RevenanT : Заледенели

Заледенели

We all live in a yellow submarine,
Yellow submarine, yellow submarine.
We all live in a yellow submarine,
Yellow submarine, yellow submarine.

the Beatles

Обычно морозы приходят в наши края к началу декабря или уже к середине – когда люди вовсю начинают покупать подарки и готовиться к новому году, ну, или к католическому рождеству. Сейчас же зима набросилась на нас, как бешеная собака.
Нет, я ничуть не против зимы и ранних холодов, мне это даже нравится: белые заснеженные горы, здания-исполины, похожие в своих слепящих плащах на сюрреалистичные сугробы, бесполезные машины, буксующие тут и там, скатывающиеся с гор, словно комы с Альпийских гор. Романтика…
Просто здесь что-то не так – только двадцатое ноября, а уже минус десять. Очень холодно. Некоторые не могут представить себе и температуру в ноль градусов - дорогие наши южане, а вот те, кто живут севернее – знают, что такое метель, вьюга, вечно запаздывающее отопление и десятки компактных газовых печек, заменяющих камины – хоть что-то, способное согреть; понимают они и что такое просыпаться ночью каждые полчаса и не чувствовать руки-ноги, слышать устрашающий рёв Зимы, от которого не укроешься и за пластиковыми окнами.
Стабильная температура для нашего сектора – плюс пятнадцать градусов. Даже в январе. Сейчас же погода изменила свои климатические карты – усилила холода до невозможности. У нас и дома’-то не все были подключены к отоплению - только несколько школ и госучреждений.
Семь утра.
Иду по тёмной неосвещенной улице. Снег хрустит под ногами как вязанка хвороста под бульдозером. Ветер раздаёт оплеухи то левой, то правой щеке. Город просыпается. Из подъездов выползают люди, медленно, как черепахи, будто и не идут вовсе, а спят на ходу.
Автобусная остановка. Одна ГАЗель и очередь в пять человек – опять же странно, обычно здесь не протолкнуться, невозможная давка, людей скидывают под колёса автомобилей, лишь бы попасть на утренний рейс первыми. Замечаю в салоне одноклассника, подсаживаюсь к нему. Мы здороваемся. У него уставший голос, как у самой г-жи Меланхолии.
Это Денис Колбаскин. Ему что-то около шестнадцати лет, он высокий – на полголовы выше меня, не курит, занимается спортом, носит смешные рыжие усы, как Ватсон, любит большие вещи. У всех телефоны осовремененные, тонкие – за зубочисткой не видно, а у него здоровенный смартфон, который и в руке-то не помещается. Приходится в папке носить. И обувь у него на два размера больше, чем надо. Впрочем, это всё по Фрейду, как и фамилия - Колбаскин.
Если собирается большая компания, Денис, со значением поднимает голову, показывает несколько сотен рублей и спрашивает, где здесь можно купить «презервативы для секса». Про свою половую жизнь Денис регулярно говорит так: «Самой младшей моей девочке было восемнадцать, старшей – тридцать шесть». Когда его спросили, почему же у него нет постоянной девушки, он ответил: « у меня все на один раз».
Автобус едет медленно – пробка. Центр города, восемь утра – все спешат на работу.
- Стоим… - вздыхает какая-то бабушка, сидящая справа от Дениса – прямо у окна.
Денис косится на неё. Ей лет шестьдесят. Интересно, она в его вкусе?
- Что с погодой творится… - говорит какой-то дед, сидящий напротив старушки.
- Да не говорите… эт, значит, я тут с шестидесятого года живу… эт, значит, с семьёй мы сюда перебралися… вот и я, эт, значит, не видела ничего сдобного этому… происходящему-то…
Мы прочно встали. Справа нас зажимает какой-то лихой дальнобойщик, пытающийся перелезть через двойную сплошную, а слева – машина скорой помощи. Стоят так же бессмысленно как и серые здания госучреждений.
До школы остаётся примерно одна остановка. Я предлагаю Денису выйти. Он думает с секунду. Потом смотрит на меня своим измученным лицом с рыжеватыми усами… до чего же у него смешные усы… и по-барски лениво кивает.
