Stormbringer : Свора

Стоит мне заикнуться о синдроме дефицита внимания, как все вокруг начинают глупо улыбаться и тупить про недостаток активной половой жизни.

- Чаще гулять надо, а не дома сидеть сиднем, - сказал кто-то на работе.

Синдром дефицита внимания – психическое расстройство, которое проявляется забывчивостью, отвлекаемостью и плохо управляемой импульсивностью. В детстве я не мог долго слушать, запомнить правила игр, начинал одно дело и быстро отвлекался на другое, потом бросал все и принимался за третье, то плакал, то смеялся, часто дрался, легкомысленно и беспечно портил чужие вещи. Психиатру потребовалось лишь несколько мгновений на установление диагноза: СДВ.

На мои объяснения люди только смеются, никто не желает ничего знать.

Характерной чертой умственной деятельности в моем положении является цикличность, при этом мозг продуктивно работает некоторое время, а затем минут пять накапливает энергию для следующего цикла. В те моменты я «выпадал» и не слышал мать, мог совершить какие-либо действия и не помнить об этом, бывает, когда вроде уже засыпаешь, но еще толком не спишь, в полудреме внезапно как проваливаешься, шагнув, резко очухиваешься, сон проходит тут же; очень похоже на мои «пробуждения».

- Девушку завести надо, а не дома гнездить, - сказала мать по телефону.

- Заводятся вши обычно.

- Ты ведешь себя как девяностолетний старик.

С месяц назад меня заявили пятидесятилетним, в глазах матери я живой труп.

- Пятидесятилетние еще вполне сексуально активны.

В детстве мне объяснили, что своим состоянием я обязан общему ухудшению экологической ситуации. Позже выяснилось, что мой позвоночник был травмирован в младенчестве: мать приучала меня сидеть до того, как я сам начинал садиться, мало ползал и мышцы спины еще не окрепли.

СДВ нередко сочетается с одаренностью, но в моем случае только бесталанная зависимость от ноотропов: утром церебролизин внутримышечно, днем пирацетам, фенибут, пару капсул инстенона и пастилку поливитаминов на сладкое. Без сосредотачивающих таблеток я буквально разваливаюсь на части.

Клим просится на улицу; вроде бы собирался дождь, но мать говорит собак надо выгуливать в любую погоду. Я живу на окраине в новостройке на седьмом этаже, дед работал конструктором на «Двигателе» и ждал эту квартиру десять лет. По злой иронии он умер через десять дней после переезда, и в квартире с тех пор почти ничего не менялось: мать давно переехала загород, а у меня не нашлось сил на ремонт и новые вещи. Я пью чай из граненых стаканов, ем тяжелыми мельхиоровыми ложками, а пожелтевшие обои, словно в награду за то, что я не пытался их сдирать или заклеивать новыми, ни разу не отслаивались. Из техники здесь только проигрыватель виниловых пластинок и старое радио, телевизор пришлось выбросить с появлением кабельного, которое не подошло разъемом шнура.

И Клим. Мне отдали его на работе щенком, а сейчас он весит больше двадцати кило, бойцовый пес, энергичный, не тот случай, когда говорят, что собака похожа на своего хозяина. Порой на прогулках мне кажется, что он убежал бы от меня, если б смог, что он страдает от того, что живет здесь со мной и ему стыдно за мою апатию, хотя это уже скорее мое качество – жаловаться на условия окружения.

Пустой безликий двор, как продолжение домов вокруг и жизней: ни деревца, ни лужайки, лишь крохотный участок не закатан в асфальт – песочница. Иначе некуда было бы парковать машины. Машины машины машины машины. У меня, конечно, нет. В песочнице ребенок, и я представляю, как родители привезли его в этот покойный двор, посадили в мокрый холодный песок и ушли, но за ним со скамейки приглядывает отец, а Клим тянет меня в сторону, от сгущающихся темно-синим мыслей, уводит от ветра, от порывов которого я, стариковато съеживаясь, прячу обмелевшее лицо.

Крик мальчишек. Возле железной сушилки для белья поворачиваем в квадратную арку сквозь фасад нежилого дома на дорогу к пустырю. На сам пустырь мы не пойдем, далеко, Клим сделает свои дела здесь, все равно тут никто не живет раньше это было общежитем недоброе место горело наверное раз в месяц а сейчас разоренное расселенное заколоченное запущенное заброшенное отверженное безжизненное и готовое к сносу оно насмешливо взирает на нас черными ходами увитых сажей и копотью совершенно как густыми бровями мертвых окон. Вытянув шею, смотрю в стиснутый крышами обломок серого неба, а зернистый тротуар приходит в движение прямо у меня под ногами. Зубастые трещины в пешеходной дорожке норовят ухватить меня за ступни, и приходится аккуратно переступать их, а иначе я могу остаться без тапок! Пластиковая бутылка, праздно прислонясь к стенке мусорного контейнера, безучастно наблюдает за моими злоключениями. Рассчитывает остаться в стороне! Недолго вникая, беру мерзавку за горло и бросаю в шамкающие пасти мостовой. Все завизжало все закопошилось все зачавкало и все прошло. Совершающееся перестало производить на меня впечатление.

