о. Неграмотный : Ева

Я вышел на вечернюю прогулку на набережную и там случайно встретил Ее. Ей двадцать три года. Она молодая женщина. Созревшая смоковница, ждущая верной руки которая начнет ее тряcти. Ее зовут…Какая разница, как ее зовут.

- Привет
- Приветик
- Мы так давно не виделись с тобой. Миллион лет. Я соскучилась по тебе.
- Я тоже. Я тоже очень соскучился. Я все время думал о тебе.
- Почему не давал о себе знать?
- Не знаю

Я легко обнимаю женщину и целую ее в белую нежную щеку. Она высокого роста как и я, - мне не приходится наклоняться для поцелуя. После объятий и поцелуя мы немного отпрянули друг от друга, как два зверя. Отношение между нами не были близкими до этой встречи, и необязательно должны были таковыми стать. Вот почему мы соблюдаем осторожность.

У женщины сложение Ангела – удлиненные конечности и легкие тонкие птичьи кости. Большие темные глаза под низкой челкой белых волос. Тонкогубый, но красивый рот из которого слова выходят с легким детским дефектом, как будто у нее за щекой маленький речной камень или конфета.

Я слышал, что праматерь Ева была уродлива. Я слышал, что у нее были ноги как у слона, ее маленькие глаза залитые жиром едва отличали свет от тьмы, поперек ее узкого лба был большой шрам.

Я слышал, что Жирная Праматерь Ева лежала посреди первобытного болота и огромные первобытные змеи оплодотворяли ее. С огромными синеглазыми первобытными змеями жила Ева как со своими законными мужьями.
Ее влагалище было соединено с дельтой реки Амазонка и там во влажной таинственной глубине плавали гроздья плодов нерожденной жизни. А уже рожденная жизнь в виде уродливых детей с плоскими лицами и низкими лбами бурлила здесь же в болоте.
Они строили игрушечные города из песка. Они наливали торфяной чай в ореховые скорлупки, они делали пироги из грязи и швыряли ими друг в друга. Потом ее дети возмужали и окрепли и прогнали змей и сами стали жить со своей матерью как законные мужья. Потом они построили большие города…

Я слышал, что Жирная Праматерь Ева рожала тяжело - с непристойными ругательствами, звериными воплями, прокусыванием языка и губ.

Это ложь. Праматерь Ева была ангелоподобна. Легионы детей праматерь Ева рожала легко. Лунной ночью она выходила на пляж и садилась на корточки. Напевая и что то лепеча она устремляла свой взгляд на небо. Дети выходили из нее легко и сразу – тысячами, подобно мыльным цветным пузырям.
Тех, которых не смывала набегавшая волна, я добивал тяжелым мечом из железного дерева и зарывал в пляжный песок.

Красные ручные львы, белые дикие лошади без попон, райские птицы с глазами опушенными ресницами как у человеческих женщин молча наблюдали за происходящим. Они не умеют говорить.

Она была немного не в себе. Она все время что то напевала на неизвестном языке. Она обращалась к небу, подмываясь после родов соленой морской водой.

Я брал ее за руку, за узкую цветочную кисть и вел в свое бунгало. Я усаживал ее на шаткий бамбуковый стул, за шаткий бамбуковый стол и кормил до отвала папоротниковым супом, супом из липовых листьев, еще какой ни будь едой. Я хотел что бы она восстановила силы потраченные на порождение новой жизни. Потом я укладывал ее на ложе и покрывал ее тело поцелуями. Он была исключительно покорна. Ее единственная форма протеста заключалась в том, что она не желала разговаривать на моем языке.
Я кормил ее папоротником, мятой и лимонами. Я целовал ее и говорил ей, что я не знаю кто ее послал и почему, но я желал бы это узнать.

- Где? - спрашиваю я Еву в сотый и тысячный раз, - Почему, зачем? Говори же, или я накормлю тебя песком и землей, как накормил твоих сыновей.

Она произносит длинную жалобную фразу на малопонятном птичьем языке и замолкает навсегда. Умирает.

- Ты что-то сказала, Ева? Это язык твоего отца? Того, кто послал тебя мне?

Мы посещаем с женщиной небольшой ресторан на морском берегу. Играет музыка. Мы болтаем о том и о сем. Из совершенно невинной болтовни, слов, мимики и жестов возникает тонкая серебряная паутина, в которой мы постепенно начинаем запутываться. Мы жертвы древнего заговора, мы действуем по сценарию, который не менялся тысячи лет.

Она кладет в свой красный рот маленькие кусочки мяса. Пьет вино с оливками. Она приглашает к трапезе меня, но я под разными предлогами отказываюсь. Я сыт.