Мы оплачиваем, открываем дверь и вылезаем. В лицо бьёт ветер, в нос - пахучий бензин. Проходим пару машин, перелезаем через низенькую ограду, давим несколько заледеневших кустов и встаём на тротуар.
- Что с погодой? - спрашивает Денис.
- Понятия не имею, - говорю.
Мы стоим несколько минут, вглядываясь в румяные лица прохожих, а потом идём на учёбу.
Когда мы выруливаем к школе, Денис вдруг говорит:
- Слушай, а может, не пойдём?
- А причина?
- У тебя болела нога, а у меня - живот.
- Это ты спортсмен. У меня болел живот, а у тебя – нога.
- Как хочешь. Лучше пошли набухаемся. Нажрёмся в говно.
- Пошли.
Мы сидим в кафе-баре и заказываем крепкий кофе.
- Ну нахер пить пиво в такую-то морозину, - говорит Денис.
- Ага.
- Может, ещё по пирожным вдарим?
- Вдарим.
Мы сидим ещё пару минут, он пытается завязать разговор, а я лишь поддакиваю или отнекиваюсь. Приносят кофе. Мы пьём. Бармен включает телевизор, первый канал, новости. Говорят что-то про циклон. В баре играет громкая музыка – ничего не слышно. Чего-чего, а читать по губам я не умею. Приносят пирожные. Толстая официантка в неопрятном фартуке, залепленном чем-то белым.
- Дорогая, сколько с нас, - спрашивает Денис.
Официантке лет сорок. Как раз в его вкусе. Она не отвечает и уходит.
- Дура какая-то, - говорит Денис и вздыхает.
Киваю. Уже ищу предлог, чтобы уйти, как вдруг сквозь музыку слышу своё имя. Зовёт Лена. Одноклассница. Невысокая, худая, начитанная девочка, правда, с понимаем всего познанного у неё проблемы. Как впрочем и у всех эрудитов, узнавших о жизни из советской энциклопедии «Всё обо всём». Вот, в общем, и конец характеристике. Хотя, Денис сказал бы иначе: «Есть жопа, нет сисек, итого – три балла». Лена садится за наш столик, вместе с ней ещё какая-то девушка.
- Прогуливаете? – спрашивает Лена.
- Нет, - говорит Денис, - у меня болит живот, а у него – нога.
- Наоборот, - говорю. – А ты тоже решила не утруждать себя?
- Кто, я? – спрашивает Лена. – Нет, конечно. Занятия отменили.
- Правительство проснулось после летней спячки?
- Когда проснётся правительство, дорогой мой, начнётся звездопад. А школу закрывают на целую неделю… низкая температура.
- А что здесь такого? - Спрашивает Денис.
- Как это что? Эти бюрократы до сих пор не топят школы! Плюс - воду отключили… это уже само по себе… нарушение санитарных норм и всё такое.
- Понятно...
- Закажите нам кофе, - говорит Лена. – Кстати… это Света.
Денис уходит к барной стойке.
- Света, а это – Патлатов. Кирилл Патлатов, - говорит Лена в манере Джеймса Бонда.
- Привет, - говорит она.
- Привет, - говорю я.
Молчим. Я смотрю на Свету. В её правом зрачке вселенная, а в левый я и вовсе боюсь глядеть – если Медуза Горгона превращала людей в камень, то, что же сделает со мной Совершенство? Я незаметно для себя перевожу глаза на грудь. На ней написано, в смысле, на кофте: «Pimp my tits».
- Между вами нависло эротическое напряжение? – Денис ставит поднос на стол. Четыре кружки с кофе, какие-то вялые шоколадные пирожные, слепленные, кажется, ещё на прошлой неделе.
- Вы слышали? – говорит Лена, придвигая кофе к Свете.
- Что слышали? - спрашивает Денис.
- Вводят чрезвычайное положение. Говорят, этот холод ударит с тройной силой.
- Когда? – спрашиваю.
- Уже сегодня.
- С тройной силой… - вздыхает Денис, - бред какой-то… это же… это…
- Сорок пять градусов, - киваю.
