Hren Readkin : Истории деревни Иевлево

Главное для меня – найти хорошую историю. Их почти не осталось. Они растасканы по книжкам, подшиты в каталоги, изучены вдоль и поперек.

Стоит июль – время сенокоса. Мы идем через поля в деревню Иевлево. Я – руководитель фольклорной практики - и двое студентов: Саша и Лена. Между ними назревает роман, чую печенкой. Лена хорошенькая студентка, не красавица, но очень живая, с яркими от природы губами и черной челкой, которую она все время поправляет, обдувая лоб. Саша поэт, живет в вагончике рядом с железной дорогой после пожара, случившегося два года назад. Лену я почти не знаю, а с Сашей мы не раз долго говорили о поэзии. В такт нашему шагу у меня в голове стучит его последний стих:

Меняю все депо/ Всех призраков и самок/ На том Эдгара По/ И охуенный замок.

Мы точно не знали, где находится Иевлево, поэтому, когда вдали запылил уазик, я махнул рукой. Водитель, высохший мужик с бородой шире лица и в зеленой, цвета машины полувоенной форме согласился подвезти.

- А вам рассказывали, почему деревня называется Иевлево? – спросил он, узнав, что мы собираем фольклор.
- Нет.
- Во время Шуйского жил на этом месте монах Иев, отшельник. И проходил тут отряд поляков с Яном Сапегой. Узнав, что к Иеву за советом приезжали князья с боярами, поляки подумали, что он очень богат. Ну, и стали они пытать Иева, где, мол, золото-то прячешь? А он им сказал, что все его богатство внутри. Поляки решили, что он золото съел и вспороли живот. А монах-то совсем другое имел в виду. И вот те, кто убивал Иева, утром двинулись умом. Их свои же и расстреляли. А другим Сапега не велел больше трогать монахов и священников.
- А откуда вы все это знаете? – похоже, истории прямо плыли мне в руки.
- Вот, - сказал водитель и достал откуда-то заляпанную брошюру. Я взял ее и прочитал: «Истории Учемского края. Репринтное издание 1905 года». Похоже, здесь нас опередили. Я углубился в чтение брошюры и вскоре нашел там несколько баек, которые студенты всю эту неделю приносили мне под видом фольклора. К счастью, Саша и Лена были увлечены друг другом, и ничего не заметили.

На окраине Иевлево нас ждала невысокая бабуля с косой и бутылкой из-под «Пепси».
- Милый, скажи, это не автолавка приезжала?
- Нет, просто машина.
- Опять за хлебом до трассы идтить. Уж сколько раз с ими ругались – не хотят к нам ехать. Мы уж им говорим: «Что ж вы, ироды, в Еблево не заезжаете? Аль старухи не люди?»
- А у нас бабуля, два батона белого есть и черного буханка.
За фольклором с пустыми руками не ходят. Имелась еще и бутылка водки, но это уже к вечеру, тогда бабки может, еще и распоются.
- Продай, милай.
- Да я вам так отдам, только вы нам истории расскажите, которые знаете, про эти места.
- Где уж рассказывать. Сено пропадает, вот кабы с сеном пособили. На Туговом полгектара у меня сена-то.

Делать нечего. Саша и Лена отправились ворошить, а мы с хозяйкой обкашивали край огромного поля.
- Баба Ия, а почему поле называется Тугово?

Ия, видимо, устала, иначе бы не стала отвечать. Остановилась, оперлась на черенок и махнула рукой в сторону холма, на котором виднелась белая церковь.

- Это все из-за нее, из-за церкови. Говорили люди, что была на этом поле война большая. Царь Василько вышел биться с моголами. А русских-то мало было, меньше моголов. А на церкови, на крыше, царица василькова стояла и молилась за мужа, значит. И вот когда она руки в небо протягивала, русские моголов били, а когда опускала, те одолевали. Долго они бились, и руки у царицы совсем отнялись, и не смогла она больше молитву чинить. И русских побили, а Васильку голову отсекли. Когда моголы ушли, царица с бабами прибежала на поле и стала плакать, тужить значит сильно. Оттого поле и прозвалось Туговым… Может, оно и не так все было, но нам рассказывали старые люди.

Саша и Лена кидали друг в друга сено деревянными рогатинами и хохотали. А я стоял и думал, что настоящих живых историй давно не осталось на нашей земле. Рассказ бабы Ии был прекрасен и имел лишь один изъян – несколько раньше я прочитал его в Ветхом Завете. Только вместо русских и монголов там были, кажется, иудеи и филистимляне.
- Баба Ия, а почему ваша деревня называется Иевлево?
- Еблево-то, говоришь? А ты на них посмотри. – И подмигнула в сторону Саши и Лены.