Время от времени она касается моей руки своей узкой ладонью. Мне очень нравится эта ее манера. Начиная говорить, она бессознательно самыми кончиками пальцев трогает меня, как бы ставя точки между предложениями.

На десерт она ест хурму. Соединение ее хрустальных пальцев и оранжевой хурмы это тайный язык. Это некое послание.

Хурма – деликатный сложно устроенный фрукт. Эта женщина тоже деликатно устроена. Ее внутренний мир скрытый кокетливой челкой и длинными темными ресницами тоже достаточно сложен и витиеват.

- Поехали в Израиль – сказала она мне, наконец доев хурму.
- Почему в Израиль?
- В Израиль. Иудею.
- Разве ты еврейка?
- Нет
- Отчего же Израиль?
- Там тепло
- Ты уверена, что хочешь именно в Израиль, а не в экваториальную Америку, например? Там еще теплей.
- В Израиль. Будем бродить по фруктовым садам как апостолы. Будем есть виноград, бананы, хурму. Еще такие маленькие лепешки из пресного теста.
- Мацу?
- Да, мацу
- А что еще мы будем делать в Израиле?
- Мы бы предприняли разнообразные экскурсии. Голгофа. Иордан. Гефсиманский сад. Стена плача.
Она округляет глаза и говорит вполголоса – Можно написать записку Богу и положить ее в Стену, в щель между камнями. Представляешь?
- По моему, писать Богу записки - не самая эффективная стратегия.
- Это почему же
- Может он читать не умеет
Она растерянно качает головой. - Не понимаю, как ты можешь говорить такое
– Говорю то, что думаю.
- Еще можно предпринять экскурсию в пустыню Негев – помолчав произносит она
- Зачем?
- Там…
- Дай мне догадаться. Там, в пустыне тебя ждет человек в холщовых одеждах, в веревочных сандалиях. Этот человек снабжен резиновыми перчатками и взглядом пронзительной электрической силы. Он живет и работает на фруктовой плантации разбитой прямо посредине пустыни. Он живет и работает там совершенно один, потому что обладает силой десяти человек. Этот человек - твой отец, которого ты не видела с самого детства. Он слал тебе письма, описывая красоты маленькой теплой страны. Он писал тебе, что не может приехать. Он писал, что очень занят, что очень-очень занят. Нужно пасти попугаев и маленьких золотых пчелок. Злые осы совершают набеги на фруктовый рай. Злые осы не пускают его домой.

Она сосредоточенно посмотрела на меня исподлобья. А потом выпятила нижнюю губу и дунула на свою низкую кокетливую челку. Очевидно, челка мешала ей разглядывать меня исподлобья.

Я понял, что немного зарвался. Я взял ее узкую ладонь обеими руками несильно сжал и сказал искренним голосом. – Прости. Прости, пожалуйста.
- Хорошо - сказала она помедлив. - Но теперь я тебе не скажу. Ни за что не скажу, что находится посреди пустыни Негев.
- Ну и ладно – сказал я и рассмеялся самым непринужденным образом. - Давай веселится. Ты будешь еще что ни будь есть?

Она будет. Она хочет мяса. Я понимаю и принимаю ее желания. Я читаю ее желания, когда она касается меня. Ей нужно мясо. Внутри нее идут сложные биохимические процессы. Она приготовилась зачинать и рожать.
Маленькие плоды и цветы нерожденной жизни зашевелились. Чудесные сады внутри ее матки ждут сытного кровяного дождя.

- Там в глубине пустыни Негев живут дикие красные львы. И бешеные белые лошади. Глупые райские птицы поют дурными голосами славу неизвестному человеку. Там ничего нет, поверь мне!

Она наполовину верит в мои слова. Но ее инстинкт, ее верный инстинкт не позволяет ей отдаться мне до конца.

Я взял женщину за руку, за тонкие прозрачные пальцы и повел прочь от морского берега и мечте о земле обетованной. В этот вечер, прежде чем идти ко мне домой мы посетили еще два маленьких уютных ресторана.

По дороге домой мы встречаем Мадонну. Женщину в дешевом спортивном костюме, ведущую двух малолетних сыновей на прогулку. Когда женщина в дешевом спортивном костюме смотрит на своих сыновей ее белое лицо абсолютно расслаблено.

Когда женщина смотрит на мужчину на ее лице маска. Голод, страх и жадность – тугой медный сплав. Женщина – дикое беспощадное существо каменного века. Такой ее сделал Господь.
Не смотри на меня в прорези боевой маски. Смотри на меня, как женщина в дешевом спортивном костюме смотрит на своих сыновей. Она ведь простит их, если даже они совершат убийство.

