Георгий Котлов : Страсти по футболу

Автор: Георгий Котлов (Котлов Юрий Альбертович)

Страсти по футболу

О футболе я знал немного. Вернее, не знал ни хуя, потому как любое упоминание о нем вызывало детские воспоминания: я играющий вратарь, бегающий по полю вместе с игроками и забивающий смеха ради голы в свои же неохраняемые ворота, и еще вспоминался Роман Карцев. Ну, там: «Давно ли я в футболе? А книга «Сорок лет в офсайде»!»
Честно говоря, забыл, что такое и офсайд, блять. В футбол я не играл лет тридцать, точно, и болельщиком никогда не был, чтобы шарфиками любимой команды размахивать и морду бить после матча фанатам других команд. Не был даже примитивным телевизионным болельщиком. Иные ебланы до седых мудов подобной хуйнёй занимаются. Нет, у покорного вашего слуги интересы были другие: девки, вино. И друзья товарищи такие же. Мы повзрослели, но продолжали встречаться. Не на стадионах и не в спорт-барах во время просмотра очередного матча. То в школьном саду, где летом собиралась местная алкашня, то в «обезьяннике» местного РОВД, куда потом нас всех не вязавших лыка свозили, отлавливая между домами и в гаражах.
Болельщиком я стал нежданно-негаданно. Заночевал в Москве у родственников (привез в очередной раз свой очередной текст, и господа-издатели текст любезно приняли, чтобы посмотреть, но о том, чтобы оставить меня переночевать в своем издательстве, речи не вели, коврик придверный даже не предложили, и хуй с ними, хотя на дворе было уже поздно и я с радостью согласился бы на этот коврик, потому как из далека притащился, из другого города, и было бы неплохо вдобавок пропиариться. Чтобы утром главред – хуякс! – спотыкается и говорит: «Блять!» и не поймет, обо что его так угораздило, а тут я поднимаюсь и приветствую его так радостно: «Доброе утро!» А он опять: «Блять! Что за ёб твою мать? На хуя тут бродяга какой-то дрыхнет под дверью! А я ему: «Пардон, блять, я не бродяга. Будущий ваш аффтор. Звезда словесности». И все такое. И обмен любезностями. И я уже в кабинете главреда, где меня потчует кофе его помощница с шикарными формами. И я смотрю влажно на ее формы шикарные и мечтаю, что когда книжка моя выйдет и станет бестселлером, эта девица сама меня отымеет по полной, и хуй, братцы, я стану сопротивляться, когда она начнет грязные домогательства, и буду этому только рад, потому как и сам бы начал домогаться, да вот только, извините, робок иногда бываю и застенчив. Ну, да ладно, размечтался, блять, как обычно. Ближе к делу), а ночью – страх Божий! Свист, крики, фейерверки, машины горят. Спросонок выглянув с балкона, решил, что нацболы военный переворот устроили. Хуй. Оказалось, наши выиграли у голландцев.
Родственники не болельщики, и потому тоже ни хуя не поймут, что случилось, и какие такие катаклизмы среди ночи происходят в столице нашей Родины, и на хуя все на улице орут: « Россия! Россия!» Пипец, в общем. И пребывали мы в таких непонятках на балконе, кто в трусах, кто в ночнушке, растрёпанные и злые, как собаки, и готовы были пулемётным огнем поливать всех тех охуевших горлопанов, если бы, конечно, он у нас был.
Просветил сосед. Покурить вышел на свой балкон и радостно так нам говорит:
- Молодцы! Ай, молодцы!
- Кто, блять? – спрашиваю.
А он и отвечает:
- Как кто? Наши! Как они голландцев отхуячили! Любо дорого смотреть было!
Когда все прояснилось, мы спать пошли. А сосед не мог понять нашего равнодушия, потому как на радостях предложил бутылочку распить, а нам всем были по хую и его бутылочка, и все эти повсеместные ликования. У меня вдобавок машина под окнами стоит, прямо под балконом то есть.
Укладываясь снова спать, подумал:
«Как бы не сожгли, блять!»
Родственник тоже, видно, озабочен, подошел и говорит:
- Может, в машину спать пойдешь?
- Чтобы меня вместе с ней спалили? – отвечаю.
- Надо было на стоянку поставить, - говорит. – А теперь мало ли.
- Хуй с ней, - говорю. – Не просто так приехал, книжку привез в издательство. Вдруг бестселлером станет международным? Я тогда себе новую машину куплю. «Мерин» четырёхглазый.
