жалким, дряхлым видом она походила на старую больную собаку, уставшую от жизни с хозяином-самодуром.
- Сколько ты будешь пить? – глухо сказала она. – Уже в руках вилку удержать не может – роняет, а все хлещет и хлещет. Не дам больше водки!
- Я сказал, принеси еще! – заорал старик, но тут же схватился за сердце и стал крупными глотками хватать воздух. Вид у него был очень жалкий.
- Доорался? – зло спросила старушка. – Теперь надо таблетку пить. А знаешь сколько они стоят? Как раз для наших с тобой пенсий.
Проглотив таблетку, старик немного пришел в себя.
- Любушка, - заискивающе попросил он, - принеси еще рюмочку водки. Посмотри, какая игра идет. Как можно не выпить?
- Ты совсем с ума спятил, старый дурак, - покачала жена головой. – Кто ж после лекарства пьет водку? Сиди себе, болельщик, тихонечко, чтобы мне потом судно за тобой не таскать.
Старик смущенно перевел взгляд на телевизор. Как раз в это время Фёллер успешно использовал свой второй шанс и таки забил великолепнейший техничный гол в «девятку».
- Нет, ну ты это видела?! – взвизгнул он. И сразу же снова начал задыхаться. Лицо его побагровело, глаза выпучились. Любовь Михайловна села на кресло и расплакалась – у нее уже не хватало сил все это выносить.
В Мюнхене же гол вызвал шумное восхищение. Мужчина подскочил с дивана и радостно закричал: «Молодец, Фёллер, сучий ты потрох! Молодчина!»
Сучий потрох… вроде бы знакомое словосочетание. Кажется, мы от кого-то его уже слышали…
Из кухни осторожно выглянула Хильда. Она знала, что муж переходит на русский язык лишь в особых случаях. Убедившись, что все в порядке, она вернулась к своим занятиям.
Эрвин же, весь красный от возбуждения, сел обратно и вознаградил себя гигантским глотком «Раухбира». Он любил это пиво. В СССР такого не было. Живя в этой полудикой стране, он вообще не знал, что бывает другое пиво, кроме пива. Ассортимент немецких магазинов первоначально просто шокировал его.
Первый тайм закончился. Трансляция матча прервалась рекламой. Эрвин удовлетворенно откинулся на диван и малюсенькими глоточками цедил любимый «Раухбир». Это было первое пиво, которое он попробовал в Германии. И он остался его преданным сторонником. «Раухбир» прошагал с ним по жизни, словно старый товарищ. Он был с ним, когда Эрвин (тогда еще Женя) после массы всевозможных трудностей и проволочек добился переезда из ГДР в ФРГ, поскольку ему были противны любимые воспоминания о раз и навсегда оставленном «совке». «Раухбир» стоял в холодильнике дешевой арендуемой комнатушки, когда он устраивался механиком на аэродром, когда получал немецкое гражданство, превратившись при этом в Эрвина (немецкий аналог русского имени Евгений). Был он с ним и когда Женя-Эрвин стал, наконец, пилотом – мечта, к которой он долго стремился. «Раухбир» почетно стоял на праздничном столе, когда он женился на Хильде, когда въезжал в свой теперешний дом – первое собственное жилье, предмет его гордости. «Раухбир» не покидал его никогда и был молчаливым свидетелем всех его взлетов и падений. Не было с ним любимого пива лишь тогда, когда Женя, еще будучи в Москве, получил диплом, и всеми усилиями добивался направления на работу в ГДР, техником по обслуживанию пассажирских самолетов. Любой ценой он хотел покинуть презираемый им Советский Союз, и лелеял на этот счет определенный план, который, в конце концов, ему удался. Правда, все чаще и чаще ему казалось, что он прожил свою жизнь неправильно. Тогда его начинали бесить и формальные улыбки соседей, и безупречные кусты роз под окнами, и недалекая, рыхлая Хильда. Но в таких случаях Эрвин говорил себе, что он УЖЕ выбрал свою судьбу, и от старой у него не осталось совершенно ничего, даже имени. И тогда формальные улыбки превращались в вежливые, розы радовали глаз, а Хильда казалось не рыхлой, а уютной и домашней. А потом, через некоторое время, разочарование снова накатывало на него. Вот так он и жил Женя-Эрвин… Хотя, скорее уже Эрвин –Женя… Хотя, скорее уже просто Эрвин…
В Дрездене тоже транслировали рекламу. Впрочем, старика она совершенно не интересовала, ибо тот уже давно вышел из разряда «покупателей». На улицу он практически не выходил из-за больного сердца, да и денег у него было не густо. Его с женой пенсии были весьма скромными.
Катышев мог бы прожить свою жизнь куда лучше. Уже на закате карьеры, более двадцати лет назад, ему, как старому, проверенному службисту, предложили работу в ГДР. И он тогда согласился, не раздумывая. Это сулило прекрасную пенсию и безбедную старость. Но его сгубила любовь к выпивке. Пьяная драка в баре не с тем человеком разрушила все его надежды и принесла резкое понижение по службе. Из Москвы пришла краткая телеграмма, которая четко давала понять, что путь обратно ему заказан. Так он и остался в чужой «братской» стране на низкооплачиваемой и нудной штабной должности. Пенсия его тоже в итоге оказалась мизерной, и вообще, жизнь пошла кувырком. Спасение он находил лишь в водке, даже несмотря на перенесенный, благодаря ней, инсульт. С каждым днем он все чах и увядал, хотя казалось, что чахнуть и увядать уже некуда. На сегодняшний день это был вполне состоявшийся комок ненависти и горечи.