- Смотри, - говорю я – Мадонна. Ее дети будут великими воинами - с головами ибисов и моралью ибисов. Они превратят большие города в большие радиоактивные болота и будут охотится на этих болотах, как древние фараоны, - выискивая голубыми прожекторами глаз мелких человеческих зверюшек. Колесами боевой колесницы они проедут по белому лицу своей матери, но она все равно простит их.

Я освобождаю из штанов оба своих пениса и засовываю их в нее. Один в вагину, другой в анус.

- Ты же этого хотела, правда?

Я запускаю пальцевые крючки ей под лопатки. Когда мы пролетаем над дельтой реки Амазонки мне кажется, что я вижу в воде лица ее нерожденных детей. Впрочем, это могут быть бледные цветы кувшинок.

- Ты же этого хотела, правда?

Тяжелый нож из железного дерева под названием «Рот рыбы» опустился ей на белое колено. Она не закричала, - только глубоко вздохнула и прикрыла свой рот рукой.

При этом я размышлял о смазке ее вагины. Я подумал что смазка ее вагины должна быть похожа на целебное масло из виноградных косточек.

- Ты пахнешь цветами - говорю я. – Аллилуя! Твои раны источают аромат цветов!

Но она отворачивается. Она слышит тревожный запах мяса.

Вообще она очень послушна. Молчание - ее единственная форма протеста.

Я ударил ее так сильно по затылку, что ее ноги отнялись. Нервные волокна контролирующие нижнюю половину ее тела отключились и произошел акт дефекации. Я услышал легкий запах кала. Она обделалась.

Я откинул простыню, легко взял на руки мягкое теплое полено ее тела и понес в ванную комнату. Мыть.
Интересно, ощущала ли она в эти мгновения стыд? Чувствует ли она там, - в глубине маленькой тюрьмы своего онемелого тела стыд? Лично меня запах ее кала меня совсем не смутил.

Я частенько задумывался о природе человеческого кала. Люди инстинктивно стыдятся кала, как своего родового проклятья – они запрещенные животные на планете Земля. Они знают, что проживают здесь незаконно.
Оставляя куски коричневой грязи там и тут, они ползают многоруко-многоногим телом по земле.
Очень смутно догадываясь о своем предназначении, человечество не заглядывает наверх, оно озабочено основным процессом – поиском и перевариванием пищи. Иначе смерть. Переварив пищу, они начинают гадить, а потом снова едят. И все-таки, люди не правы. Кала не следует стыдиться. Избегать кал, уничтожать его малейшее присутствие и запах - да - но не стыдится.
Кал, если задуматься всего лишь напоминание человеку о несовершенстве его природы.
Я разложил ее кал по маленьким серебряным блюдцам и украсил его лепестками цветов. Блюдца с калом я водрузил на большое блюдо и торжественно принес в комнату.

- Ешь - сказал я женщине тоном, не терпящим возражений. – Это махапрасада.
Она отрицательно покачала головой.
Я терпеливо попытался ей объяснить смысл происходящего.
- Я понимаю, что это большая жертва, но ты должна это сделать. Ешь. Ты запрещенное на планете Земля животное. Ты должна это съесть. Съесть и еще попросить. Ты же этого хотела.
Она опять отрицательно покачала головой. Что-то давало ей силы отказаться от моего кошмарного угощения, даже под угрозой смерти.

- Ну, хорошо. Раз так…

Я достал бритву и стал резать ее. Если бы я мог есть, я бы попробовал ее плоть на вкус, но моя физиология не подразумевает процесса питания. Я черпаю энергию из солнечного света. В крайнем случае, могу съесть немного травы или соломы.

Красные львы улыбаются, белые лошади ходят по кругу, загадочные птицы с большими глазами, с глазами опушенными ресницами как у человеческих женщин – молчат. Они не разрешат мне вернуться в загубленный чудесный сад. Никогда.

- Ну и где твой отец - прошипел я женщине на ухо. - Где он, этот старик? В пустыне Негев, да?

Она что-то ответила мне на односложном малопонятном языке, на котором разговаривают звери, неразумные дети и мертвецы. И замолчала.

Вечером, перед тем как идти на прогулку на морской пляж, я выглянул в окно. У моего подъезда стоял человек. Он, вероятно, почувствовал мой взгляд, потому что немедленно задрал бороду вверх и вперился в меня взглядом. С минуту мы пристально разглядывали друг друга. Я узнал его. Загорелое лицо, большая седая борода, взгляд электрической силы. Он властно махнул рукой, приказывая мне спуститься. Я отрицательно покачал головой. Спускаться нельзя было ни в коем случае…