Maksim Usacov : Этика бессознательных

Старик, который жил в голубятне, никаких прав тырить чужое молоко не имел. Понятно, если что втемяшилось блаженному, выбить из его башки мысль тяжко. Ну, разве что со всеми мозгами. Но ведь что обидно? Сами мы молоко не пьем. Я эту гадость терпеть не могу, Варя – ну даже не знаю… Не замечал я за ней такой тяги. Ну, может и пьет. Где-то. У любовничков своих, например, бл... Извиняюсь. А так при мне ни разу. И тогда-то случайно, в общем-то, оказалось. Мы миксер купили и решили осуществить мечту детства: приготовить дома молочный коктейль. Чтобы не так: типа стаканчик – двушка, а – пей, хоть залейся, пока электричество есть. Ну и спиз… извиняюсь… украли один пакетик молока у вечно краснорожей Насти, продавщицы из лавки. Нет, мы св принципе с ней дружим, всей семьей и все такое. Баба она добрая, хотя тоже как Варя… шлюха. Но где еще молоко было взять? Значит домой принесли, на стол положили, на веранде, и трахаться пошли. А через час выхожу покурить – здец! Молока-то нет.

Ну, на следующей день мы опять к Настюхе. Пока Варя ей баки забивала, я один пакетики – трындь. И домой. Опять там же оставили, но уже фигней страдать не стали – зырим за занавесями. И тут этот чох. Под окнами для вида в листьях порылся, будто потерял чось, а сам знаем, что потерял. По сторонам поглядывает. Покопался он так с минуту, а потом, хлоп, на заборчик становится и лапой молоко хватает, и в карман пакетик заталкивает. И линяет тихонечко вдоль заборчика, голову опустив. Я сразу, конечно, выбежать хотел, но подумал: а зачем мне шум? Соседи пасти свои раскроют, тявкать начнут, что мне молочка жалко, цуки.

– Ну, ты глянь, какая животная? – говорю я Варе. – И главное человечек какой мелкий, не человек, а так – вошь, тьфу. Патлы непричесанные, в листьях, пальтецо помоечное, в гуано каком-то, а на ногах хрень, скотчем обмотанная. Бомж. И туда же! За нашим молоком. Руки отрывать надо.

– Да не бомж это, – говорить Варя. – Это Семен Иванович, он в голубятне живет. А раньше учителем работал, пока не спился. И не вошь он вовсе. Тоже ведь институт кончал.

– В руку он кончал, а не институт. Нормальные люди по голубятням жить не будут. Он что голубь нафталиновый? Это раз. А два на кой… извиняюсь… ему мое молоко? Он извращенец? Раз бомж пусть спирт жрет, а на молоко пальцы не растопыривает.

– Он просто старенький, – пробормотала Варя. – Наверное, ему скучно в своей голубятне, а молоко о детстве напоминает.

– Ага… А мое детство значит в… жопу. Подруга, ты еще поплачь по этой мерзости вонючей… Ладно будет он у меня… детство вспоминать.

– Саш да плюнь ты! – начала меня Варя уговаривать. – Подумаешь молоко какое-то! Мы и не пьем его вовсе.

– Молоко не пьем, а молочный коктейль, – тут я по столу как треснул, – пьем!

– Ой, господи! Так мы коктейль этот и в кафетерии сможем пить.

Я тогда аж руками развел. Не баба, а сплошное наказание.

– Варь, по кафетериям коктейли пить никаких штанов не хватит. И еще, – вот как есть, так и скажу, – кто мне плешь проел: купи миксер, купи миксер, коктейли делать будем? Я же, как дурак, тлять, голову себе за деньги сушил. А теперь по кафетериям шляться? Ну уж нет! Мы будем пить коктейль, а эта старая вошь перестанет тырить наше молоко, – и опять по столу – хрясь.

Варя у меня женщина всегда мудрой была. Если мужик скажет: так вот так, да еще по столу, по столу, то тут уже по любому – так будет, а не иначе. Ибо у нас у мужиков натура такая. Упрямая. Забыть можем. Оно бывает. Но пока помним – четкие шо здец. Ну, значит, решил я старика проучить. Я-то по натуре своей не злой, поэтому решил скромно и, скорее даже в шутку, для юмора. В общем, на следующий день пошел к Насти купил молоко. Еще и разорения от этого старика. Но если каждый раз тянуть, Настя, хоть и краснорожая, но просечет, скандал, то да се. А дома достал из Варенной аптечки какие-то таблетки слабительные, растолок и в молоке взболтал. Думаю: веселись оторва! Старик как по расписанию появился – молоко видать почуял. Ну и смеялся я вечером. Доволен был, как крокодил лыбился, по квартире депутатом ходил.

