Леся : Марионетки

«Волк и заяц, тигры в клетке –
Все они марионетки
В ловких и натруженных руках».

Холодная тогда получилась осень. За окном бродила сумасшедшая серая тоска. Она поднимала с земли окрашенные солнцем листья, лепила их на стекла, ныла дождями и с грустью рассказывала почерневшей земле весть о том, что скоро умрет, умрет все живое. Эта «дама» вызывала неимоверную тревогу. Я задернула шторы. Вот, так-то лучше.
На кухне было тепло, пахло блинами. Маленькая доча важно сидела за столом и с усердием, уже третий блин подряд, затискивала в сахарницу. Мы смеялись, пока в квартире трелью не раздался звонок. Гостей я не ждала, в глазке одна чернота: опять лампа перегорела.
- Кто там?
- Это я…Надежда.
Меня начало трясти, замок никак не хотел открываться. Вот, наконец, заветный щелчок, дверь распахнулась. К порогу из темноты шагнула женщина резко похудевшая, с ввалившимися полными слез глазами. Двумя руками она прижимала к груди пакет с «заветным» цилиндром.
- Ну вот… и нашла я своего Женьку...

…Женька был моим деверем. Он родился и вырос в далеком и солнечном Душанбе. Мать Надежда – русская, отец Юрий – осетин. И хотя Евгений носил вполне русскую фамилию – Журавлев, внешность у него была ярко выраженная восточная: острые черты лица, смуглый цвет кожи, жгучи черные волосы. Отца он не помнил. Юрий пристрастился к выпивке, начал «распускать руки». Надежда развелась с ним. Потом снова вышла замуж, забеременела. За две недели до рождения ребенка ее второй муж умер. Так она осталась одна.
Все шло своим чередом, пока в Душанбе не началась война. Женька тогда заканчивал педагогический. Собрав чемоданы, знакомые и близкие разъезжались в неизвестных направлениях. Жить в городе становилось невыносимо: спали в ванной, чтобы не слышать выстрелы, продавали мебель за кусок хлеба, а потом и вовсе голодали. К русским относились как к скотине. Однажды Надежда увидела, как таджик избивал пьяного парня. Парень корчился на земле, а черный в неистовстве пинал его снова и снова.
- Ты, русский езжай в свой Рассия! Езжай!
Мимо проходили люди, русские люди. Никто не заступился за парня…никто. Они поедут в свой Рассия. Надежда, соловьиное сердце, стала кричать в истерике, будто ей нечего было терять:
- Ты что делаешь?! Что! Я здесь родилась! Я здесь выросла! Здесь мертвые мои…
Таджик остановился. Он с презрением посмотрел в заплаканное лицо женщины, - Это моя земля. – Отвернулся и ушел.
Нужно было уезжать. За гроши продали дом с орешней. И вот уже оплеванный насваем перрон железнодорожного вокзала, а впереди холодная, чужая и совсем неприветливая Россия.
***
Надежда с младшим сыном, вслед за сотрудниками по работе, уехала в забытый богом город Губкин. Женька с друзьями махнул в Иваново. Там устроился на рынок продавцом в палатку «Овощи фрукты», додумался влюбиться в дочь хозяина Наталью. Стал с ней жить, а потом узнал, что его Наталью азеры по кругу пускали. Перенести этого Женька не смог, собрал вещи и уехал в Губкин.
Город ему не понравился: слишком маленький, развернуться негде, а местное гэканье да оконье уж больно остро резали слух. Женька уговаривал мать уехать в Тольятти. На тот момент младший сын Надежды учился на переводческом факультете курского университета. Терять было нечего. Она согласилась.
В Тольятти у Евгения дела пошли хорошо. Он открыл несколько точек по продаже овощей и фруктов, купил грузовичок. Работал как вол, пока в один прекрасный день у него все не забрали: деньги, палатки с фруктами, грузовик. Да чуть ли не с каждым по тем временам такое случалось. Рэкет рулил. А Женька не выдержал, сломался, начал пить, тащить все из дома. Обозлился на жизнь до такой степени, что даже бил мать. Надежда попросила младшего сына приехать. Брат таскал Женьку по всем врачам, знахарям, но ничего не помогало. В итоге Женька свихнулся и попал в дурдом.
Выйдя из дурки, пить больше не стал, да и работать по честному тоже. Связался с бандитами. Выкидывали алкашей из квартир: увозили в лес с концами или выбрасывали их в какой-нибудь заброшенной деревушке. У Женьки появились деньги, машина и излюбленный ротвейлер ( Я очень люблю собак, но эта псина могла съесть человека и не подавиться). Потом что-то пошло не так: Евгений «смотал удочки» и уехал в Москву. Уехал и пропал, как в воду канул. Все обращения в милицию и поиски через знакомых оказались безрезультатными.
Надежда поехала в столицу. Бегала по больницам, вокзалам, развешивала фотографии. На Казанском вокзале продавщица пирожков узнала Женьку:
- Вы знаете, он здесь жил. Но его уже неделю как не видно.
Жил…у Надежды «упало» сердце. Она пошла искать сына среди неопознанных…и нашла. Женьку убили, просто запинали до смерти тупые скинхеды, наверняка приняв его за нерусского бомжа. Наверное, они орали, что это их Россия, и чтобы он, чурка поганый, валил в свой чуркменистан. Как Евгений оказался на вокзале, я не знаю. Может с головой стало плохо, может не нашел тех к кому ехал, обокрали, а может просто превратился в «живой труп». Моя мама всегда говорила, что о жизни человека можно судить по его смерти. Не знаю. Если это так, то Женька за все ответил сполна.

***
Мы молча сидим за кухонным столом. На столе тарелка с блинами и урна с Женькиным прахом. Мне очень жалко его и Надежду, и мужа своего тоже жалко.
Когда свекровь была маленькой, ее отца раскулачили и вместе с семьей сослали в Таджикистан. Потом выгнали оттуда в Россию. Проработав пятнадцать лет экономистом по планированию, она не смогла больше найти применение своей специальности. На территории РФ таджикские дипломы и опыт работы – ничто. Когда-то Надежда имела свой личный кабинет, а потом, чтобы выжить, мыла полы в детских садах. Сильно ломало людей, сильно.

Похоронили Женьку на деревенском кладбище. Здесь тихо, спокойно. Рядом речка, лес. Жутко становиться только от вида грачей, которые как черные груши облепили кресты, оградки, деревья.
Я не осуждаю здесь никого - ни русских, ни таджиков. Просто как всегда кто-то делил свои сферы влияния, ломая при этом человеческие жизни, человеческие судьбы. Просто не хочется быть марионеткой, «пушечным мясом» в чьей-то очень большой игре.