Франкенштейн (Денис Казанский) : Жаркий жаркий август

Я понял, что все случится сегодня, когда проснулся. Испугался и тут же взял себя руки.
В конце концов, меня никто за язык не тянул. Решил так решил. Не зря же я столько готовился, ездил, смотрел, изучал, рисовал карты и тщательно записывал все в большую и толстую тетрадь. Подробно фиксировал каждый шаг, чтобы ничего не стерлось из памяти, не пропало.
Сколько же это продолжалось…
Мучительно, тягуче зрело, как гнойный нарыв, давило на сердце. Я разбух от черных мыслей. С того самого дня, как я окончательно убедился в том, что не отступлю, они копошатся во мне, словно могильные черви.
Сегодня я, наконец, убью человека. Не бог весть какого, но все-таки. Я сделаю это, потому что давно так решил. В порядке эксперимента.
Август просто невыносим. Над тротуаром висит марево. Кажется, я сейчас увязну в смоле, как муравей. Футболка пристает к разгоряченному телу.
Я покупаю билет на пригородный автобус – старую, дряхлую колымагу, раскаленную от озверевшего солнца. Поднимаюсь по ступеням, сажусь на горячее дерматиновое сидение. Во многих местах обивка лопнула и наружу лезет желтый поролон.
Я ждал этого дня, я так сильно ждал!
Пыль, акации, ухабы, шахтные копры. Прогорклая дорога, огибающая террикон. Холмы и овраги сменяют друг друга. В балках местные жители роют норы, чтобы нелегально добывать уголь. С дороги их не видно, но если спуститься вниз, сразу станет слышен гул дизельной лебедки. Я знаю это, потому что живу здесь всю жизнь.
У меня в кармане складной нож. И деньги на обратную дорогу. Нож оттягивает карман, контуры его просматриваются через ткань. Я представляю, как он легко пронзает кожу, ныряет в чью-то рыхлую плоть, раз за разом жалит выбранную жертву, не оставляя ей шансов на жизнь.
Нож.
Нож лучше пистолета. У меня мог бы быть и пистолет. Травматика. Восьмизарядный резинострел «макарыч». Б/у. Сто пятьдесят долларов. Я чуть было не купил его у Тарика Логинова, отказался в последний момент, а ведь мог бы выпросить скидку.
На самом деле, я против огнестрела. Пистолет – порождение человеческого страха, лени и брезгливости. Он дает иллюзию чистоты. Легкое нажатие спускового крючка – bang bang, you shut me down… Тебя будто стирают ластиком. Никаких страстей, только холодное небытие. Нож – совсем другое дело. Нож сближает палача и жертву. Учтиво позволяет перепачкаться в ее крови. Он важен для чистоты эксперимента. Я не хочу, чтобы за меня убивал механизм.
Ветер треплет выцветшую шторку на окне. Шторка сильно пахнет летом и степью. Автобус ползет в гору, надрывно ругая не спешащих отправлять его на пенсию, вконец обнаглевших механиков автопарка.
Несколько месяцев я изучал расписание пригородных маршрутов, разъезжая по области, исследовал самые укромные уголки. Я выбрал очень удачное место. Грязный поселок вокруг фильтровальной станции. Мне пришлось исколесить все окрестные черные дыры, чтобы, наконец, найти ту самую пизду, в которую провалилось все местное промышленное производство. Несколько кривых улочек, просевшие вековые бараки, развалины. Все люди давно сбежали отсюда, заколотив фанерками окна. Остались только почерневшие и высохшие мумии.
В этом скопище драных лачуг не было даже церквушки.
Остановка. У обочины припаркована «Газель» с торчащими из-под приоткрытой крышки капота пластиковыми бутылками. Несколько десятков метров тянется маленький стихийный рынок - ящики, палатки. Над лоснящимися сладостями лоточников летают липкие осы. Толстый смуглый мужчина торгует арбузами с прицепа. Он явно не местный, просто приезжает сюда на своей «пятерке», потому что в этой беднейшей дыре на его товар тоже находятся покупатели. Возле бочки с пивом толпятся загорелые малолетки.
Я ухожу вглубь поселка, скрываюсь за буйной зеленью, рвущейся отовсюду. Здесь много дикого винограда, он оплетает заборы, телеграфные столбы и домишки с провалившимися крышами. Покинутые сады изнывают от налитых плодов, клонящих к земле усталые ветви. По обочинам цветет разноцветная мальва и чуть-чуть, кое-где выглядывают из пожухлой травы ромашки.