А на следующий день старик пришел. За молоком значит. У меня все внутри дернулось аж. Вот же грымз! Хотя может организм от бомжеватости своей перестроился фигню разную жрать? Ну, я бегом за молоком, двойную дозу вбухал и опять старику подставляю. Тырь на здоровье! И стырил. И опять пришел. Я опять дозу в два раза. А старик, цукен сын, снова пионерить явился. Ну не знаю я, что тут делать было. Варя у виска пальцем крутить:

– Саш ты, что совсем з глузду съехал? Что ты как помешанный на этом старике. Мы не трахались уже неделю. Бросай фуйней… извините… заниматься. Брось. Так действительно по миру пойдем из-за молока.

– Нет, Варя, – говорю я строго. – Я так просто дело не оставлю. Должны быть понятия какие-то у народа. Молоко тырить с веранды нельзя. Пусть бы пошел из магазина украл. Я что против? Этих магазинов море, выбирай себе по достатку и умению. Нет, он с веранды тянет. Чье-то! И начхать, что у меня! Он же у человека тянет. У отдельно взятого человека!

– Ты че разбазарился? Ну, у человека тянет, так и магазины не общие, а хозяйские.

– Ты меня не путай, – подвел черту я. – Хозяева на то и хозяева, чтобы пионерить у них все что можно. У них и люди специальные есть, которые деньги получают, чтобы следить. Продавцы и охранники зовутся. А красть у таких людей, как я, это гадство, гадство, гадство. Крысятничество это.

Ну, Варя она как любая баба жалостливая. Ей лишь бы гадюку какую пригреть, поплакать над ней. За что и люблю. Не стал я ей, в общем, ничего рассказывать. Тихонько пошел к Насте и говорю:

– Слушая, подруга у тебя крысиный яд в продаже есть?

– А что красы завелись?

– Завелась. Одна. Молоко тырит шо трындец. Никак сладить не могу.

– Саш, а травил чем еще? – спрашивает Настя.

– Ну как, – отвечаю, – слабительным отпугнуть хотел.

Настя ржет.

– Ну, так ты крысу не выведешь. Щаз дам тебе волшебный порошок.

Порылась под прилавком и сует мне пакет.

– Держи, дарю. Сама травила. Помогает, гарантию даю.

– Ага, значит, – потираю про себя руки, – и молочка мне еще дай.

Настя опять ржет.

– Ты на хлеб лучше приманивай. Молоко крысы, наверное, только с голодухи жрут.

– Я тоже так думал, – говорю и тоже смеюсь.

С пакета, понятное дело, осторожно все отпечатки потер. Бомж бомжом, но мало ли что властям нашим стрельнет. Загреметь по пустяку – охоты никакой нет, сами понимаете. Старик молоко забрал, а меня мандражка трусит. Но все ж таки радостно на душе. Всю ночь ворочался, как у нас в семье говорят – тяжело лежал. Все переживал, а ну-ка в этот раз бомж голубятнинский не будет молоко пить? На следующий день я Варю сразу после работы за занавески подзатыльником загнал, а сам выглядываю. К вечеру он-то точно завоняться должен, там его наши соседи с собаками и обнаружат. Шуму будет. Мне с веранды хорошо видно так, что сразу оценю, что там с этой вошью власти решат.

И вот тут меня прямо в холод окунули. Идет этот старик. За молоком видимо. Спокойно так идет, будто… как будто и не было яда крысятнического. Даже бодренько так. Чуть ли не вприпрыжку. Только увидев, что молока на веранде нет, расстроился болезный. А я как столб стоял. Поджилки тряслись, челюсть съехала – если бы вы меня тогда видели, точно бы выписали билет в психушку, без вопросов. Не складывалось у меня как-то. Знаете такое чувство, когда вот: дырка, диаметра три; а вот: штырь, диаметра два. И не входит, подлец! Не входит! Ты и так его, и этак. И молотком уже. А он не входит. Я сразу к Насте.

– Ты, – говорю, а сам дрожу от ярости, – точно то дала?

Она на меня глянула, и за кассу прячется.

– Ты что, Саша? Нормальная водка, я её сама пью, ты же знаешь, – промычала корова.