(Бутылка)

тупо подумал я. От уныния у меня помутился рассудок. Я остановился. Куда я шел? Как все нелепо. Сделал шаг назад и запутался в дурацких простынях, развешенных на сушилке.

Ноги понесли меня в нечаянно-странной манере от беснующегося асфальта поперек волейбольной площадки по направлению к гаражам. Я с любовью выпучился на косо отвисшие челюсти петель и ощутил непреоборимую волю узнать грязный металл на вкус. «За всем тем это сущее» - молнией осветило мой мозг. Блестящая слюна на железе на дереве на камне. Здесь тепло рыжая орясина картофельный намет.

Мир вздрагивает воспревая кварцевый свет моей слюны окачивает картофельные проспекты, аромат сердечных ковриг и белоземельной полыни, минуя мерцают изнанки небесных светил их ревностных приверженцев коим привержены ревнивцы диких завоевателей, неожиданно-смертельный росток точно редуцированный человеческий эмбрион пробивается меж сцепленных в замок кистей рук, пульсирующие жилки брезжат зеленым освещая лицевой угол. Я посадил дерево, действительная хроника. Собрал семена, отсортировал, взял горшок, наполнил почвой, посадил семя, засыпал сверху, поставил в прохладное, поливал регулярно и высадил на улицу на вторую весну. Так мне сказали, то есть, это я точно делал, это было упражнение на внимание, которое посоветовал мне психиатр. Я вновь переместился к воротам гаража, где мое дерево? Кажется, оно не выросло. Я не полил его ни разу.

Обойдя гаражи, я вытаращился на двор – из разноцветных пежин постепенно вырисовывались колонны столбов, ряды автомобилей, кирпичные постройки, здание повернулось ко мне, вон дом, я что, шел в магазин?

(пакета нет)

Туман мало-помалу рассеивается, впереди возникают объекты, сияют искристым голубым светом огни, раздаются крики, люди. много людей, образы догоняют меня, теперь я вижу.

Разорванный труп ребенка валяется на груде песка, перед ним – белый холмик на асфальте: собака. Это моя собака. Отсюда мне не видно, но по неестественной позе я понимаю, что пес мертв, мне хочется заорать от прохватившего меня ужаса, а липкая от льющегося пота спина чувствует каменный ритм дубинок, дощатый настил нар, грубые руки сокамерников. Насколько я слышал, тех, кого сажают за убийства детей

(педерастия)

Голоса надвигаются, блуждают, удаляются, подступают вновь, снуют, рыскают в поисках меня, беспомощного, несчастного, забившегося между гаражами. Пошатываясь из стороны в сторону, спотыкаясь, как одурманенный, двигаюсь в парадное, левым тапком угодил в лужу, перепуганные брызги. На лестнице я вдруг понимаю, что дело может и не дойти до суда, там, среди людей я видел отца ребенка, он совсем ошалел, красный, весь в е г о крови. Уже в квартире к стыду своему я обнаруживаю, что обмочился от страха.

Дверь парадного хлопает едва я прикрываю свою, оглушительный топот, сопровождаемый громкой оживленной речью. Как же все быстро. Я стою перед дверью и слушаю приближающиеся снизу тревожные шаги, мне хочется выбежать наружу, по лестнице на улицу, но я боюсь повстречать тех, кто так напряженно ступает, по мощному эхо я понимаю: идет что-то суровое, строгое, жестокое, грозящее тяжелым наказанием. В оцепенении перед этой гнетущей поступью я не нахожу в себе сил сдвинуться с места, сердце норовит вырваться из груди, переломав слабые ребра, сколько еще ступеней? Мне очень страшно.

(откройтеполиция)

На пороге два крепко сложенных мужчин в форме, чуть поодаль окровавленный отец.

- У вас есть собака?

- Слава, это он!

На мгновение воцаряется звонкая тишина.

- Слава, у него зрачки.

- Вижу.

Полицейские начинают двигаться

И ВДРУГ!

ВНЕЗАПНО!

