Арлекин : Двуногое, беспёрое

Дитя родилось в ночь новолуния. Десять свидетелей наблюдали, как во мраке из одного светлого пятна появляется другое, поменьше. Большим пятном была женщина, в которой дитя проходило своё эмбриональное развитие. Маленьким пятном - новорождённое существо, огласившее окрестности сдавленными криками. Тонкий голосок младенца заглушили аплодисменты десяти пар ладоней. Затем один из свидетелей подошёл к женщине, осторожно ступая по невидимой в темноте земле, и вложил ей в руку плоский речной камень с острым краем. Женщина перерезала пуповину и потеряла сознание. Дитя стало сиротой, едва мать отделила его от себя.
Один из свидетелей взял на руки младенца и стёр с его кожи сухую хвою и грязь, налипшие на кровь и ошмётки плаценты. Четверо подняли тело женщины над плечами и унесли её во тьму. Остальные свидетели были слишком стары, поэтому только наблюдали за движениями человеческих фигур, освещённых сиянием фосфорицирующей сосновой хвои.
Люди вынесли женщину на поляну с выжженной землёй и аккуратно уложили её на пятно сажи.

Когда наступило утро и рассвело солнце, старики закутали крепко спящего младенца в пелёнки и положили его в дупло. Затем, один за другим, все десять свидетелей утопились в пруду. Их тела, привязанные к камням, погрузились на дно, и в течение нескольких месяцев разлагались и поедались мелкими рыбёшками. В конце концов, от них не осталось никаких следов, и вместе с ними умерли их культура и их язык.

Оно росло в темноте. Днём оно спало, а, как только солнце заходило и исчезало меж деревьев, оно пробуждалось и плакало. Его подкармливали белки и медведицы с обострённым материнским инстинктом.
Спустя какое-то время дитя распутало пелёнки и поняло, что в дупле тесно. Оно выбралось из дупла наружу, упало и сломало спину.
Две недели его вылизывала лосиха, самца и дитя которой убили охотники, и, наконец, переломы его мягких упругих косточек срослись и зажили.
Прошла ещё неделя, и оно окончательно забыло о боли. Оно стало самостоятельно добывать себе еду. Однажды, мучимое невыносимым голодом, оно убило ежа и съело его. После этого белки и медведицы перестали его навещать, а лечившая его лосиха проткнула ему живот сосновой иглой, которую принесла в своей пасти. Дитя решило больше никогда не убивать.
Шаловливые медвежата, вопреки наставлениям своих матерей, часто играли с ним и брали его с собой на реку. Они научили его ловить рыб и стоять на ногах. Оно просило медвежат убивать рыбок за него, и ело их уже мёртвыми. Как-то раз медвежата повалили тонкое молодое деревцо, росшее на берегу, так, что оно, прогибаясь, касалось верхушкой воды. Они по очереди сидели на его стволе и смотрели на воду. Когда подошла его очередь, оно отказалось, побоявшись сорваться и утонуть.
С этого дня оно начало взрослеть.

Оно поняло множество важных принципов сосуществования с миром лесов, и за очень короткое время постигло суть большинства связей, протянутых между существами и предметами. Это сделало его ласковым ко всему естественному. Когда голод отступал, оно посвящало всё время изучению циклов всего живого и созерцанию всего мёртвого. Оно знало разницу между мёртвым и живым. Знало, что мёртвое никогда не умирало, а родилось таким. И, несмотря на кажущуюся противоречивость, оно продолжало строить свои рассуждения, опираясь на собственную, особую логику, выработанную за месяцы наблюдения и созерцания. Живое - становится неживым. Мёртвое пребывает мёртвым. Однако, между мёртвым и неживым - громадная пропасть. И именно туда, в ущелья небытия и безжизненного существования, оно каждый день совершало свои экспедиции. Оно так и не научилось спать по ночам, а потому во время этих вылазок сладко посапывало, свернувшись в кустарнике. Оно вставляло в рот большой палец и предоставляло мозгу решение загадок пребывания и отсутствия.
Иногда по лесу бродили люди. Оно следило за ними, но каждый раз видело одно и то же. Люди приходили в эти леса ночью по одной-единственной причине. Чаще всего вдвоём, но время от времени их бывало трое. Однажды оно увидело сразу пятерых. Это напомнило ему кормление детёнышей, которому оно часто становилось свидетелем.
Внимательно изучая повадки людей и те предметы, которые они оставляли на земле после себя, оно отмечало странную и неведомую эмоцию. Оно зачарованно вертело в руках причудливые формы из неизвестных материалов, всматривалось в матовые или блестящие в свете звёзд и луны поверхности, и предавалось этому новому чувству. С удивлением оно прислушивалось к участившемуся биению своего сердца и загадочной дрожи в теле. Это новое чувство не было приятным, от него хотелось избавиться, но оно манило его своей непостижимостью. Очень скоро оно научилось избавляться от этого чувства по желанию - достаточно было разрушить предмет. Изредка это чувство поглощало его целиком и при людях, пока они ещё были рядом. Тогда оно спугивало людей и сразу успокаивалось. Непонятное возбуждение ещё долго потом держало его в напряжении.
Так оно познало злобу и ярость, и ненависть к искусственным материям.