Смерть уже здесь. Бормочет про себя считалочку. Готовится ткнуть костлявым пальцем в того, кому выпадет умирать.
Я знаю…
Убийство для меня - это способ самопознания. Лишь за этой чертой начинаются настоящие страсти. Ночные кошмары, депрессия, психопатия. Только тебе, решившемуся на этот шаг, знаком настоящий страх и внутренняя борьба. Желание дать задний ход, которое ты вынужденно подавляешь в зародыше. Именно тебя дьявол проверяет на прочность.
Я брожу среди трущоб с ножом в кармане и топчу опавшие абрикосы. Мне кажется, никто не удивится, если здесь кого-нибудь прирежут. И, в конце концов, кто поверит, что я, студент третьего курса горного института, имею к этому какое-либо отношение? Тем не менее, нужно признаться, что я испытываю некоторые опасения. Нет, мне не страшно убить, с этим я давно разобрался - я боюсь, что меня поймают. Будут выяснять, зачем и почему я это сделал. А я отвечу, что мне было просто интересно.
Узнать, каково это.
Зарезать, забить до смерти большое двуногое животное.
Опустившееся антропоморфное существо с мутными от похмелья, запотевшими зеркалами души.
Навстречу мне выходит старуха. Несмотря на жару, она укутана в разноцветные тряпки и шерстяной платок. Идет медленно, с трудом переставляя кривые, отечные ноги.
Я почти сразу отметаю эту возможность. Я приехал сюда не затем, чтобы резать эту плесень. Хотя, возможно, резать ее было бы правильнее, чем кромсать спившегося дегенерата, в котором едва ли сохранилось что-нибудь человеческое.
Дальше улица сворачивает к заброшенному поселковому клубу. Я выучил здесь все наизусть. Сколько раз, я проходил этот маршрут? Сбился со счета…
От клуба осталась только фасадная стена, чудом сохранившая остатки лепнины – все остальное растащили по кирпичику. Из разбитого крыльца растут кусты и чертополох. По развалинам, бродят козы. Чуть поодаль, на торчащей из земли бетонной глыбе сидит гадкий, заскорузлый урод в лохмотьях - существо без лица и названия. Убить его было бы для меня слишком просто, но я иду мимо, стараясь не смотреть на язвы и струпья.
Мне нужна душа, а не гниющее месиво.
Пот катится с меня градом. Еще сто метров тесного переулка. Тявкают маленькие беспородные собачонки.
Кажется, я нашел.
Низкая оградка-заборчик, ссохшиеся некрашеные досочки. Выложенная диким камнем дорожка, халупа, каких тут много. Во дворе полно маловразумительного хлама, как обычно бывает в местах скопления нищеты. Обрезки ржавых водопроводных труб, связки пластиковых баклажек, запчасти вышедших из строя бытовых приборов, дырявые ведра.
Хозяин лачуги сидит на крыльце. Он смотрит на меня, пытаясь понять, зачем я остановился напротив его калитки. У него не хватает ноги, рядом о стену облокочен костыль. Еще не старый, но дряхлеющий, больной человек в обносках удивлен вниманию к своей персоне.
Сердце мое срывается на галоп. Я понимаю, что пришел тот самый момент, когда заканчивается игра, и начинается самое важное. Быть может единственно важное событие во всей моей дурацкой жизни. Мне становится страшно. Очень, очень страшно от того, что я задумал совершить. Но медлить больше нельзя, иначе я не выдержу и убегу, сделаю ноги.
Здесь и сейчас!
- Добрый день – шепчу я одними губами, отворяя перед собой калитку. Мужчина следит за мной глазами. Его неаккуратная, с проседью, борода шевелится, я слышу высокий, чуть треснутый голос:
- Слушаю тебя.
И останавливаюсь.
Он ждет ответа, каких-то действий. Я же превращаюсь в робота, выполняющего запрограммированную последовательность шагов.
Железный корпус старой радиостанции. Он стоит тут, на столе, рядом со стеклянной банкой и посылочным ящиком. Недостаточно тяжел, чтобы им можно было убить, но это меня не останавливает.
Я не швыряю, а скорее бью корпусом одноногого. Боюсь промахнуться и делаю несколько больших шагов к хозяину дома, чтобы обрушить свое орудие наверняка. Корпус попадает в голову, оставив возле левого глаза страшную рану, и летит в сторону. Человек начинает валится на правый бок.
