aliena : Jeune-premier

Невский проспект, я иду! Я иду по тебе ровно до Фонтанки. Я вскинул глаза в купол: небо было похоже на застиранную тельняшку, воздух сыро пах ноябрём и декабрём. Река Не ва чинно облизывала свои гранитные набережные, а придурки-туристы мёрзли, но всё равно снимали все наши достопримечательности, хотя на каждом углу покупали открытки с теми же самыми пейзажами. Всё вокруг так и напоминало мне о сексе, особенно пролетевшая мимо стая маршруток.

Меня иногда удивляло, что мои родители с утра до ночи пропадали где-то, утверждая, что они на работе, а на Невском проспекте всегда так много народу. Мне двадцать лет, и я до сих пор не могу с уверенностью утверждать, что кто-то мне не врёт. Я подошёл к лотку, чтобы посмотреть на мороженое. Я часто так делаю, это называется на нашем факультете «мотивацией»: я ежедневно приходил смотреть на мороженое, а потом дальше шёл работать, утешая себя мыслью, что когда (когда-нибудь) мне выдадут зарплату, и уж если я смогу приобрести вафельный стаканчик, то на бутылку водки мне точно хватит. На самом деле, ни на каком факультете я уже не учился: в то время, когда можно было ещё что-то исправить (то есть, когда было уже поздно, но замдекана ещё не уехал в отпуск), я увлёкся разведением хомячков, и они-то меня и погубили.
Я, однако, ничуть не расстроился, когда явился в универ спустя месяц… оказалось, что я там, видите ли, больше не учусь. Это вовсе не важно, зачётная неделя и сессия превратились в католическое рождество и старый новый год, знания перетекали в уши пьяных собеседников, а в студенческом билете я нарисовал своё истинное лицо заместо хохлацкой ксивы. На самом деле, я всегда хотел быть евреем, как Алина.
Это не для прессы.
Стоит добавить, что военкомат мне не грозил ничем, кроме пальца с обгрызенным ногтем, потому что мой билет состарился и побелел. В женский монастырь меня не взяли потому, что я мужчина. Продать квартиру я не мог из-за мамы с папой, которые там жили, поэтому мне ничего не оставалось, кроме как найти тяжёлую, низкооплачиваемую работу и спиться на ней. Как выяснилось, эту нишу уже заняли гастарбайтеры, наверное, благодаря тому, что они не пили, и их всегда можно было припугнуть отсутствием регистрации.
Поэтому мне пришлось идти работать туда, где регистрация и бесстрашие перед ментами в метрополитене является обязательным условием трудоустройства: в отдел кадров. Там мне разрешили побыть курьером, но, правда, только за три тыщи восемьсот рублей. Зато оплачивали проезд и давали раз в месяц сто рублей, чтобы компенсировать затраты на услуги связи. На эти сто рублей я наговорился до конца жизни так, што гортань пересохла.

Я подошёл к Белосельским и Белозерским, далее следовало перейти дорогу и выбрать в какую налоговую мне сегодня больше хочется пойти, в Девятую или в Десятую? Конечно, я всегда ходил в девятую: куда послали, туда и пошёл. Однако, на протяжении всей своей жизни я пребывал в уверенности, что там везде сидят одинаковые женщины-роботы, у которых есть доступ ко всем данным, и разницы же но нет: калининский или адмиралтейский район. Разве есть? Нет никакой разницы, я точно знаю, что можно зайти в любой кабинет и впарить любую бумаженцию, да ещё и так, что тебе входящий поставят. Гнилая бюрократическая система держится на полной своей взаимозаменяемости и абсолютной практической ненадобности, потому что всё равно, люди делятся на две категории: одни сидят на трубах, а другим нужны деньги.