Люди появлялись всё чаще. Прошло какое-то время, и на окраине леса начали рубить деревья. Множество людей в жёлтом орудовали топорами и жужжащими металлическими полотнами. Оно старалось держаться от них подальше, но убийцы продвигались в лес всё глубже и глубже с каждым днём.
Снег выпал и растаял. Стало тепло. Потом похолодало. Снова выпал снег и снова растаял, и снова стало тепло. На очищенных пространствах выросли огромные инородные каменные сооружения.
Лес выбрили и с другой стороны, и там тоже что-то построили. Деревьев и кустарников осталось совсем немного, оно с трудом пряталось в них от людей.
От озера, где когда-то давно утопились его десять праотцов, прорыли каналы, которые пересекали лесок вдоль и поперёк. Через каналы перебросили мостики, а от них протянулись пешеходные дорожки. Повсюду стояли скамейки.
Ему уже не удавалось достаточно хорошо маскироваться в этом редколесье, а люди, заметив его, пугались и хватали друг друга. Оно замечало такие повадки за некоторыми насекомыми.
Как-то раз его окружили люди. Они схватили его, и, хоть оно и покусало одного или двух, вырваться ему не удалось. Его ударили, и оно уснуло.

Оно очнулось в темноте. Ошейник сдавливал его горло, от ошейника тянулась цепь, длиной в руку. Оно попробовало разорвать тонкие звенья, но они не рвались.
Периодически появлялся свет, который резал ему глаза, в помещение входил бородатый человек и приносил еду.
Реже приходили другие и делали то же, что и люди в лесу, когда ещё был лес, и оно следило за ними из прикрытия зелени. Они трогали его, и оно чувствовало, как что-то в нём меняется, как оживает в нём что-то мёртвое, и оно уже не было простым наблюдателем, а делало всё вместе с ними.
Иногда их собиралось много в этой тесной комнате, они переплетались и сливались в одно огромное движущееся существо. Это существо поглощало его, и делало своей частью, и заставляло двигаться вместе.
Так оно оказалось в городе, и познало, что всему мёртвому, что оживает, всегда находится соответствующее место.

Однажды пришли другие люди. Они были в одинаковых одеждах и кричали на огромное существо. Они подбежали с разных сторон и стали распутывать существо и отделять друг от друга составляющие части. Те части, у которых были ожившие мёртвые штуки, почти все валялись на полу, истекая кровью. Те, у которых были соответствующие места для всего мёртвого, что ожило, опять собрались вместе, но уже не переплетались, а отдельно стояли в углу комнаты.
Его несколько раз ударили, а потом сняли с него ошейник. Его охватил ужас. Оно попыталось укусить кого-то, но ему ударили по зубам чёрной палкой, и у него на глаза навернулись слёзы, и оно больше не могло ничего рассмотреть - только цветные пятна, потом - просто белые, потом стало темно.
Его облили водой, подняли за подмышки и вывели из комнаты. Оно догадывалось, что принимало участие в чём-то, что делать было нельзя, и люди в одинаковых одеждах за это покарают их всех.
Его вместе с остальными людьми завели в какую-то будку, оно ощущало движение и сильную тряску.

Вокруг него было много людей, и все они были ему не знакомы. Оно не умело их сосчитать, но отчётливо понимало, что в этом тесном помещении с бетонными стенами их больше, чем помещение рассчитано вместить.
Время от времени железная дверь открывалась и в помещение втискивались новые люди, а иногда входили те, в одинаковых одеждах и с чёрными палками, которые привезли его сюда, и выводили из комнаты одного или двух. Когда оно уже почти уснуло стоя, зажатое множеством других усталых тел, вновь вошедшие люди с палками грубо выволокли его наружу, несколько раз ударили в живот и по голове и повели по тёмному коридору.
Оно вспомнило, как мирно оно существовало в лесу, потом, как лес вырубили и появились люди, много, много людей, и обо всём, что случилось с ним после, - и вот, его ведут суровые и обозлённые люди в одинаковых одеждах, готовые забить его до смерти за малейший дерзкий взгляд, ведут его неизвестно куда по тёмному коридору, усталое, измождённое и ничего не понимающее, - и завыло.
Впервые в жизни оно услышало эхо, и сразу его невзлюбило.