- Минус сорок пять, - поправляет Лена.
- Жопа, что сказать.
Молчим пару минут. Я гляжу на Свету. Она в кружку. Кружка ни на кого не смотрит. Клала она на всех с Эвереста.
- Раз уж мы все вместе собрались и в школу не надо, - сказал Денис, - может, пойдём ко мне?
Смотрю на часы. Надо убить время до вечера.
- Гуляем, - киваю.
- И мы. И мы гуляем, - говорит Лена.
Света едва заметно кивает. Я киваю вслед за ней. Она кивает как гений. Вот у кого надо учиться кивать.
- Пешком? - спрашивает Лена.
- Конечно, пешком, - говорит Денис, - тут много идти что ли?
Выходим на улицу, холодно. Холоднее, чем было утром. Солнце лениво выползает на небосклон. Нет от него толка. И не было никогда. Чушь это всё, что солнце даёт тепло.
Тепло даёт любовь.
Почему же тогда так холодно?
Машин становится всё больше – они сплавляются по дороге, как по канализации, загромождённой пивными бутылками, презервативами и плавающей спермой наскоро смытой в раковину, ну, или в унитаз. Если бы сперма могла затвердевать, зацементировалась бы вся система водоснабжения.
Стоим у подъезда Дениса. Чувствуем, что температура упала ещё на пару градусов. Лёгкие удары ветра по щекам становятся плюхами Мухаммеда Али. Настоящие поцелуи смерти.
Денис открывает железную дверь своим большим-пребольшим ключом и впускает нас в подъезд. Здесь так же холодно, как и на улице. Из плюсов только еле слышное завывание ветра, оно становится фоном, а не основной музыкальной темой.
Поднимаемся в лифте, девятый этаж. Обшарпанные, исписанные всякой ерундой стены, запах протухлой рыбы из мусоропровода, насвистывающий свою отвратительную песенку ветер.
Мы входим в квартиру Дениса. Я иду вслед за ним, за мной Лена, последняя – Света. В квартире уютней, чем в подъезде. По крайней мере, здесь нет мусоропровода.
Трёхкомнатка. В зале маленький диван и средних размеров телевизор. Не плазма – обычный, дешёвый, китайской сборки. Снимаем обувь, проходим в комнату Дениса. Здесь очень большой диван, огромный стул под компьютерный стол (разумеется, невообразимых размеров) и гигантский зеркальный шкаф.
- Располагайтесь, - говорит Денис, а сам уходит на кухню. Мы садимся на диван. Я смотрю на Свету. Света – на своё отражение в зеркале, а Лена на нас обоих. Она уже хочет что-то сказать, но не успевает – входит Денис с подносом. На подносе четыре стакана и бутылка с водкой.
- Тебе родители не вставят? – спрашивает Лена.
- Всё схвачено. Я припрятал бутылку на прошлой пьянке… они вообще не знают о её существовании…
Денис ставит поднос на стол, разливает водку по стаканам. Мы встаём полукругом, поднимаем стаканы.
- Будем! – говорит Денис и выпивает. Выпивают и Лена со Светой. Я смотрю на водку несколько секунд. Она чем-то похожа на обесцвеченную мочу. Крепко-крепко зажмуриваюсь и делаю глоток. Тошнота надавливает на горло, я кашляю и выплёвываю водку на пол.
- Пить надо уметь, - говорит Денис. - Учись.
Денис наливает себе и Лене со Светой ещё по чуть-чуть.
- За жизнь! – выпивают.
Я отставляю стакан и иду на балкон.
- Захвати консервы, - говорит Денис и начинает рассказывать пошлый анекдот про гнома со здоровенным членом. Лена смеётся уже после первого слова.
Балкон в зале. Открываю дверь. Очень маленький балкон. Как от Фрейда не беги бутафорией второстепенных вещей вроде огромного дивана или большого телефона – главное все равно останется меньше, чем стручок. Вхожу на балкон. Дом Дениса лежит на одном из крупнейших городских холмов. Внизу людское, машинное море. Все торопятся по домам.
