Cоня Маркс-Бруевич : Гуантанамера

« Прошлое – чужая страна. Там всё было иначе»
Л. П. Хартли

.........

Город был наводнён голодными ордами кубинцев, разбавленными сотней-другой низкорослых и деликатных перуанцев, задиристых никарагуанцев - приверженцев легендарного генерала Аугусто Сесара Сандино, благополучных на общем фоне костариканцев и вкрадчивых боливийцев, - раздаривая улыбки, эту сиюминутную готовность к празднику, - освещая гранитные проспекты белками глаз, розовыми дёснами, - казалось, в ритме меренге и сальсы, кумбии и румбы срываются с места забитые до отказа автобусы, а приторно-сладкое пойло в липких стаканах превращается в благородный напиток, напоминающий густой нефтяной мазок в крошечном напёрстке – "Yo soy un hombre sincero" - в то лето, едва оправившись от варварского аборта, я стала истиннной женщиной, - несостоявшееся материнство прошлось плавным резцом по бёдрам и груди, - я ощущала себя ненасытной амфорой, блистающей отполированными округлостями, - блеск глаз не удавалось замаскировать даже тёмными стёклами очков, - сменив солёную от слёз наволочку на флаг кубинской революции и портрет Че Гевары на стене, покачивая бёдрами, я неслась навстречу ошеломительному лету, - срывая на ходу запретные флажки, я торопилась жить, заглатывая на ходу Маркеса и выстраивая собственную модель поведения «по Кортасару», упиваясь Рубеном Дарио, заучивая наизусть Далию Мендоса, я успевала поднять голову от порхающих страниц и проделать несколько па в истинно карибском духе, - я успевала очаровываться – навсегда, господи, навеки ! – а разве один упоительный летний день – нестерпимо-жаркий – в полдень и ветренно-греховный – ближе к ночи – не может приравниваться к вечности?– в свингующие ритмы, в рваные синкопы укладывалось предвкушение чего-то судьбоносного, - маленький легковоспламеняющийся кубинец Хорхе, рассыпаясь фейерверками и взрываясь петардами, был забыт довольно скоро, - там не было необходимых компонентов драмы, - только моё жадное приятие «другого» мира и его не менее жадное стремление – иметь свою женщину – свою – руссу – которая, - о дьос, ну совсем непохожа на этих руссо, - клацанье совершенных белых зубов и редкая поросль на впалой груди, а еще жалобно-детские рассказы о любимой «мамите», - там, на далёком острове Свободы…

Юная мулатка с редким именем Таня-Ласара поделилась секретом – в сумочке её – между конспектами по научному коммунизму и экономической истории – крошечные кружевные трусики – запасные – зачем? – растерянно спросила я, - бельё должно быть свежим, - зачем? – на всякий случай! – и это – узкий флакон с пахучей маслянистой жидкостью – несколько капель Таня втирала в ладони – хочешь? Попробуй – все будут твои! – в походке её было столько достоинства, лёгкого, пряного, животного магнетизма – и ничего вульгарного, - я влюбилась вмиг и безоговорочно, - впрочем, кто не был влюблён в Таню-Ласару в злополучном 1986 году?

Минут пять я любовалась худосочным пылким юношей с фотографии - вздохнув, Таня отправила пылкоглазого обратно в сумочку, - жених, - прошептала она и глаза её чуть увлажнились, - он хранит мне верность, - а ты? - всполошилась я, - а что я? Я - женщина, - меня любят многие, - а ты? - а я - только его.. Таня еще раз вынула снимок и наградила его (в смысле, жениха с карточки) долгим влажным поцелуем..

Чужой материк стучался в моё сердце, - врезаясь рифами островов, взрываясь вулканической лавой, - я просыпалась в чьих-то жарких объятиях, а в подземке сонно повторяла испанские глаголы, мешая вполне толерантную испанскую грамматику с вульгарным кубинским сленгом, - слова были не вполне приличными, - далеко - не! - но как вкускно они звучали..

Свою "роковую любовь" я встретила вопреки всяким «не», - с необъяснимым упорством отказываясь от свидания в первый раз, испугавшись почти тропического ливня во второй, и в третий, перескакивая бесконечные ступеньки эскалатора, носом к носу я столкнулась с ним, смущенно пытаясь «не узнать», но не тут-то было, – в его братских объятиях растаяли мои смешные попытки юлить и как-то оправдываться.

Весь день и остаток вечера мы провели вместе, праздно шатаясь по многолюдным летним улицам, по всей видимости, напоминая окружающим городских сумашедших..
– Маркес? – вопрошал он, - Борхес, - взволнованно отвечала я, - Хулио – сощуривал он дымчато-карий глаз, - Кортасар – возбуждённо выкрикивала я, - Фуентес.. – рука его ложилась на мои плечи, - Неруда, - таяла я, - Касарес.. - его губы приближались к моим, - Карпен…тье..р, - едва успевала прошептать..

Воркование продолжалось на следующий день с неменьшим энтузиазмом, - бум латиноамериканской прозы сослужил добрую службу влюблённым в неё бродягам: покончив с перечислением, мы приступили к более серьёзным формам.

«Любовь во время холеры» была прочитана на языке оригинала, - бестолково курлычущие вокруг скамеек голуби с тревогой всматривались в пылающие вдохновением лица, наверняка, их смущали звуки чужой речи, однако к концу месяца они уже вили премилые гнёздышки на наших курчавых головах и, клянусь всеми святыми, в их курлыканьи слышалось характерное грассирование…

Более всего на свете мне хотелось танцевать, - жарко, жарко, - от кубинской до арабской дискотеки было всего метров сто, - но я успевала, - que calor! – огромный негр, раскручивая свободной рукой крошечную мулатку, сдирал с себя цветастую рубаху, от его блестящего шоколадного тела исходил густой аромат – мне было уютно и легко в этой разношерстной толпе – ради минуты яркого, ничем не омрачаемого праздника я готова была отказаться от всего прочего мира, который оставался там, в скучной блочно-панельной плоскости и цвета имел блеклые, веселье – натужное, без аромата гвоздики и ванили, без поступательно-вкрадчивого - с хрипотцой - «Гуантанамера» и яркозубой улыбки Фиделя с плаката, купленного в подземном переходе у продрогшего кубинца в вязаной будёновке.