- Смотри, - говорит родственник. – Но я на всякий случай вёдра с водой на балкон поставлю. Если что, хуякс! – прямо с балкона тушить будем.
- Делай, что хочешь, - говорю и так сладко начинаю засыпать.
Утром, проснувшись, первым делом бегу на балкон, проверить: машина или обгоревшая головешка вместо нее? Стоит на месте, не приглянулась, видно, фанатам в отличие от «Рено» у соседнего дома. И родственник не наебал. Ведер десять с водой на балкон притащил и составил их прямо у входа. Я, спросонок, хуякс! – не заметил и опрокинул несколько штук.
- Ай, бляааать!
Этаж второй, вода в вентиляционные дырки вниз хуячит, на первый этаж, где белье развешано. Ладно. Притащил тряпку половую, воду в ведра стал собирать, не хватало, блять, мне забот, остальную воду – хуякс! – в дырки гоню, а сам посматриваю, не идет ли кто на тот балкон, чтобы меня похуесосить? Обошлось. Чай попил тогда и домой погнал.
Справедливости ради надо бы, блять, признать, что болельщиком еще я не успел стать в ту беспокойную ночь (впрочем, как и утро с его опрокинутыми вёдрами), но в сознании уже что-то сформировалось, и я смутно предчувствовал, что во время полуфинальной схватки наших с испанцами (о том, с кем и когда будут играть наши, всюду только и говорили), хрен я буду дрыхнуть или что-то там еще. Буду болеть, значит. А разговоры действительно присутствовали всюду. Остановился на заправке, заправщик дальнобойщику и говорит: «Гус молоток. Его в Голландии предателем объявили, а для нас – герой, блять!» В Умёте остановился покушать, а Умёт – это деревенька на границе рязанской и мордовских областей, где предприимчивые жители вдоль федеральной трассы открыли двести с лишним кафе, и возле каждого дымится мангал, шашлыки жарятся и все такое для водителей. Выбрал кафе поприличнее, чтобы не в виде полуразвалившегося банного сруба, как имело место быть, а чтобы и окна были большие, и веранда и девица чтобы у мангала была ничего. Остановился, девица мне и говорит:
- Здравствуйте! Заходите, сейчас меню принесу.
- Здравствуйте! – отвечаю. – Блять! – А сам думаю: «Хорошо было бы с ней покувыркаться». – Упругое деревенское создание, кровь с молоком. А у меня, блять, один тестостерон вперемешку со спермой.
Ладно, зашел в кафе, сел за столик, а за соседним столиком опять про матч. Сижу, кушаю и слушаю. Оказалось, событие было национальной значимости, а я-то, дурак, спал, когда нужно было тоже по столичным улицам бродить и в знак солидарности с футболистами и со всем нашим народом, блять, машины жечь и фейерверки запускать. Проворонил, блять, все на свете, ну да ладно. Покушал, заодно и просветился. Знал и счёт, с каким наши объебали голландцев, знал и кто такой Аршавин, - знал и то, что Абрамович приложил руку к тому, чтобы Гус взялся тренировать нашу в общем-то безнадежную команду, и тут такой результат. В общем, до хуя чего знал.
Распрощался с деревенской девицей, взглянув на нее на прощание так грустно и томно, но ей был по хую мой поэтический настрой на совокупление, потому как для очередного изголодавшегося водителя нужно было шашлык жарить, а она и официантка, и шеф-повар и все остальное в одном, блять, лице.
По приезде из Москвы отправился в школьный сад, где собирались все местные бухарики, и Игорёк, друг, тоже там.
Поздоровался культурно со всеми, и вот уж воистину, где время течёт неторопливо и плавится на солнце, как часы на картинах Сальвадора Дали. Лениво лежат на травке, покуривают, попивают и насрать им на всё на свете, и оживление наступает, когда нужно деньги наскрести на очередную порцию пойла или когда сбегать за ним.
- Видали, - говорю, - блять, как наши голландцев отхуячили?
Они ни хуя не поймут.
Один, по прозвищу Хорёк, говорит:
- Ты про гасторбайтеров, что ли? Так они не из Голландии, они турки. На «Цемзаводе» хуячат, а их на днях самих отхуячили.
- И правильно, - говорит Игорёк. – Не хуя им тут делать. Турки, таджики, всех баб наших переебли.