Вот так они и сидели по разные стороны Берлинской стены: отец и сын. И ровным счетом ничего не знали друг о друге. Их вкусы в футболе разошлись точно так же, как и вкусы в жизни. Один жил в Мюнхене, второй – в Дрездене. Один разуверился в буржуазных ценностях, второй – в социалистических. Один предпочитал пиво, второй - водку. Они как будто сговорились стать антиподами и не иметь друг с другом ничего общего. Но, тем не менее, судьбы их, в основе своей, все-таки, были схожи.

А где-то в далекой и неуютной перестроечной Москве сидел за письменным столом Женин старший брат, Роман Катышев, сформировавшийся пятидесятилетний недотепа, преподаватель вымирающего предмета – марксизма. Волею судьбы он работал в том самом МГУ, из которого и сам выпустился еще в далекие шестидесятые. Жизнь стремительно менялась вокруг преподавателя-призрака, но он сам не менялся. Все те же очки в роговой оправе, все тот же неизменный серый костюм «здравствуйте, «семидесятые», все тот же забитый взгляд из-за толстых стекол очков. Погодите, Роман Викторыч, те пугающие перемены, которые вы видите в обществе сейчас – это еще цветочки. Подождите всего лишь два года и закружит вас нелегкая по-настоящему. И будет призрак перестройки глумиться над остатками (а может, останками?) русской интеллигенции, подобно тому, как семьдесят лет назад поглумился над нею призрак коммунизма. И покинете вы, товарищи, свои просиженные стулья, и придется вам торговать на базаре фуфловыми турецкими свитерами, чтобы хоть как-то выжить. Ну а покамест можете еще два года пожить иллюзиями, сонно бормоча на парах скучающим студентам о роли марксизма в мировой экономике. Потешьте себя напоследок…

На футбольном поле же кипели свои страсти. Увы, из сборной ФРГ в тот вечер больше никому не было суждено отличиться. Восточногерманские же футболисты, наоборот, как-бы рассвирепели из-за допущенного промаха и повели яростную контратаку. Два раза в тот вечер бело-черный мяч сотрясал сетку ворот Западной Германии. Социализм одержал победу над капитализмом. Впрочем, она все равно не могла его спасти от скорой гибели. Уже через несколько месяцев ФРГ отыграется за свое поражение со счетом 15000:0. Именно столько людей в сентябре 1989-ого покинут ГДР через Венгрию. Используя футбольную терминологию, назовем их легионерами. А еще через каких-нибудь пару месяцев сотни тысяч ликующих берлинцев будут расхватывать серые кирпичи Берлинской стены на сувениры. Я даже не знаю, как можно выразить это событие футбольным языком. «Победа в высшей лиге путем ликвидации команды соперника, и вливания ее членов в собственную команду». Так что ли? Это уже не какие-то жалкие трансферты, или легионеры. Это полное присоединение команды противника к собственной.

Любопытно то, что Катышев не дожил до 9 ноября* всего двух дней. Судьба оказалась милостива к старому жандарму: он умер в годовщину революции старой, не дожив каких-то два дня до революции новой. Таким образом, он скончался при социализме. Наверное, именно об этом он всегда и мечтал, пока развившийся алкоголизм не отнял у него способность мечтать. Бывший полковник, служивший бывшему социализму, умер в ГДР – Германской Доживающей Республике.

*РУДН – Российский университет дружбы народов.
* ОГПУ - Объединенное государственное политическое управление. Предшественник КГБ. Годы существования 1923 – 1934.
* «Раухбир» (нем. Rauchbier) — тёмное пиво со специфическим «копчёным» вкусом.
* Маттиас Заммер (нем. Matthias Sammer); родился 5 сентября 1967 года, Дрезден) — немецкий футболист, защитник и полузащитник. Игрок сборной ГДР и сборной Германии.
* Ю́рген Кли́нсманн (нем. Jürgen Klinsmann); родился 30 июля 1964, Гёппинген, Баден-Вюртемберг) —немецкий футболист, нападающий. Игрок сборной ФРГ и сборной Германии.
* Ру́ди (Рудо́льф) Фёллер (нем. Rudolf Völler, родился 13 апреля 1960, Ганау, Гессен, Германия) — немецкий футболист, нападающий. Игрок сборной ГДР и сборной Германии.
* 9 ноября 1989 г. Была открыта граница между ФРГ и ГДР.