Я смотрю, как образовавшаяся выбоина в лице мужчины быстро заполняется кровью, и чувствую, что страх будто прошел. Я вышвырнул его прочь, вместе с глупой железкой, острый край которой вырвал изрядный кусок плоти. Теперь я уже не чувствую былого трепета перед нарождающейся в моих руках смертью. Я просто ставлю свой эксперимент.
- Ты что, братуха!
Алая кровь быстро прибывает, заливаясь за ворот рубахи. Человек кричит от боли и ужаса.
А я продолжаю, продолжаю, продолжаю…
Он пытается закрыться костылем, но у меня в руках теперь обрезок швеллера. Этой грубой железякой можно рубить и ломать.
Одноногий человек почти не защищается, он ползет, ползет прочь от меня, пытается попасть в дом, неуклюже подгребая своей культей. Он даже не кричит, лишь судорожно всхлипывает. Пытается забиться в угол прихожей, как собака, которую жестокая шантрапа забрасывает камнями.
- Хватит… хватит… ай-ай…
Он представляет из себя слишком хорошую мишень, и я бью его по всем частям тела, ногами и швеллером.
Брызги ярко летят на побелку.
Он оказывается живуч. Держится очень долго, не смотря на то, как я его колочу. Может быть, у меня просто мало сил? Да-да, скоро я совсем выдохнусь, и он так и будет подплывать кровью и скулить.
Мне становится противно от того, как долго корчится этот искалеченный человечек
Я обрушиваю еще несколько ударов, раню ладони об острые грани заготовки. И вот бородатый падает мне под ноги. Он неестественно выгибается, елозит по полу рваной щекой, пускает пузыри, дико косясь при этом на меня уцелевшим глазом. В тот же миг меня выворачивает, и я блюю на грязный деревянный пол.
Мне кажется, конвульсии тянутся бесконечно. Умирающий кусок мяса скребет ногтями плинтус, издавая омерзительный звук. Однако спустя минуту стихает и он. Вместо этого приходит понимание того, что сделал. И желание бежать прочь из этой проклятой клоаки.
Ноги слушаются меня плохо. Я выхожу на крыльцо, вываливаюсь на улицу, машинально притворяя за собой скрипучую калитку. С трудом соображаю, в какую сторону идти.
Прочь, прочь отсюда.
Ладони кровоточат. Я пытаюсь вытирать их о листья кустов, но ничего не выходит и кровь выступает снова. Это похоже на злую иронию.
Только теперь я вспоминаю про нож. Вспоминаю, что так и не пустил его в ход, и нервно смеюсь. Убил! Я ведь все-таки убил! Решился! Вырвал эту сраную жизнь из ущербного тела. Заставил плеваться розовой пеной. И теперь иду к тому самому раздолбанному автобусу, с которого все началось.
По дороге мне попадаются какие-то люди. Они пялятся на меня птичьими взглядами и проходят дальше по своим делам. Вероятно, меня принимают за наркомана, но мне на это плевать. Я чувствую солоноватый привкус прокушенных губ. Я чувствую дыхание новой жизни, где слова: «убийство, смерть» будут для меня не просто обывательскими страшилками. Где я буду по-свойски, понимающе улыбаться, глядя по телевизору подборки криминальных новостей.
И хранить от друзей свой грязный маленький секретик.
Сегодня я неотвратимо напьюсь до потери пульса с парочкой дворовых пьянчужек, вечно цедящих портвейн из бумажного пакета. И буду горланить песни, сидя в бледной луже под фонарем. А, может, стану болтать лишнее:
- Вы когда-нибудь пили с убийцей, пацаны? С ебаным маньяком, а? Ха-ха-ха…
Я умею валять дурака, когда надо. Сказать правду так, чтобы никто не поверил. Иногда это бывает забавно.
На остановке я покупаю пачку сигарет и впервые за последние полгода курю, зайдя в тень. Здесь, с обратной стороны бетонного навеса воняет дерьмом, но мне все равно. Я затягиваюсь дымом, кашляю и потихоньку успокаиваюсь. Как успокаивается истеричный тинэйджер, впервые засунувший член в мокрую дырку своей подруги и убедившийся в своей принадлежности к мужскому сообществу.
Никаких угрызений совести.
Никакой навязчивой грусти.
Только желание поскорее оказаться дома.
И придумать этот рассказ.