События слились для него в череду калейдоскопических узоров. Всё происходящее вспыхивало и угасало, выходило на передний план и расплывалось вне фокуса, выстраивалось в таинственном порядке и наваливалось на него сумбурными мелочами. Оно устало, устало от суматошной скорости новой жизни, оно хотело домой в лес, назад к спокойным, размеренным ночным бдениям и ярким дневным снам. Все эти сумасшедшие люди с пустыми глазами и хищными улыбками, все эти кошмары, истязания, смысл которых лежал вне области познания его интуитивным рассудком. За время его пленения, оно не раз пыталось подражать своим зломрачным оккупантам, глядя на происходящее глазами разума. Но разум только думал и говорил. В отличие от разума, его чистое восприятие чувствовало и знало. Из их тел изливались нечистоты негативной энергетики. Их ярость, обиды, страсти, истерия и тупость до смерти его пугали, но всё, что ему оставалось, это тихонько поскуливать от страха и выполнять их плотоядные прихоти.
Оно не понимало, почему люди делают всё это. Почему люди делают всё это с ним. Зачем им понадобилось мучить его и принуждать к тем гнусным, омерзительным и совершенно необъяснимым вещам, которые ему приходилось делать. Это было ужасно и отвратительно, и оно балансировало на грани между паникой и апатией. Оно отчаянно жаждало вырваться и убежать, только не знало, как и куда.
Новый гротескный мир поглотил его, прожевал и готовился вот-вот выплюнуть в пустоту, в пространственную кому, - а пока вращался вокруг с бешеной скоростью, непрерывно пугая его тошнотворными метаморфозами. Оно вздрагивало от любого шороха, от каждого предмета, попавшего в поле зрения, инстинктивно предвидя таившуюся в них опасность.
Оно выбилось из сил, перестало бороться, отдалось на растерзание неведомым и пугающим силам неспокойного чуждого мира и в отчаянии завыло. Кто-то ударил его по спине, оно упало на колени. Его ноги подогнулись синхронно с разломившейся надвое волей, и сухой треск ураганом пронёсся через его голову, вдоль всего тела, вышел из позвоночника и пролился на грязный пол красными каплями.

Оно снова было взаперти - только теперь на его горло не давил ошейник и его не заставляли делать ничего неприятного. И ещё вместе с ним взаперти было множество похожих на него людей. Здесь тоже были люди в одинаковых одеждах, но они не пугали его, потому что у них не было чёрных палок и они никогда его не били. Оно, как бы в благодарность за их к нему отношение, никогда не кусало никого из них. У многих людей в одинаковых одеждах, которые не были взаперти и могли свободно выходить и входить, когда угодно, были жёлтые зубы и так же, как у него, росли на лице волосы. Они говорили с ним, и оно уже понимало, что от него хотят и могло говорить на их языке. Оно старалось говорить то, отчего волосы на их лицах раздвигались и становились видны их жёлтые зубы - оно чувствовало, что им приятно это слышать, и после этого они относились к нему ещё лучше.
Оно так устало от страданий и плохого отношения, что и ему самому от этого становилось хорошо, и оно всегда старалось говорить то, отчего им становилось приятно, и эти люди, которых нужно было звать докторами, обнимали его за плечи и говорили, что оно молодец и скоро выздоровеет и будет жить само по себе, а не в этом месте, среди всех этих ещё не выздоровевших людей. Оно догадывалось, что это означало, что оно снова сможет вернуться в свой лес, и говорило как можно больше хороших вещей, от которых доктора улыбались и хвалили его.
И вот, однажды они переодели его, открыли дверь, и оно ушло, не оглядываясь.
Оно увидело новый мир, не похожий на его лес, он, этот другой новый мир, зачаровал его всем этим множеством непонятного и неизвестного, и оно решило пока не возвращаться, а познакомиться поближе с другим, новым миром, который оно захотело понять и узнать.
Так оно отделилось от природы и присоединилось к существам индустриальной урбанистической вселенной.

