Dudka : Монастырь. Часть ІІ.

Окончание. Начало здесь:
http://www.litprom.ru/text.phtml?storycode=26948

Киевский ночной клуб «Филигран». Бычарня та еще. Ползают туда-сюда обнаркоченные тёлки. Еби хоть на ходу, не почувствует. А эта была трезвой. Она работала там у шеста. А на рабочем месте надо быть адекватной. Ну а я соответственно был неадекватным. И что-то тогда в ней меня тронуло. Дотрогалось, блять! Докатилось!

А вокруг благодать
Ни черта не видать,
А вокруг красота
Не видать ни черта!

А тогда я вылез на сцену. Наобещал мудиле у синтезатора два шампанских за красивую даму и, ей же, посвятил свой пьяный рык в микрофон:

- Патаму, что низзяяяяяяяяяя,
Патаму, что низзяяяяяяяяяя,
Патаму, что низзяяяяяяяяяя
Быть на свете красивой такоооооооооооооооооооой.

Потом была пьяная драка с каким-то местным чувырлом за микорофон и секс с ней, работницей шеста, в тесной кабинке туалета. Тронуло меня тогда что-то. Умом ты тронулся, чувачок. Три месяца киевского ада, замешанного на ежедневном сексе и наркотиках. Наркота становилась всё тяжелее, а секс как-то отходил на второй план. Как у меня еще вообще время от времени стоял хуй? Вот что было удивительно. Но постепенно вместо сексуальной партнёрши она становилась партнёршей по совсем другому делу. И заботливо помогала перетянуть джгут, чуть выше локтя.
Я её любил. Чёрт его знает за что? Любовь вообще необъяснимая штука, как и жизнь. Три месяца Великой Любви. А потом кончились деньги и её любовь ко мне. Было совсем плохо. Выручали знакомые наркоманы с Оболони. Есть в Киеве такой славный райончик. Они «подмучивали» трамадол. На безрыбье и рак рыба. А потом даже скинулись мне на билет до Москвы. Хорошие были ребята. Но пропащие. Как и я.
В Москву я приехал, чтобы узнать, что с Универа меня попёрли, Коля сдох, а отец выделил мне однокомнатную у м. Александровская. Квартирка та притоном быстро стала. Я всё думал о своей киевской любви и общался с Колей, которые говорил, что там хорошо. Там говорил рай и колбасит без всякой наркоты.
Жизнь летела под откос. Сестра Марья, добрейшей души человек, позаботилась о брате, устроила в Кащенко, а квартиру продала. В больнице кололи меня дюже. Ах, Марья, Марья, тебе бы серы в жопу, падла, чтоб жизнь раем не казалась. В Кащенке мне Коля, раскачиваясь на люстре, как бы между прочим сообщил, что ОНА уже в Москве и работает на каких-то терпил, держащих подмосковный «Центр отдыха и досуга «Оазис». И я совершил невозможное - сбежал, прямо в больничной пижаме, из Кащенко прямо в этот «Оазис». Благо Коля провёл меня незамеченным через Москву. И в электричку мы с ним вместе сели. И вылезли. Коля с фонариком впереди бежал и довёл меня до этого «Оазиса». Я рассудил здраво, в больничной пижаме меня внутрь не пустят, ну и мы с Колей, значит, залезли через окно. И прямо в какой-то кабинет. Я Коле, помню, сказал:
- Пойди в зал, позови её, а я тут подожду.
- Да, ты что, - возразил, Коля, - Я ж дух, ёпт! Как она меня заметит то?
И то, правда. Вылез я в больничной пижаме в коридор и в зал спустился. Искал её глазами среди извивающихся на сцене тел, но так и не нашёл. Долго так стоял, никем не замеченный и не опознанный. Обнаглел настолько, что пошёл прямо к стойке вискарь заказывать. А потом видно лекарства стали меня попускать. Коля исчез, всё начало мутится вокруг и упал я вниз головой. А очнулся от того, что ОНА растирала мою морду мокрым полотенцем:
- Как ты здесь оказался?
- Ну из Кащенки…
- Из кого?
- Больница есть такая.
- Ты заболел?
- А что не видно по мне?
- Я тоже больна…
Посмотрел на неё, а щеки запавшие. Глаза нездоровым блеском блестят.
- Что, - спрашиваю, - каюк?
- Не совсем! Вот в Москву забрали работать, значит еще в цене.
- Какая, - говорю, - нахер, Москва?! Четыре часа с Колей на электричке хуярили в этот Жопосранск.
- С каким Колей?
- Тот, с которым я в Киев приезжал!
Она глаза свои блестящие округлила:
- Так он же умер!
- Для меня не умер, - отвечаю.
- Так, где живёшь? – спрашивает.
- В Кащенке, блять, - повторяю для глухих и тупых.
- Что всё время? – продолжает ломать из себя девочку-припевочку.
Ну, хули возьмёшь с неё? Блонда.
- Всё время, - тихо так, спокойно, отвечаю, - Сестра Марья продала мою халупу на Александровской.
- И что теперь?
- Вот сбежал, пока. Тебя увидал. Не полегчало. Опять загребут. А потом пиздец. Коля уже зовёт.

