Шева : Дело то житейское

Город назывался Крутой Рог. На трассе на въезде на немаленькой такой табличке латинскими буквами гордо так и было написано - Krutoy Rog. Почему Krutoy Rog? А почему - Rammstein? Сраный маленький немецкий городишко, база американских ВВС. А благодаря пацанам, назвавшим так свою развеселую китчевую группу, стал известен на весь мир.
Так и Крутой Рог. Сам городишко - дрянь. Да еще с такой экологией, что впервые сюда приехавшие всегда удивлялись - как вообще здесь люди живут? Единственное, чем даже в прежние времена был славен городок, - так это немеряным количеством вечно дымящих доменных печей и своим меткомбинатом. Самым большим в Европе, между прочим. Благодаря комбинату город и стал сейчас, как говорится, широко известен в узких мировых металлургических кругах. Потому что купил комбинат со всеми его потрохами, в том числе и людьми, пришлый олигарх неславянского происхождения, и стал он теперь называться Krutoy Rog Steel Inc.
Но самое интересное произошло с людями. Внешне - те же. А поговоришь, - и видишь, - оболочка только осталась. Фэйс, так сказать. А начинка - другая. Кто заменил, когда, как? Неведомо никому. Но факт - неоспоримый.
А жить народ стал, - который не попал под капиталистическое сокращение, конечно же, лучше. Денежки появились. А кой у кого - и немалые. Капитализьма!
Как говаривал вождь, лучший друг детей, - жить стало лучше, жить стало веселей! Церквухи по всему городу стали строить. Хотя вот с исполнением заповедей как-то не складывалось. Страсти иногда вспыхивали, - прям, - Верона стародавняя!
… Петр Фомич, невысокий мужик под шестьдесят, правда, выглядящий, и всегда при возможности старающийся это подчеркнуть, на пятьдесят с небольшим, - пятьдесят пять максимум, выделяющийся на фоне своих одногодков крупным трудовым мозолем размером с полшара, на котором танцует знаменитая девочка, не без оснований считал, что жизнь удалась. Должность финансового директора комбината позволяла обладать всем, чего душе хотелось. Но самым ценным своим приобретением Петр Фомич считал Тамару. Царица Тамара - так любил ее называть, когда, распустив волосы, она сидела на нем, а он по-хозяйски трогал ее роскошную грудь и распущенные волосы. Она прижималась к его груди своей, целовала его, а затем постепенно начинала свою сладкую скачку. Легко скачется, когда тебе двадцать шесть. Хули не скакать-то?
Опять же, - сколько он для нее сделал! Начнешь перечислять - пальцев не хватит!
Причем не только ее, а и мальца ее содержит, который у нее от мужа остался. Что ни говори, а возраст делу не помеха. Если бабки есть, конечно. Как в том анекдоте, - чем мужчина от самца отличается? - Наличием денег, конечно! Бабам с возрастом, ясен пень, - хуже.
Как на последней встрече одноклассников будучи уже хорошо под шофе, сказала ему Зоя, - бывшая любовь в девятом классе, в свое время кому только в их школе не вскружившая голову, - Петька! Ты пойми, в нашем возрасте уже на все идем, штоб на еблю развести, и ебемся при любой возможности, ибо любая может оказаться последней!
После таких слов Петр Фомич еще больше начал гордиться как собой, так и своей царицей. На жену ему уже давно было насрать.
Но в жизни, - хуже, чем в сказке. Хорошего - намного меньше. А нехватка хорошего добирается грязью, проблемами, - срачем, одним словом.
А началось - вообще со смешного. Обратил внимание, когда задел расческой. Как будто маленькая бородавочка появилась с левой стороны лысины. Потом с неудовольствием отметил, - растет. Стала больше. А потом еще несколько появилось. Маленькие совсем, под волосами не видно, но - неприятно. Еще и жена подъебнула, - В сохатого превращаешься? Вот ведь, - и не беспокоит, не болит, не зудит, и не видно, практически, - а как муляет тебя что-то да и все.