- Господа, - говорю. – Угомонитесь на хуй, пожалуйста. Я про футбол, а вы мне страсти, блять, какие-то про гасторбайтеров.
- И хуйли с футболом? – спрашивает Хорёк деликатно, а на роже у него, на левой щеке, два страшных шрама. Раньше Хорёк был блатной, пока не спился на хуй. А шрамы эти оставил ему на память ваш покорный слуга, в молодости повздорили, вот я вгорячах и хуйнул ему ножом, чтобы в другой раз вел себя поскромнее.
«Вот, блять, - думаю, - темный люд. Придётся просвещать».
А кто-то там из бухариков Хорьку и говорит:
- Ты вроде на дачу собирался. Матери помогать. Картошку там полоть или что.
- Ну, ее на хуй, - отвечает Хорёк. – Ебал я эту картошку. Я матери так и сказал.
- Правильно, - подтверждает Игорёк с непроницаемой физиономией. – На хуя она нужна, когда можно есть одно мясо.
- Я лапшу лучше буду, - говорит Хорёк. – Ебал я с картошкой возиться. То жуки, то полоть, то окучивать.
- Ага, - говорит Игорёк. – С лапшой заебись. Она на хуй на дереве растёт. Пришёл и сорвал.
Все над Хорьком смеются, но, понятное дело, сами такие же, блять, лодыри, как и он. Один я трудяга. Пишу, блять, и тексты свои не первый год столичным издательствам предлагаю. Чтобы не сглазить, никому ничего не говорю, и даже Игорёк не знает, что я автор непризнанный. Все думают, что я на шее у своей благоверной вешу, у своей бизнесвуменши, а тут, блять, вон какие амбиции. Футбол им по хую, но, думаю, узнай сейчас эти шаромыги, что я романы пишу, они и охуеют. Как же, писатель, блять, а они наверняка думают, что пишу со школьных лет, как и они, с ошибками в каждом слове, и где запятую поставить для меня является неразрешимой дилеммой, но не тут-то было. Орфографически, надо сказать, я подкован в отличие от всей этой полуграмотной братии.
Ладно, хуй с ними.
Хорёк говорит:
- Так что там про футбол?
- Наши у голландцев выиграли. Неужто не слыхали? А в Москве что творилось, пипец! Машины горят у домов, - те, которые с фанатами носятся, сигналят, как ебанутые, флаги торчат российские из открытых окон, свист, крики, пипец, блять!
- Блять, - говорит Хорёк. – Я слышал, точно! Ночью с балкона. А под балконом какие-то отморозки малолетние шли и давай орать: «Россия!» А я покурить вышел. Думаю, ни хуя себе! Ёбаный в рот, как гаркну на них, дескать, если не заткнуться, я им всем такую на хуй Россию покажу, что куда вёдра, куда коромысла, - они и разбежались.
- А ты что в Москве-то делал? – спрашивает так с подковыркой Абрек, и это рысь, каких поискать. Из своих сорока двух лет он больше половины отсидел, остальную половину пробухал в этом школьном саду, и славился тем, что умел задавать каверзные вопросы, очевидно, ностальгируя по малолетке, где устраивал новоприбывшим «прописку», но здесь, в своем кругу, всем было насрать на его каверзные вопросы, и за эти вопросы своя же братва колотила его чаще, чем остальных.
- Да так, - говорю. – Свою благоверную возил по её делам.
Не стал, в общем, распространяться, что ездил в известное столичное издательство, отвёз рукопись им, значит, потому как по электронке они не принимали.
Хорёк Абреку и говорит:
- Хуйли ты все спрашиваешь и спрашиваешь? Мало по еблищу получал? Ездил если человек, значит, надо, тебе-то какое дело до этого?
- А я чего? – отвечает Абрек. - Так просто спросил.
- Вот и сиди на хуй.
Ладно. Вернулись к футбольной теме. Стал просвещать люд этот тёмный, бухающий денно и нощно, и уже таким почувствовал себя всезнайкой в области футбола, что и сам над собой потихонечку начал охуевать. А шаромыги эти слушают внимательно, потому как я им денег на «пузырь» отвалил, и одного из своей гвардии они быстро откомандировали в семнадцатый дом к бабе Шуре, которая торговала разведённым спиртом или не пойми каким суррогатом, но самым крепким и, надо признать, самым дешёвым в районе.
