yurgen : Road to beach

В новостях передали звездопад.
Я не видел.
Я шёл вдоль набережной. За день до полнолуния.
Томные взгляды, цветные одежды. Позади безумное количество глаз, впереди их отражения. Море…Середина августа.
Над Генуэзской крепостью, сквозь тёплый свет и летний ветер с признаками простуды, крадётся помятая луна. Луноходы скользят по узким петлям дорог, астронавты снимают скафандры и, с опаской в глазах, впитывают вдох за вдохом. Эфир заблудившихся запахов и звуков, времени и пространства, тебя и меня. Ещё не знающих друг друга.
В этом танце потерянного одиночества, с языками откровенно влюблённых драконов и затерянных в своих духах фей, есть музыка нашей близости, красное и чёрное, застывшие капли на её мокрых волосах и его сухая ладонь в замедленном дыхании объектива. Замри…
Она обняла его за шею. Он шепчет ей заклинания и свой телефон. Она мило улыбается и идёт за ним к барной стойке. Он заказывает две водки с соком. Для себя и для неё. Она подозрительно смотрит на рюмку, улыбается, хочет отказаться, но не может. Они синхронно выпивают и возвращаются в штормящее Диджейское море. Ёё улыбка попадает в свет прожектора и задумчиво не движется. Она обнимает его снова, и они закрывают глаза. В очередной раз.
Я вдруг вспомнил безмерное поле подсолнухов где-то в Херсонских степях. Безнадёжная влюблённость природы в красоту её растущих детей. Ни имён, ни крутых поворотов. Орбиты без признаков пробок, в лёгких – бабочки. Время падающих звёзд. Жёлто-гарячее море света(цвета) и чистоты, нервно-ласково обжигающее тонкие небесные пальцы.
Когда Ева выводила ракушкой на спине Адама его имя, он чувствовал себя первым мужчиной на Земле. Дыханием, воздухом, беспокойной кровью бегущей по артериям к сердцу их обоих. Первым её мужчиной. Он видел её счастливое выражение лица в отражении солнцезащитных очков, снимал наушники плеера и говорил ей слова любви. Слова дыхания, воздуха, их одного на двоих сердца. Он знал, что она хочет услышать.
Всё потеряно. Всё найдено. Ты ныряешь в сердце с вопросом, на который нет ответа. Ты делаешь это всегда. Ты не можешь без этого. Постоянная ревность к самому себе. Сравнительная цепочка мыслей, поступков. Вопрос. Ответ. Ты играешь словами, глазами. Ловишь взгляд, мысль, улыбку… Если и есть что-то закодированное от рождения в человеке, то всё это находится в улыбке. Единственный секрет, надёжно скрываемый или потерянный от других. От себя.
И мне важно. Что она думает об этом. Что знает. Что хочет узнать. Все эти стрелы для меня. Я давно их мишень. Я направляю тебя в твоей нерешительности, ставлю запятые и ударения, приближая твою руку к тетиве этого карающего-дарующего лука. И что ты видишь? Это не зрение. Это бесконечность нас, каждую новую жизнь отдающих бескорыстно, и каждую новую жизнь пытающихся понять сердцем. Это не видно. Это внутри. Прижмись дыханием к моей ладони, и она тебе скажет обо мне больше, чем мои слова.
Она открыла глаза. Он тоже. Её руки всё ещё обвивали его шею, а он знал, что она хочет услышать. Летняя карма начала 10-ых годов. Неон- ультрафиолет-радуга. Странно, десятые. Как-то не привычно. Время размытых принципов, неопределенности пола, условности границ. В них заканчивается очередная ночь ритуальных тело-звуко-сердцедвижений, предложений встретиться завтра на пляже и усталости от душевного кипения.
10 дней и 10 ночей. Обойма боевых. Набор искрящих красок для автомата-художника по ночам описывающего крымскую бесконечность. Акварель. Масло. Коньяк.
Я иду вдоль этих пьянящих холстов и машинально дорисовываю себя в их сюжеты. Рядом, на уставших птицах, несётся со скалистого неба ночь и шелестит по растрёпанным локонам деревьев. Кто-то бросил в эту огромную пиалу кофейного неба сливки и осветил просыпающиеся глаза этой заморской феи.
Фонари безнадёжно засыпают до следующего вечера, передавая право на свет утренним птицам. Уличная гордость встряхивает росу с волос и возвращается обратно. В дома, воду, деревья. Вывески и лица незаметно ощущают прилив тепла. Беспричинности. Скромности. Лёгкость медных рыцарей и каменных Афродит сливается с бликами рассветных фруктовых деревьев, каплями отбрасывая тени с виноградных листьев и застенчиво падая на ресницы. Многозначные барэ искушённых в изысканных играх чувств музыкантов.
Какая-то странная обречённость приходит тут ближе к утру. Морское небо делает последние фигуры ночи и, срываясь лёгким бризом, щекочет просыпающиеся волны. Кому-то пора просыпаться, кому-то заснуть ещё только предстоит.
Я выхожу на берег и иду вдоль набережной. Слева тает луна, глотая в предродовых схватках выгнувшейся в дугу грудью невидимый для человеческого глаза эфир. Сегодня она полная. Сегодня звездопад…
Когда мы ехали в Крым, мне снилась в поезде эта набережная. Я стоял у забора и смотрел на спящее море. На воде сидел захмелевший ангел и, глядя на равномерные изгибы морской змеи, безнадёжно счастливо улыбался. В это время года сюда слетаются ангелы, чтобы увидеть родные глаза. Чаще они хмельные. Глаза, которые становятся родными лишь здесь. Они, ангелы, пишут себе план работы на единственный месяц в году и как переевшие утки теряют от нервного предвкушения перья.
Сейчас я иду вдоль набережной и кроме голода ничего не чувствую. Я потерял столько перьев дома, что ожидаю от всего этого далеко не чуда или чего-то нового. Я приехал сюда за родными глазами. Я их нашёл.

Сегодня уже осень. Промокшие, как стога сена студенты, и развязанные от ветра девичьи банты, беспорядочно бредущие по плывущим от дождя дорогам. 1 сентября выкурило свою чумную сигарету и, выдыхая, оставило большинство деревьев в безутешном ожидании холодных и ненужных дней. Всё как по календарю.
Я беру со стола пачку фотографий с моря и, кажется, не замечаю. Что окно на балконе уже давно колотит ветром. Что цветы поливать так часто уже не надо. Что, в конце концов, солнце не за шторой. Его просто нет. Я смотрю на глянцевые лица уже прошедшего лета и ощущаю грустное счастливое спокойствие.
Я закрываю глаза и вижу безумный по своему смыслу дорожный знак на выезде из Судака “Road to beach”. Безнадёжный круг внутренних повторений.
- За двадцатку?…Поехали.