Оно быстро сообразило, что в городе еду нужно добывать иными путями. Оно садилось на землю, выбрав особенно людное место, и ждало. Иногда ему давали кое-какую еду, но чаще всего подсовывали какие-то разноцветные бумажки с рисунками, которые оно поначалу выбрасывало. Однажды оно с удивлением увидело, как один человек, заметив, что оно встаёт со своего места и собирается уходить, оставив бумажки на земле, бросился к ним, схватил их и удрал. В другой раз этот же человек забрал его бумажки, не дожидаясь даже, пока оно встанет. Тогда оно сделало вывод, что они, эти бумажки с рисунками, для чего-то нужны.
Знакомясь с городом, оно старалось заходить во все места, куда оно только могло зайти. Из многих его выгоняли злобные широкоплечие великаны, некоторые его даже били. В других местах оно обращало внимание, что людям не нравится его присутствие рядом с ними. Ему большинство этих людей тоже не нравились - от них странно пахло чем-то ненастоящим.
Особенно оно любило заглядывать в дома, где было много разной еды, спрятанной под стекло, как в музеях, о которых ему как-то рассказывал один из так и не выздоровевших. В музеях еды всегда были люди, а женщины в одинаковых одеждах давали всем этим людям еду, после чего люди прятали еду в мешки и уходили.
Как-то раз оно рассматривало в одном таком музее куски мяса и обнаружило, что люди получают еду не просто так, а в обмен на те самые странные бумажки, смысла которых оно до сих пор не понимало. До этого оно уже несколько раз пыталось получить еду, как и все те люди, но женщины в одинаковых одеждах начинали кричать и прогоняли его. Теперь ему стало ясно, почему - им были нужны от него бумажки.
Теперь оно больше их не выбрасывало и не оставляло без присмотра. Когда снова пришёл тот человек, который забирал его бумажки себе, и попытался взять их, оно укусило его за руку, и он, испугавшись, убежал и больше не появлялся. Оно приходило в музеи, давало женщинам бумажки, а они ему - что-нибудь поесть. Оно знало, как называются эти бумажки, но не понимало, что это значит, и вообще, ему не нравилось это слово. Оно называло их так, как понимало: на-еду. Оно протягивало женщинам бумажки и говорило: на-еду, - и женщины брали их и давали ему пищу.
Оно спало на улице, как привыкло, а не в домах, как городские люди, но теперь оно спало по ночам - потому что днём было больше людей, и оно могло собрать больше на-еду.
Оно любило приходить в парк - искусственный лес, где было очень мало деревьев, - и вдыхать запахи листьев, коры, соков и смол. Эти запахи были нездоровыми и тусклыми, но они были лучше, чем тот смрад дыма и искусственного камня, которого оно не переносило, но терпело, потому что эти запахи были повсюду и от них невозможно было скрыться.
Если оно хотело умыться, то в городе тоже была река, в которой оно явно узнавало реку своего леса. Но, с тех пор, как леса не стало, река сильно изменилась. Она стала такой же больной и хрупкой, как деревья в парке, и в ней больше не было рыб, которых оно ловило когда-то вместе с медвежатами и которых могло бы ловить и сейчас, если бы город не отравил всё вокруг - даже белки в парке были другими, и у них рождались уродцы.
Однажды, проснувшись на грязном берегу, оно решило скопить побольше бумажек, чтобы запастись едой на несколько дней, и уйти куда-нибудь, где было бы меньше яда.
Познав и поняв город, как оно и хотело, оно решило, что не любит его. Но не любит не так, как оно не любило другие вещи, а гораздо, гораздо сильнее. Так в нём появилась ненависть.

Они пришли в день, когда оно собралось покинуть город. У него было достаточно бумажек, и оно радовалось возможности побега. И тогда они пришли. Тот человек, который раньше грабил его и несколько других. Они били его ножом, пока оно не обмякло, а потом сбросили его в канаву и ушли, прихватив все его бумажки с собой.
Оно было живо, но не могло пошевелиться. Какое-то смутное чувство завладело им, чувство, что сейчас придёт она, тоже ляжет рядом, такая же изувеченная и даже хуже. И оно скажет ей, что любит её, что всегда её любило, и она повернёт к нему своё изуродованное прекрасное лицо и скажет: я искала тебя всю жизнь. Оно ждало.
Но никто не появился.
Оно вынуло нож из своей спины.
Оно вынимает нож из своей спины. Приставляет его к своему горлу.
Вдруг оборачивается и смотрит на тебя.
- Отвернись, прошу. Ты всю мою жизнь ходишь за мной по пятам и наблюдаешь. Хотя бы теперь, теперь отвернись и дай мне сделать хоть что-нибудь в одиночестве!
А ты думаешь про себя: "Этот навязчивый страх перед незнакомыми лицами совсём свёл его с ума. Ненависть и нетерпимость ко мне пропитали его душу. Долбанная ксенофобия доконала его".