Возвращаться после сенокоса было уже поздно, я перезвонил на базу, и сказал, что сегодня мы не придем и заночуем в Иевлево. Баба Ия согласилась пустить нас к себе, накормила ужином и позвала соседок, чтобы вместе попеть песни и рассказать старые истории.
Бабки пили водку охотно, малосольные огурчики весело хрустели, а когда наша бутылка кончилась, соседка принесла еще две: «Для трактористов берегла, но уж больно люди вы душевные». Когда на дне второй бутылки осталось совсем чуть-чуть, баба Ия запела тонко и задорно:

Стоит на полустаночке
Мой милый после пьяночки
А похмелиться хочется ему
А пьяницы как водится
У магазина сходятся
И счет ведут по рваному рублю...

На просьбы рассказать истории бабки упорно возвращались к автолавке и даже грозили не ходить на выборы, если «автолавка в Еблево ездить не будет».
- Ну а хоть сейчас-то у вас что-то интересное происходит? Или все так и живете между сеном и автолавкой?
Я разозлился. Не водку же я пить сюда приехал.
- Как не происходит? Семеновна, ты про отца-то Геннадия им не рассказывала?
- Расскажи-расскажи, - замахали руками остальные. Видимо, историю про отца Геннадия в деревне любили. А было все так.

*****

- Выходите без оружия и икон, и идите на все четыре стороны! Стрелять не буду!
Вместо ответа из притвора громыхнул выстрел и колокол, отзываясь, низко и протяжно загудел. Уже час отец Геннадий лежал перед входом в храм, прячась за сруб колодца. Из намотанной наскоро повязки на руке сочилась кровь. Рядом лежала попадья – матушка Галина со вторым ружьем. Воры были заперты надежно. Сунься один – он выдаст заряд из первого ружья и тут же возьмет второе. Но и он не железный.
- Брось ты, отец Геннадий, уйди, отпусти их подобру-поздорову.
- С иконами? Что говоришь-то!
- Ты же сам говорил, Бог не в иконах.
Отец Геннадий не нашелся, что ответить и вместо этого пальнул в сторону храма.
- Заряжай!
- А убьешь кого, грех возьмешь на душу, - не унималась матушка, забивая патрон в ствол.
- За свои грехи я сам отвечу, а твое бабское дело молчать.
- А посадят тебя? Кто их знает, этих воров. Законы-то сейчас знаешь какие. Не будут разбирать, кто прав кто виноват.

Как ей объяснить, что есть икона, а есть святыня? Священник почему-то вспомнил своего сына, сбежавшего из семинарии и жившего где-то в городе. Петра он не видел уже два года, ездила к нему только мать, несмотря на запрет. Врала, что на рынок, а потом на исповеди рассказывала, как и где живет их Петя. Отец Геннадий накладывал епитимью, и все равно каждый раз втайне ждал новостей о сыне.

Когда отец Геннадий, бывший лесник, приехал в Иевлево, его встретил иконостас, наполовину закрытый бумажными иконами. Многое уже было украдено при прежнем настоятеле. Геннадий приварил новые решетки на окна, укрепил дверь, а главное, каждый вечер обходил храм с тропарем и иконой Иоанна Предтечи. Этот маленький образ нравился ему больше всего. Голова Крестителя лежала на блюде, полном крови, а глаза были открыты и смотрели… с любовью.

В церкви, как обычно, никого не было, когда зашел он. Вроде обычный грибник, но корзина пустая, сапоги чистые. Крестился неумело и все смотрел на икону Предтечи. Тогда отец Геннадий протянул веревку из церкви до дома, и примотал к ней колокольчик. Его веселый звон и разбудил его в четыре утра. Схватив ружье, священник бросился к церкви. В открытой двери темнели два силуэта. Выстрелили одновременно, они огнестрелом, он дробиной. Видно, больше напугал, воры бросились назад в храм и закрыли дверь.
И вот теперь он лежал и сторожил их, ожидая, когда Михалыч поедет на ферму на тракторе. Он ездил всегда в шесть, и у него был сотовый, чтобы вызвать подмогу. Рассвет разгорался со стороны алтаря, синий лес вокруг храма напоминал далекие горы Урала, где Геннадий родился и вырос. Над землей, как корабль, плыла навстречу солнцу белая церковь. Когда первый луч лизнул крест, священник понял, что теряет сознание.

Из притвора раздались глухие удары.
- А ну-ка быстро домой! – скомандовал отец Геннадий.
- Ты что надумал?
- Топор тащи, надо в церкви их запереть. Не слышишь, дверь на колокольню ломают, уйдут с другой стороны по крыше. Тащи топор, говорю, я прикрою.
- Ты что задумал, что задумал-то?
- Цыц, говорю! Делай что поп говорит! Послушание нарушить хочешь?!
Крестясь, мать Галина засеменила к дому. Как только попадья скрылась за калиткой, отец Геннадий накинул ремень второго ружья на шею, встал, и быстро пошел к двери храма. Для тех, кто засел внутри он был отличной мишенью, но выстрела не было. Удары по дереву прекратились, Геннадий дошел до церкви и рывком открыл дверь. В притворе было темно, сорванная с петель дверь на колокольню валялась на полу. В неровном свете десятирублевой свечи он успел разглядеть лежащего человека в луже крови. Быстрого, как выстрел, взгляда хватило, чтобы понять – угрозы лежащий не представляет. Отец Геннадий рванул к двери, чтобы настичь второго и вдруг выронил ружье из рук. Из проема что-то громыхнуло. Падая, священник заметил тень, метнувшуюся к выходу.