Размышляя подобным образом, молодой человек в чёрном пальто и в старомодной шляпе вошёл в здание, в последний момент потушив сигарету об урну. Это был белокурый юноша приятной наружности с лицом доброжелательным и исполненным достоинства. Подростковая его угловатость медленно, но верно уступала место уверенности и грации настоящего джентельмена. Войдя в здание, он тотчас же снял шляпу, слегка поклонился охраннику плебейского сорту, окинувшего его презрительным взглядом, и направился к вахтёру затем, чтобы засвидетельствовать своё почтение и получить допуск в кабинет Инспектора по налоговым сборам. Наш герой был так хорошо воспитан, что даже удержался при беседе с вахтёром от беспрестанного сплёвывания под ноги.
Григорий Паровозов, а именно так назвали родители меня, обречённо шагавшего по коридорам налоговой инспекции, не любил еженедельные визиты в это тухлое здание, во-первых, потому что я не поклонник прогулок по Невскому, а во-вторых, меня угнетал вид этих апатичных дам, без цвета и возраста. Это были даже не библиотечные мыши – библиотечные мыши хотя бы краснеют, услышав какую-нибудь непристойность, а эти существа даже стриптиз наверняка смотрят с равнодушным презрением.
Я постучался в 63 кабинет, где заседала моя цель. Цель моя, Тамара Фёдоровна пила чай с бутербродами. Бутерброды были с сырокопченой колбасой, но без масла – как раз, как я люблю… она заизвинялась и стала судорожно вытирать руки об юбку. Типа, я не замечу, что под столом у неё ничего, кроме собственной юбки и нет, обо что можно было бы вытереть жирные пальцы. Взяла протянутый файлик, покачала головой, поставила входящий. Вернула мне, но, видимо, она побоялась, что я сочту её халтурщицей, и, походя поинтересовалась: а что это? НДС. А когда будет выписка по предоставленным льготам и дополнительным выплатам? Типа, отпуск, декрет, больничный? Да-да. Через неделю. Ясно… Я отступал к двери, одевая шляпу. Она сказала, что скоро её уже здесь не будет, что она переходит в Четвёртую, которая ведёт иностранный филиалы, или переведётся на Литейный, потому что там нагрузка меньше, а тут ей надоело, и не хочу ли я бутерброд. В моём возрасте, она, оказывается, тоже работала курьером. Ничего себе, а я-то думал, что она вот родилась и сразу стала президентом всей Вселенной.
Я сидел на краешке стула, краснел и жевал булку с колбасой, колбаса оказалась слишком жирная и пряная. Хотелось скорее запить эти странные впечатления и выйти на свежий воздух. А Тамара Фёдоровна продолжала рассказывать о тайнах в коридорах МИ ФНС РФ, про Зоечку и Маечку, про Ордынцева, который «спит со всеми, кого видит». Бедная, убогая женщина, в каждом её слове сочилась горькая любовь к сволочи Ордынцеву. Она повернулась к окну, и я вдруг подумал о том, что она ещё достаточно молодая и привлекательная, на вид ей было лет 38-40. у ней были серые, хронически уставшие глаза с упрёком, тонкая кожа и баклажановые волосы. Прищурилась и встала, одёрнула пиджачок и подошла к окну. Я подошёл к ней и поднёс зажигалку, затем прикурил сам. Мне чрезвычайно льстило, что я курю в кабинете налоговой инспекторши. Стояли, смотрели в окно и ни о чём не думали. Хотя, нет, я думал, что она всё-таки приятная, только немного пыльная, ей бы следовало почаще ходить в отпуск и вести активный образ жизни.
- Мне 35.
- … мне 19. Я думал, вы моложе.
- Опять вы врёте, Новосельцев!.. – печально улыбнулась она. Я же вижу, к а к вы меня разглядываете.
- Да не, я просто как-то задумался, я не то, что бы. Ну, не то чтобы я не смотрю, ну, как бы я... мне не показалось, что вы слишком старая, как бы…
- Как бы не слишком старая, чтобы со мной переспать?
- Да.