НЕЖДАННО-НЕГАДАННО!

БЕЗ ЛИШНИХ СЛОВ!

БЕЗ ПРЕДИСЛОВИЙ!

ПРЕЛЮДИЙ!

(окно)

Короткий вопль.

ГЛЯДИШЬ – И НЕТ ЕГО!

Менты бросаются вглубь комнаты,

а я понимаю,

а я разумею,

а Я смекаю,

что.

ЭТО ШАНС!

Все это время, охваченный неотвязной паникой, я ждал такой возможности, и вот, резко отпрянув от дверного проема, пускаюсь прочь! Лестницу, злосчастный двор, пустырь и несколько кварталов пробегаю без памяти, не оглядываясь. На улицах бессмысленные, зыбкие отражения внешнего мира влипают в сознание, постепенно нагоняя мой грустно-рассеянный разум. Так, пролетев с пяток километров, завернул в проулок отдышаться и увидел на земле бессодержательной кучей труп выбросившегося психа – это заволоченный реками крови рассудок играет со мной в крестики-нолики.

Плюнув в воображаемый труп, я почувствовал ненависть и ринулся дальше. Бег мне с самого детства приятней любого другого вида движения – совсем не выношу взглядов мрачных, отсутствующих, безнадежно подавленных. А так – мелькаю, глядишь – и нет меня. И еще на бегу думается лучше. Я бегу и думаю, как завтра снова попробую украсть ребенка.

Это будет третья попытка за месяц. Для первой я купил электрошокер «ИР-4». Подал объявление и купил у каких-то стремных пацанов, которые ломили цену, и я соглашался, а они уверяли меня, что шокер работает. Я нажимал на кнопку и он угрожающе стрекотал. Ребята объяснили мне, что этот шокер делали не для простых людей. Для органов всегда делают хорошие вещи. А в магазинах людям суют говно. Я отдал за это говно три тысячи. Собирался проверить его на бомже или собаке, но я трусоват, и пришлось испытать на себе. Полдня кружил по квартире, настраивая себя на боль. Наконец, собравшись с духом, театрально встал посреди гостиной и направил электроды себе в грудь. Шокер потрещал немного и повис в руке никчемной безделушкой. Это я, в общем, считаю за первую попытку, так как если б я действительно использовал его для задуманного, ничего бы все равно не вышло, присутствовал бы лишь факт совершения, а теперь я заранее знал исход, словом – меня очень грело то, что я попытался.

Я отдал за это говно три тысячи, но ведь я собирался заработать этим восемьдесят. Столько стоит необходимая мне операция суспензиорелизинга. В ходе операции выполняется V-образный разрез у основания члена и пересекается связка полового члена, и он как бы выдвигается из глубины тела вперед, а на место рассеченной связки устанавливается силиконовый буфер. Я прочитал об этом на порнушном форуме, там был пост про то, почему у порноактеров член смотрит при эрекции не вверх, а вперед.

Кстати, спасибо, что даете излить душу. Это очень важно для меня. Дело в том, что я частенько (чего уж там скрывать!) дрочил, особенно в юности, и однажды, во время мастурбации, хм, произвел чрезмерные изгибающие усилия. Что-то хрустнуло, но больно не было, и я не придал этому значения, только удивился, что у меня внезапно упал. Потом появился отек. Я уже всерьез собирался скорую себе вызывать, но мне было неловко. Промаялся ночь, забил на школу, отцу наплел что-то, а сам реально разогнуться не мог. К вечеру боль прошла, отечность уменьшилась и я впервые обнаружил признаки «баклажанной деформации». С этого времени развитие члена у меня прекратилось. В возбужденном состоянии – пятнадцать сантиметров. Применение вакуумной помпы не дало результатов. Скажите, возможна ли операция по увеличению полового члена, в моем случае? И возможно ли увеличение головки члена, для ношения экстендера, так как вероятность соскальзывания экстендера очень велика?

- Без осмотра ответить на ваши вопросы затруднительно.

- А яйца можно увеличить?

- Можно, - отвечаю я и меняюсь с Катей телефонными трубками. Я еще могу чувствовать тепло ее уха. Молодая женщина рассказывает о том, как во время операции устранения дефекта малой половой губы ей открыли клитор. Теперь она испытывает постоянный дискомфорт, раздражение клитора, боли. До этого Катя выяснила, что операцию делали в другой клинике, не нашей. Теперь там с ней отказываются иметь дело. Женщина спрашивает, возможно ли восстановить «капюшон». Я начинаю говорить, что все зависит от количества оставшейся кожной ткани. Женщина бросает трубку. Катя увлеченно внимает человеку со сломанным членом. Я уже досыта его наслушался. Он часто звонит. Катя передает мне трубку назад. Я объясняю в нее, как нас найти и сколько денег нужно взять с собой для приобретения экстендера «Андро-Пенис».