Не загребли. И Коле пришлось обождать. Забрала она меня к себе. Под Москвой халупу снимала. Там и на жизнь зарабатывала. Пока зарабатывала, я выходил пройтись. Покурить. Она доставала нам наркотики. Заботливо перетягивала шнур на бицепсе. И всё это напоминало нам Киев. Раз в месяц у нас был секс.
Ей становилось всё хуже. Кашляла она по утрам так, что терпеть не было сил. И я опять выходил пройтись. Эти прогулки мне стоили того, что однажды рядом тормознул воронок. Надо признать выглядел я тогда плоховато. На мне была забытая одним абреком в нашей квартире кожанка, спортивные, растянутые на коленях штаны и домашние шлёпанцы. Вдобавок я не брился уже третью неделю, потому что никакой хуй не забывал лезвия в нашей квартире. Ну а не стригся я со времен Кащенки. В отделении выяснилось, что ни Кащенко, ни отец с Марьей, ни даже мама меня не забыли. Наоборот – ищут. Об этих поисках знали даже в этом гнилом Жопосранске. И доблестные стражи порядка доставили меня, без вести пропавшего, прямо на Арбат. По месту жительства отца. Я даже не смог ей позвонить.
Из дома я потом сбегал три раза. Пытался найти её. Но Коля мне больше не являлся. А самому мне найти её не представлялось возможным. Три раза меня ловили. И вот когда зимой меня, сорокакилограммового, привязали к кровати, услышал я, за стенкой, хриплый Марьин бас:
- Па! Надо с ним делать что-то, а то он не только себе пиздец подпишет, но и нашей семье!
Чем эта я Марья Леонардовна семье насолил? Тем, что здоровье свое угробил? Тем, что черти в душей моей бесятся? Что там еще пришло в вашу светлую голову?
- Мне, Олька, рассказывала, что под Воронежем, в монастыре открылся реабилитационный центр для таких, как Юрка. Говорит, даже самых конченых излечивают.
- Я за любую соломинку готов ухватится, - отвечает на то, отец.
Ух ты, блядь, батя! Хватайся за солому. Зашли сына в брянские леса, в болота, в монастырь, в пещеры, к чёрту на кулички лишь бы с глаз долой. Чтоб не наносил ущерб деловой репутации замминистра финансов. Давай, батя, действуй.
Так я здесь! Один алкаш, проболтавшись полжизни по ЛТП, подался в духовники. Излечился, не иначе как с помощью Христа. Из Сергея Будённого, или Будунного, превратился в отца Никона и основал монастырь для алко- и наркозависымих. Независимо от возраста и пола. Получилось под Воронежем пристанище всякой швали. Нарокманов, проституток и прочей поеботы. Я здесь уже третий месяц. Ем таблётки, что достает Лёша из левого монастырского крыла. Я ему за это ношу воду и рублю дрова, еще отдаю свой утренний паек в столовой. Всё равно я утром не ем, а денег у меня нет.
Здесь у каждого свой Христос, или Будда. Здесь все свихнутые доживают последние дни. Каждый день из заднего двора выезжает небольшой «Рафик» с красным крестом, и надписью «Морг» на лобовом стекле. Об этом никто не говорит, но все это знают. И каждый знает, что скоро «Рафик» приедет и за ним. Другого выхода из этого монастыря нет. Может сегодня, а может, через месяц. Не позже. Скоро!
Вон балка специально прибита. Вэлкам, Юрий Леонардович. Что вы всё на эту блядь смотрите? Обтрухали рясу чёрную, а еще монахом зовётесь. Она тоже здесь ненадолго. Это не знак то, что вы с ней здесь встретились. Просто здесь конечный пункт всех нас. Триста кэмэ от Воронежа. Белые стены. Келья три на четыре. Тахта из досок. Здесь только и нужно ебать свою любовь. В рот и в жопу. Больше ничего не остается. Вон балка еще сверху, для закрепления эффекта. Нет не сегодня. Вон в дверь стучат.
- Входите, товарищ Киров, поболтаем.
А ты спи, солнышко. Будет день, будет хлеб. Будем живы не помрем. Здесь:
… все кричат: «Ура!»
И все бегут вперёд.
И над этим всем
Новый день встает.