А еще через минуту из притвора, громче большого колокола раздался рев попадьи, кричавшей над телами мужа и сына.

*****
Я закончил писать этот рассказ, когда на деревенской улице никого уже не было. В Иевлеве ложились рано. В паре километров на горе, словно корабль, в обрамлении облаков, плыла церковь. Образ был настолько же хорош, насколько хороши вообще писания святых отцов первых веков христианства. Ну и что - а кто узнает? Никто. Подумав, я все же вычеркнул это предложение из рассказа. Я думал про отца Геннадия, про жену убиенного князя Василька, про монаха Иева.

О том, что, быть может, записанную мною историю священника найдет кто-нибудь через сотню лет и будет радоваться так же, как и я.

Ночью под окном я слышал вздохи и звуки поцелуев, приглушенный смех Лены и бормотание Саши. «Вот подлецы», - шептал я, ворочаясь на старинной перине. «А ты еще спрашивал, почему Еблево, - подала голос бабка Ия с печки. – Спи, сынок, завтра сено разворошить поможешь».

Утром мне захотелось выспросить у местных, чем закончилась история отца Геннадия. Все сходились на том, что и священник, и его сын выжили, а вот что было дальше… Одни говорили, что Петр вернулся в семинарию, доучился и стал известным проповедником. Другие, что отец отдал его под суд, но потом простил, и теперь Петр – преуспевающий бизнесмен, дал отцу деньги на ремонт и провел в дом священника телефон. Третьи напротив, уверяли, что отец с сыном больше никогда не видели друг друга, а вот второй вор то ли повесился в лесу, то ли сгорел в столпе лесного пламени.

Когда, позавтракав, мы с бабой Ией пошли разгребать сено, оказалось, что Саша ночью куда-то пропал. Заспанная Лена на все вопросы только пожимала плечами и хмурилась. Из односложных ответов я понял, что ночью ребята поссорились и Саша один ушел на базу.
По той же пыльной дороге назад мы шли уже вдвоем, молча. Я не удивился, когда сзади засигналил зеленый уазик.

- Скажите, а вы не священник?
- Иерей Геннадий, настоятель церкви Иоанна Крестителя.
Я замолчал, смущенный. Как спросить его, что было на самом деле? Наконец, был найден обходной маневр.
- Скажите, а ваш сын в городе служит?
- Нет, сына Бог не дал. Две дочери у меня.

Мы неслись сквозь поля, а отец Геннадий рассказывал про свою семью. Он повернулся ко мне, и, казалось, ехал совсем не глядя на дорогу, отчего я вжался в сиденье и почти не слушал собеседника, болтаясь на ухабах и причудливых виражах. Когда буханка наренилась в очередной раз, на холме справа возникла одинокая фигурка. Я попросил отца Геннадия остановить и побежал к Саше. Он сидел на камне и смотрел в другую сторону. Я заглянул Саше в лицо, распухшее от укусов паутов. Спал он, видимо, в поле.

- Саш, что случилось?
- Стихи. Стихи мои ей не понравились.
Помолчали.
- Знаешь, женщины существуют не для того, чтобы читать им стихи.
- Я понял.
- Поехали.
- Угу.

- А места здесь глухие, дикие. Болота кругом, - рассказывал священник, все так же не глядя на дорогу. - Бывает, зайдет человек, и начинает кружить – день, два, а то и больше. Я однажды шел по лесу и столб огненный видел из земли. Перекрестил его – и пропал. А я вот с иконой хожу вокруг храма каждый вечер, а зимой хожу всегда след в след. И еще ни разу при мне храм не обворовали. Но ты наверно неверующий?

Я оставил этот вопрос без ответа. Да и как можно ответить на него? Когда до трассы осталось метров пятьсот, уазик заглох. Отец Геннадий вышел из машины, скинул куртку и полез под машину. Я курил рядом и успел разглядеть два шрама в виде маленьких круглых отверстий - на руке и груди. Буханка так и не завелась, и вскоре мы распрощались.

Священник подарил Лене и Саше по маленькой бумажной иконке Иоанна Крестителя. Лене досталась новая, ламинированная. Саше - старая, помятая в кармане куртки священника, в белых пунктирных трещинках по местам сгибов, совсем как у настоящих старых икон. Голова Предтечи лежала на блюде, но больше всего удивляли неожиданно живые глаза. Шагая по асфальту до базы, я думал, что эта поездка была, наверно, самой удачной из всей экспедиции. Ведь главное для меня – это найти хорошую историю.