Эх, сегодня будет действительно жестокий вечер. Он станет началом конца. Или уже концом конца. Но это всё для пессимистов. Я смотрю на факты веселее.
Конечно, мы все сдохнем и на наших облезлых трупиках ещё потанцуют безмозглые утырки, которых мы же и вырастили. Но это произойдёт явно не сейчас, уж точно не здесь и совсем не с теми людьми.
К тому же умирать нужно красиво, под музыку. Ну и не на таком зверском холоде, конечно.
Морозно. Распахиваю окно. Становится ещё холоднее. Я обхватываю себя руками. Вдалеке кружат глупые голуби. Почему они не улетают на юг? Совершенно зря: железный занавес давно пал. Эти глупые птицы даже не понимают, насколько свободны. Ирония судьбы – те, кто имеют – на самом деле нихера не имеют, а те, кто не имеют – страдают, потому что никогда ничего не получат.
Вот были бы крылья у меня…
Из головы не выходит Света. В мире не так много девушек, которые могут очаровать, даже не заговаривая. Даже не смотря. Они как кусок хлеба для узника Освенцима – стоит показать, и он, голодный, может убить кого угодно даже за крошечку.
Мне страшно захотелось увидеть Свету. А ещё – есть.
Смотрю на город, пока нейроны в голове не начинают превращаться в сосульки, через силу захлопываю окно и иду на кухню. Открываю холодильник. Беру три банки с сайрой, хлеб, сервелат и нож для консервов, отношу всё это в комнату Дениса.
Лена лежит на большом-большом диване и мастурбирует, глядя на Дениса и отсасывающую ему Свету.
- Да, рекорд! – говорит мне Денис, - моей самой младшей девушке – семнадцать. Можешь взять себе Ленчика. Присоединяйся...
Я смотрю на Свету. Она смотрит на Дениса снизу вверх. Денис – на Лену. А Лене – всё равно. Она в нирване.
Я складываю еду на стол, выхожу в коридор. Надеваю туфли.
- Ты что её хотел… - слышу я крик Дениса, когда уже закрываю дверь. – Мы можем поменяться… трансфер так сказать…
Стою секунд пять, подхожу к лифтовой шахте. Нажимаю кнопку. Оказывается, лифт уехал вниз на один этаж. Я почти упустил его. Ничего, вовремя одумался.
Когда открыл дверь подъезда, ветер ударил в меня с удвоенной силой. Как бы написали велеречивые инженеры душ человеческих: начался настоящий ад. Если можно так сказать о холоде, конечно.
Нужно успеть дойти домой. Я не хочу лежать замёрзшим бройлером на какой-нибудь бесславной тропинке этой улочки.
Прохожу несколько дворов, всё пусто. Никого нет. Люди в глубокой спячке сознанья, как бурые медведи. Смеюсь. Мне смеяться хочется. Я ору. Ору, что все мудаки паршивые. И снова смеюсь. Поскальзываюсь, падаю. Это на меня так капля водки подействовала? На ровном месте вроде…
- Слы, братка, закурить не найдётся?
Меня берёт за грудки здоровенная детина под метра два ростом, без шапки, лысый. Ставит на ноги. И повторяет вопрос.
- Не курю.
Молчим.
- А по телефону говоришь?
- Говорю.
- Позвонить не найдётся?
- Сотовый?
- Сотовый, сотовый.
- Потерял недавно.
- А деньгами пользуешься?
- Пользуюсь. Но, кажется, тоже потерял. Я вообще всё теряю в последнее время… и красивых девушек тоже…
- Ну… посмотрите какая Маша-растеряша!
Хочу что-то сказать, но медная кровь уже течёт из носа. Я лежу на спине. Детина уходит в противоположном направлении. Нос, кажется, съехал набок. Голова кружится. Едва могу шевелиться. Смотрю на небо. Небо белое, как молочная пена. Ну, или как корочка льда, затянувшая наш город так рано.
Встаю на колени, набираю в руки пригоршню почему-то тёплого снега, вытираю лицо и осматриваюсь. Людей по-прежнему нет. Заледенели они что ли?
Прячу руки в карманы, зарываюсь в воротник и иду домой. Холодает.