Потом какие-то неясные слухи начали доходить. Сначала не верил. Потом, когда ребята в сауне, причем не просто ребята, а солидняк их города, начали подъебывать, - да ты у нас на весь Крутой Рог - самый крутой Рог, нанял двоих пацанов из частного агентства. Может, кому-то и дороговато, - но, конечно, - не для него. Уже на третий день подъехал к ним в офис, - отдал деньги, получил пакет с фотографиями и записи кой-каких разговоров.
Морально уже был настроен. На самое худшее. По крайней мере, так думал. Уговаривал сам себя, - да ни хуя страшного, тому - объяснят, а с ней - сам поговорит. Но заснуть ни хера не смог. Проворочался до утра и понял, - пока не поговорит с ней начистоту, ни о чем другом вообще думать не сможет.
Но разговор получился неожиданным. Несмотря на совместно прожитые четыре года, кучу всего хорошего, что он для нее сделал, услышал хлесткое и категоричное - нет! Хватит! Хочу жить своей жизнью! Да и возраст ваш, - сами понимаете!
Блядь! Как мокрой грязной тряпкой по морде!
Три дня ходил сам не свой. Сколько раз в своей жизни он говорил эту смешную фразу из мультика, - подумаешь, - дело то житейское! Из-за большого живота за глаза на комбинате его называли Карлсоном. Подумаешь, - Карлсон, так Карлсон! Не самый хуевый герой, между прочим. Так вот, любил он ту фразу говорить, успокаивая кого-нибудь. Херня, дескать, прорвемся! А вот самому себе сказать - ни хера не получается! Не греет, как говорил Янковский в каком-то слезливом фильме.
Вызвал ее после шести к себе в кабинет. Уж что он ей говорил, - сам бы не смог повторить. Но уговорил, - в субботу, на дачу, - посидим за шашлычком, бутылочкой, - как в старые добрые времена, спокойно все обсудим. Может, за малого твоего надо где-то договориться, так ты не стесняйся, подумай, скажи…
… Она сидела на лавочке в беседке, а он небольшим остро заточенным топориком все рубил и рубил мясо и никак не мог остановиться. Почему-то из глубин памяти всплыли строчки песни из юности, - И думал, Буткевич, челюсть круша, - и жить хорошо, и жизнь - хороша! Потом все-таки сам себе сказал, - Хватит! Довольно! Посмотрел на свои руки, - в наступивших сумерках они казались черными. От крови.
Посмотрел на тело - оно было неузнаваемым. Это была уже не она. Взглянул на лицо. Глаза, хотя и застывшие, в сочетании с выражением лица как будто еще улыбались. Ему стало страшно. Он выдернул нож-финку, торчащий с левой стороны ее груди и всадил его сначала в один глаз, затем - в другой. Потекло ручейками.
Толкнул остатки тела, вернее, - того что когда-то им было, - они обрубком упали на заранее расстеленный на полу ковер. Завернул. Облил бензином. Беседку тоже, - пожар, так пожар! И поджег.
Тщательно вымыл руки под колонкой. Вытер сухим полотенцем, висевшим рядом.
Зашел в дом, одел чистую рубашку, пиджак. Проверил, - новый паспорт, новые кредитки, авиабилет, - все на месте.
Открыл ворота. Сел за руль, тронулся, но в створе ворот остановился и оглянулся. Полыхало уже хорошо. Вспомнилось давнишнее - давнишнее, еще пацанское, - Взвейтесь кострами, синие ночи! Повернулся, взялся за руль. На груди, а точнее, - выступавшем вперед арбузом животе топорщился галстук. Уже не пионерский, но тоже красного цвета. Правда в сумерках он казался черным, - как его руки, перед тем, как он их помыл. В голове свербила только одна мысль, - Все!!! Той жизни - конец! И с ужаснувшей его самого звериной тоской подумал, - Так что, - вот ЭТО начало новой?!
Со страшным ревом за считанные секунды на стометровке до первого поворота черная Mazda GX-7 с тонированными окнами набрала такую бешеную скорость, будто водитель и не собирался поворачивать…