Я выдохнул шумно.

– Я не о том. На кой мне водка сейчас? Ты что не понимаешь? Ты мне точно крысиный яд дала?

– Крысиный. Или не крысиный. Но…

Меня как будто дернули. Я так нехорошо стал себе подбородок почесывать.

– Но яд – точно, – быстро проговорила Настя, – Точно тебе говорю Саша. Точно. Я, – тут Настя, как и любая испуганная баба, разревелась, – Саша, честное слово. Я им соседского пса травила и дотравила. Помнишь бугаевкий такой ротвейлер, который ссал у меня под дверью.

– Точно? – грозно спрашиваю, хотя знаю Настю, когда бздит всегда правду говорить.

– Вот тебе истинный крест, – протараторила она и сплюнула через левое плечо.

Верю.

– Настя, – говорю уже немного успокоившись, – дай-ка мне еще твоего порошка. И молочка. Три… Нет. Пять, да пять, пакетиков.

Настя засуетилась бедная, а когда я ей деньги протянул, отказываться начала. Но для виду только, сразу хвать и в передник, отошла от испуга видать. Эх, если бы я ей сразу заказал – сэкономил бы.

А дома меня осенило. Может на собак эта гадость действует, а на бомжей нет. Тут проверка нужна. Где только еще одного взять? Дома никак не мог успокоиться. У нас с бомжами в округи с ними глухо. Все перевелись. Оно и понятно ни рынка, ни вокзала, чердаки закрыты, дворники гоняют. Да и что мне их ловить теперь. С молоком. Да на молоко они и не клюнули бы. Тут вижу Варя булку есть.

– Варь, а что это ты в сухомятку? Хочешь молочка?

– Да, – жуя мямлит она, – не, мьям, осо, мьям, бо.

– Чашечку.

– Ну ладно, – рукой машет.

Я же не урод какой-то – убивать не хотел. Я ей ровно четверть того, что на старика не подействовало. Кто же думал? Я даже попытался в неё марганцовки влить, когда она хрипеть начала. Да она только крепче зубы сцепила и ногами дергать. В общем померла. Вот тут мне страшно стало. Что же это за мразь такая, старик этот. Вот честный человек от малой доли взбрыкнулся, а ему хоть разотри. Сам я во всякие чудес не верю. Материалист, если так можно выразиться. Но даже у меня мысли нехорошие появились. Спрятал я Вареньку и сижу на веранде. Старика жду. Двое суток прождал. Не спал, только жрал и в туалет ходил. На третьи сутки пришел. Стоит в сторонке, мнется. Делает вид, что случайно тут оказался, но глаз от молока не отводит.

– Привет, старый! – кричу, – молочка охота?

Он молчит. У меня уже все готово, по чашкам разлито, помешано. Только клиента ждет. Я дверь открываю и машу. Заходи мол. Он опять молчит, но уже потихоньку в мою сторону придвигается.

– Молоко хочешь? Заходи, заходи. Я налью тебе молочка. Вкусное. Свежее. Молоко. Молоко. Я веселый молочник. Милки вэй. Вкусное веселое милки. Заходи.

– Молоко? – переспрашивает, тупая вошь.

– Естественно. Но не ради справедливости наливаю. Для соразмерности и гармоничности будет тебе молоко.

– Мне немножко, – бормочет он.

– Пей, ты. Пей. На. Возьми. Заходи. И пей!

– Я глоточек, – говорит он и осторожно, двумя руками берет чашку и пьет, пьет, пьет. Не отрываясь, как вампир из кино, высасывает все молоко, до остатка, потом облизывает языкам стенки, куда может дотянуться, и смущено протягивает мне чашку.

– Я не хотел, – говорит, – Самое лучшее доказательство есть опыт, а краска стыда – ливрея добродетели.

– Да чего уж там, – пришибленно отвечаю, – А хочешь еще?

– Молоко?

– Да-да, – соглашаюсь я с ним.

– Я глоточек.

Мне-то что? Я беру еще один пакетик и просто протягиваю ему. Не подмешивая, как есть обыкновенное молоко. И себе наливаю чашку. Простое молоко как есть. Старик пьет, причмокивая. Как можно любить молоко? Пью молоко и что?. Почти вода. Что же в нем такого? В молоке. В молочном коктейли оно вкусное. А так… Вот думал: допью до конца – пойму.

Но не понял. И не допил. Умер.