Шизоff : я вернулся в свой город

Я жру протухший на киевском солнце глицерин, запивая “Медовухой”. Майской. На дворе июль, в душе ноябрь. Странно, но именно ноябрь мне ближе к сердцу. Май ненавижу, есть за что. Июль напрочь параллелен,-- что есть, что нет, - говна на лопате. А вот приплющит в июле ноябрём, - и как дома побывал. В Питере.
Никогда не был патриотом, сукой буду. Город на Неве – город злой, та ещё радость. Там человек-человеку интеллигент.Или купцу балтиец. Центровой заезжему кренделю. Системный – залётному.”Зенит” - “Динамо”.
Вся Расея под крестом, но только в Питере Кресты с подтекстом. Такая ботва.
Я хаваю осклизлую ковбасу напару с дешёвым котиком. Не, котик он ничего, но и впрямь неказист. Ублюдок. Взят из жалости, накормлен, возвеличен в ранг домашней твари. Соответствует. Дом под стать ему, разномастному -- всё клочьями и торчит. Киевский котик, руку на сердце положа, в Питере такой сдохнет. От чувства несоответствия.. Слишком рябит. В Питере кошки серые, тощие, агрессивные. Днём и ночью. Все. Плевать на масть, по жизни. А этот ласковый, толстожопый, и жить любит. Часто бью, бесит, сука.
Но сейчас у нас обоюдное счастье. Я жру, он жрёт. Он больше колбасу, я больше водку.
Хозяйки нашей нет, ушла хозяйка. В приторную ночь ушла, шалашовка. Шурша шолком. ШШШШШШШШ.
Так шуршат очень вредные змеи.Те, что не все женщины. Но все женщины – увы и ах! Пресмыкающиеся твари. Ядовитые до безобразия, отдаю должное, да.
Котик в абсолютном и непреходящем кайфе. Срыгнув разомлевшей на солнце химией, я волевым решением прекращаю сомнительный гедонизм. Сто грамм чего-то особого в оболочке отправлено под стол, сам перешёл на молодой чеснок с солью. До кучи -- крутые яйца, да. С неожиданной симпатией думаю о себе. Крутые яйца – вещь. “Любопытно, - думаю я, - когда Хэм писал в “Фиесте” об этих яйцах – был ли особый подтекст?” Вряд ли. Для подобного подтекста надобен Ерофеев. Или Довлатов. Хэм – говно. Жаль, конечно, но хули тут дёргаться. Факт.
Пьян ли я, люди?!
Да нет, пожалуй, так, слеганца мозг попустил в сторону горизонта. Горизонт далёк, однако, дальше некуда, где-то там, вдалеке, где не видно. Иду на грозу.
Котик опьянел от бывалой еды. Глаза безумны, томно безумны, что страшнее. У жены бывают такие глаза, я в курсах. Чаще не со мной, но бывает, бывает. За душу берёт. Тащит. Прёт. Редко, правда, но всё-таки.
Вспомнилась картина художника Пукирева “Неравный брак”. Неважная картина. Художник – вафел. Тема избитая. Средства выражения походу вообще чума. Но вот странно: взглянешь на холст мастера, и приторчишь невзначай -- правдив, падла. Попутал маленько рамсы в свете сексуальной революции, но кто-ж знал?! А так всё путём. Гусь свинье не товарищ, сытый голодного не разумеет, и вообще – рождённый ползать пошёл бы нахуй.
Чем больше пью майской горилки, тем меньше втыкаюсь: я нахуй пошёл, или в свой, до детских припухлых желёз, город возвращаюсь?!
Нет ответа, заткнулись мойры, сбледнул ангел с правого плеча.
Котику явно не по себе. Сморщился в невесёлую, тугую гармошку, глаза навыкате, участия требуют. Иди ты в хуй, котик. Звони Шойгу, он спасатель, я в рот ебал. Пробей Гринпис, убожество. 911 воткни. Действуй, блядь, вы все тут в новостийной, активные до пиздеца. Я отстраняюсь, я пассажир, я моль, и даже пидар. Узнал сегодня. Подивился.
Жена где-то бомбит. Чудит, выламывает, отрывается. Вырвалась, хуле.
Её засранный котик сдох. Захлебнулся изумрудной пеной. Красиво, блять.
Иду за вторым литром. А в потайном кармашке безразмерной японской сумки лежит питерский привет на два полноценных грамма.
Два грамма на два литра – пиздец умножение.
Результат – полный и безысходный ноль. Аннигиляция и пиздец.
Пока, любимая! Удачи, Киив!Привет,Питер.