Просвещаю всех этих горемык, значит, и понимаю: всё, блять, футбол моя судьба. Так я стал болельщиком, но болельщиком странноватым, к слову сказать, потому как когда вдвоём с Игорьком мы смотрели у него дома полуфинальный матч, я долго не мог решить, за кого же мне болеть. Вроде бы полагается за своих, но испанцы играли здорово, лучше наших, это было заметно с первых минут матча, и я определился: за испанцев, за Непобедимую Армаду. Так, значит, непатриотично поступил, а Игорьку и вовсе было по хую, за кого болеть. Я накупил пиво, чтобы ему скучно не было, и он, ебанув залпом бутылку, стал комментировать матч в своём духе.
- Прикинь, - говорит, - Альбертыч, если можно было бы бухим играть. Вратарь – хуякс! – с тёлочками в воротах тащится, а игроки с бутылками открытыми бегают. Судья – хуякс! – свистит: замена! Игрок нахуярился, и на ногах не держится, его на носилках уносят. Трезвый его заменяет. А вратарь одну из тёлочек дрючит так рачком возле штанги, а сам посматривает, как бы мяч не проебать.
- Несерьезный это, брат, - говорю, - подход к спортивному мероприятию. Тёлочки, пиво, - разве можно?
- На хуя тогда вообще играть? – говорит Игорёк. Игорь Викторыч, значит.
Ладно. Смотрим дальше. Там, на стадионе, дождь хуячит, и Игорёк юродствует дальше, говоря:
- А хуйли они не в сапогах резиновых? И вообще мне кажется, что мяч этот – разработка испанских инженеров и напичкан всякой электроникой.
- С чего ты взял? – спрашиваю.
- А почему он, блять, всё время у испанцев? Наверно, магнитится к ихним бутсам, потому как к нашим ни хуя не липнет.
Действительно, игра была не та, что будто с обкуренными голландцами, - четвертьфинальную игру я успел посмотреть в повторе, - и испанцы бились насмерть, а наши были какие-то неживые, словно действительно мяч был запрограммирован на контакт с бутсами испанцев, и я порадовался за себя, что болеть стал именно за испанцев, а не за наших. После пятнадцати минут игры стало ясно: наши проебут.
Когда комментатор называл имя Березуцкого или как там его, Игорёк так, открывая очередную бутылку, оживился так и говорит:
- Березовский там, что ли, бегает, не пойму? А Гусинского с Абрамовичем там не нет?
Когда испанцы захуячивали очередной гол нашим, то есть для меня наши были – это испанцы, я орал: «Гол!» и обнимал на радостях Игорька, а он отвечал:
- Заебись, блять!
Да, наши, испанцы то бишь, играли заебись. Когда русским удавалось прорваться к их воротам, они практически всей командой были тут как тут, и ни хуя не позволяли сделать полноценного прострела по воротам, - когда же испанцы оказывались у русских ворот, там не было даже защитников и лишь один вратарь противостоял всей Армаде. В общем, расхуячили испанцы противника в пух и прах. И это было неудивительно. Потому как сглазили на хуй, когда после победы в четвертьфинале затеяли всю эту шумиху и ажиотаж. Потому ничего никому и не рассказываю про свои тексты и литературные опыты. Заработаю, блять, для начала пару миллионов баксов, стану автором хотя бы одного международного бестселлера, а там посмотрим.
После игры Игорёк говорит:
- Ну, и хорошо, что проебли. Если прошлый раз машины горели в столице и прочие безобразия, как ты говорил, то представляю, чего можно было ожидать в этот раз?
- Да, - говорю, - заебись, что я все-таки за испанцев стал болеть. Болей за наших, расстроился бы, как вся наша страна, блять, а так – красота!
Вышли мы на балкон покурить, и никто в округе не скандировал: «Россия! Россия!» - и машины никто не жёг, и фейерверки никто не запускал. В стране было тихо, как во время траура.
Лишь нам с Игорьком было весело, Игорёк был весел, потому как нахуярился, а я радовался за победу своей команды.
И присоединяясь к ликованию всех испанцев, я опрометчиво (потому как за это могли поколотить даже в нашей глуши) принялся на балконе орать:
- Испания! Испания! Испания!..
Игорёк смотрел на меня и довольно щурился. А мне предстояло ещё решить, за кого болеть в финале: за испанцев или немцев? Такой вот, блять, из меня непостоянный болельщик, но уж какой ни есть.