На складе я ворочаю коробки с экстендерами, а Катя пересказывает мне слова человека со сломанным членом. Как сегодня он пытался украсть ребенка. Как пришел в пустой двор, куда приехал автомобиль. Как женщина, сидевшая за рулем, вывела из машины мальчика, посадила в песочницу и уехала. Как он налаживал контакт. Как он взял мальчика за руку и собрался уходить.

Осторожно вскрываю упаковки экстендеров, а Катя рассказывает, как на мальчика из ниоткуда набросился огромный бультерьер. Катя высокая, длинноногая. У нее красивая грудь каплевидной формы и большое белое лицо. Я достаю из коробок андропенисы и раскладываю перед собой штанги по размерам, от коротких к длинным. Иногда Катя засовывает под одежду мягкие вещи будто беременна и фотографируется для одноклассники.ру. Типа «все хорошо». Я складываю длинные штанги в одну коробку. Короткие возвращаю на прежние места. Теперь у меня коробка с андропенисом и длинными штангами. Катя называет это «капканом».

Идея появилась, когда нам в скорую, где я проходил практику, привезли мужчину с некрозом головки. В наборе экстендера, который ему продали, случайно оказались только длинные штанги. Они вообще почти не отличаются. Но для такого чувствительного органа разница имеет значение. Начальная длина штанг должна быть короче, чем присутствовала в наборе. Мужчина разницы не заметил и действовал по инструкции. Чрезмерное растяжение связок привело к оттоку крови и скоропостижному некрозу.

Мы возвращаемся в приемную и ждем неудачливого похитителя. К врачу его не пустят, ведь на прием я его не записывал, а мимо нас не проскочит. Эту деятельность я освоил в последнюю неделю – сегодня мой заключительный рабочий день в центре пластической и реконструктивной хирургии.

Да, я сижу на ресепшне, бабская работа, ну и что? Во-первых, беспримерная в своем роде клиника, где это оправдано. Если вы хотите кое-что увеличить или выпрямить, вряд ли вам захочется рассказывать об этом девушке. Здесь два телефона, для мужчин и женщин. Они звонят практически без остановки. Меня упрашивают пришить второй член. С Катей договариваются о лазерном восстановлении девственной плервы. Иногда в процессе мы меняемся трубками для смеха и чужого унижения.

Во-вторых, это не единственное мое место работы. По совместительству я – ночной аптекарь. В мои обязанности входит обслуживание ночных посетителей, это дежурная аптека по району, а еще выдача одноразовых шприцев наркоманам. Собственно, кроме них там ночью редко кто появляется. Но бывает.

В приемную входит наш клиент и мы весело впариваем ему «капкан», третий за неделю. Увы, последний. Выручка пополам. Попрощавшись с Катей, поднимаюсь в бухгалтерию за трудовой книжкой. Спускаюсь на улицу и поспешаю в свою аптеку.

Эта смена тоже заключительная.

На разного рода «капканы» меня вдохновил пример одного американского физика-ядерщика, имени не помню. В течение нескольких месяцев он добавлял высокорадиоактивный урановый композит в косметику своей неверной жены. Пока она не умерла от облучения. Ловушки с часовым механизмом. Время убивает, тик-так тик-так тик-так.

Помещение аптеки на первом этаже жилого дома. Через стенку продуктовый, но там ремонт. Абстрагируясь от животных в квартирках выше, я тут совсем один.

Пока сменщица возится с кассой, я запираю двери и жалею, что не подбросил ртуть в бухгалтерию клиники. Это шло наперекор устоявшемуся обычаю увольнения с рабочего места. Но у меня совсем вылетело из головы, и теперь уже поздно пить боржоми. Дождавшись, когда сменщица закончит с бумагами, провожаю ее до выхода. Затем иду в подсобку и достаю из шкафчика маленький кассетный магнитофон. Возвращаюсь за стойку. Включаю магнитофон в сеть и жму кнопку воспроизведения. Аптека заполняется горьким голосом Сергея Наговицына:

- Золотом покрыты куполла, и малец-послушник листья жжгетт, помолюсь за тех кто в кандаллах жждетт...

Кассета старая, заслушанная чуть не до дыр. «Золотая серия».

- Ззабегу к приятелю на миг, птицам побросаю каравай, выпью за потерянный людьми край...

Я слушаю только Наговицына. Не знаю почему. Мне блатняк не нравится в принципе. А Наговицына я могу слушать часами. Его песни идут в разрез с общими традициями шансона. Тексты – как исповедь, а приятная хрипотца звучания вплетает какой-то магической потусторонности.

- Там по периметру горрят фонарри и одинокая гитарра пойет, туда зимой не прилетят снегирри, там воронье...

В этой нездешности – все чудеса музыки.

Слушаю Наговицына и думаю, как мало я успел сделать за четыре месяца службы в этой аптеке. Главным образом из-за характера контингента. Обычных людей без малого никого. Хотя чего-нибудь особенного я так и не придумал. За последнюю же неделю рассыпал тарена паре стариков, чудаку с расстройством внимания и какой-то брюхатой барышне (может, просто толстой, я толком не разглядел). Схожие таблеточки ибо, и пузырьки без фиксатора. Ну то есть с ним, но легко снимается, например, ключем.

- Не застрелит наас солнце стреламии, зноой. И над зонами есть озоновыый слоой, - в бархатный рык Наговицына вмешивается нервное постукивание в окошко. Впускаю нарка, не нужно быть семи пядей во лбу, чтоб понять. Пока он ждет, в подсобке разрываю упаковку шприца. Открываю рот и соскабливаю с поверхности зуба белый густой налет. Наношу налет с зуба на иглу. Я проделываю это четыре раза.

Идея появилась, когда к нам в скорую привезли мужчину с поражением костей пальцев руки. Мужчина объяснил, что его покусала собака. Пальцы сильно воспалились и распухли. Инфекция перекинулась на кости. Кстати, позже выяснилось, что мужчину укусил его любовник. Человеческие укусы считаются наиболее тяжелыми, труднозаживающими и подверженными осложнениям. Зубной налет состоит из остатков белковых веществ и особых гнилостных бактерий. При попадании в ранку он вызывает тяжелое воспаление и гангрену окружающих тканей. Рука сгнила почти по локоть. Пидорас остался инвалидом. С тех пор я чищу зубы крайне нерегулярно, от случая к случаю.

Наркоманы – народ неприхотливый. Ни один ни разу не обмолвился, что шприц без упаковки. Чувствуют вину, глядят исподлобья, как испизженные собаки. Кладу шприц на стойку перед собой. Клиент тянется за ним, и я читаю наколки у него на руках. На левой «СЭР», на правой:

- Л-О-Р-Д, - протягиваю я изумленно. – Ты из королей?

- Что? Ну-у... это... «легавым отомстят родные дети»...

Уходя, он бормотал околесицу. Что-то укоризненно-журящее, что-то там ему не нравится. Что-то там ему неприемлимо. И все ли мне ясно.

- Яснее некуда, сэр. Ясно, как синее небо посредине лета. Вы можете рассчитывать на меня, сэр, - прокаркал я и захлопнул за ним дверь.

Тоскливая, заурядная смена, как и положено последней. Утро грозится пробуждением новой жизни – разве сможет оно заменить мне умирание старой? Давным-давно, когда я был ребенком, мне часто снился один и тот же сон. Я сижу в квартире перед входной дверью и отчетливо слышу чьи-то поднимающиеся шаги. Звук неумолимо приближается. Мне хочется выбежать наружу, по лестнице на улицу, но я боюсь повстречать это неотвратимое нечто. По мощному эхо я понимаю: идет что-то суровое, строгое, жестокое, грозящее тяжелым наказанием. В оцепенении перед этой гнетущей поступью я не нахожу в себе сил сдвинуться с места.

Это было очень страшно, и вскоре я изобрел способ прекращать этот кошмар. Прыжок в окно за секунду возвращал меня в реальность.

Теперь, когда я живу на первом этаже, мой способ больше не работает.

В подсобке из шкафчика достаю шкатулку Лемаршана. Головоломка почти собрана. Я намеренно оставил один сегмент внутри. Сейчас утапливаю завершительную втулку до щелчка. Как же все быстро.

Освещение в комнате резко потускнело, уступая пожирающему мой подавленный мир сумраку. Я окаменел в безразличной тьме, чувствуя, как ледяной кладбищенский мох сдавливает мои хрупкие кости. А потом, там, где мгновение назад была пустота, возникли очертания.

Это были сенобиты. В мое тело впились сотни зазубренных крючков. Я точно завис в пространстве, удерживаемый этими крючками, которые стягивались все туже, стремительно расширяя раны. Внезапно мне подумалось, что предварительно запалить аптеку вполне сошло бы за яркий ход. Наступила полная, окончательная неизвестность, и я понял, что это навсегда.