Mr. Bushlat : Осеннее

Жирное нависающее небо отражается в лужах воды, что собираются в траншеях, оставленных гусеницами танков. Разбитый асфальт, трещинами вбирает в себя черную грязь. Посреди поросшей чахлой травой мостовой лежит огромная рука-осколок памятника. Каменная ладонь навек сжата в кулак. Перст указывает на восток, в сторону Могильников и Родильных Камер. Туда, на восток, сквозь пелену скользкого дождя, с трудом вытягивая армейские сапоги из жадной грязи, держу я свой путь.
По сторонам дороги, безумными взглядами разбитых окон, меня провожают дома. Я знаю, во многих квартирах все еще течет призрачная, сумбурная жизнь. Там полупрозрачные люди делят куски мшистого хлеба, опасаясь за судьбы своих звероподобных детей.
Я прохожу мимо детской площадки. Три года тому назад здесь была бойня. И поныне, дети, страшные, черные дети, не осмеливаются выходить за пределы огороженного колючей проволокой периметра. По правую сторону от меня, в тяжелой, деревенской грязи, в остро пахнущем экскрементами месиве, бродят те, кто выжил три года тому. При виде меня, они на секунду прекращают движение, поднимают головы как кобры. Девочка с вьющимися волосами, подобная Горгоне, открывает рот и шипит. Ползет к ограде, всеми тремя пальцами левой руки загребая вонючую грязь. Два мальчика помладше, с вожделением провожают ее взглядом-ее короткое платье задралось. Меж тонких, белесых увитых синими с мой большой палец венами, ног, видятся им врата рая.
Слабый всхлип слышен с другого края детской площадки. Там копошатся подростки. Их игры более изощрены. Похоже им удалось заманить в свое логово Рабочего. Теперь, они кубарем носятся вокруг него, взбираясь на горки и турники. Рабочий нелепо ворочает торсом, по пояс увязши в грязи. Вот один из юрких подростков, исхитрившись, кусает рабочего в лицо, и тотчас же отскакивает, унося в широкой пасти кусок мяса. Рабочий орет, но крик его тонет в шуме дождя, что пеленой милосердно скрывает от меня детали происходящего.
Детская площадка остается далеко позади. Таких резерваций в городе множество. Иногда мэрия, совместно с остатками милиции, устраивает рейды, выжигая детскую популяцию. Порой, в город приходят Убийцы. Впрочем, в последнее время, это происходит все реже.
Недалеко от Родильных Камер, в былые дни располагался парк. Там, скрытые от посторонних глаз густым кустарником, доживали последние дни Старухи из Богадельни. Многие из них были слишком измождены, чтобы ходить-постепенно погружаясь в землю, они безучастно провожали редких прохожих мутно-белыми глазами. Подходить к ним считалось небезопасным-согласно поверью старухи все до одной были упырями, питались человеческой кровью, подобно пиявкам, присасываясь к зазевавшимся прохожим своими беззубыми, но сильными деснами. Несколько раз в прессе появлялись ничем не обоснованные статьи, описывающие предполагаемые зверства старух.
После Кислотного лета, когда в городе умерли все растения, за исключением странной, коричневой травы, что покрывала теперь практически все, и казалось, росла даже на камнях, парк обнажился. Мертвые деревья и кусты тянули свои изломанные ветви в серое грозное небо. Меж останками парка тут и там виднелись старухи.
Возможно из-за дождя, сегодня, большая их часть попряталась в норы -повсюду натыкался я на острые глаза, сверлившие меня взглядами из дыр в земле. Лишь несколько ослабших старух, не найдя себе пристанища в недрах земли, обессилено вязали, привалившись спинами к черным деревам. Одна из них, опустив руки, и широко открыв рот, ловила капли дождя. Проходя мимо, я инстинктивно старался держаться подальше, понимая впрочем, что все это не более, чем суеверия.
За поворотом, в дымке сизого неба, я вижу громаду Могильников. Родильные Камеры, кажутся отсюда нелепыми конструкциями, марсианскими треногами, зыбкой красотой своей бросившими вызов монументальным Могильникам. Еще более вычурен Рабочий квартал, что пальцами труб таранит небо. Даже отсюда, я вижу нескольких гигантских Рабочих. Хорошо, что мой путь лежит прочь от них, к Родильным Камерам. Рабочие неуправляемы. Составляя костяк города, поддерживая иллюзию жизни в его стальных венах, они почитают себя выше прочих жителей. Этих массивных, пятиметровых гигантов, редко встретишь в центре-они почти не покидают свой квартал. Пожилые Рабочие, самостоятельно отправляются в Могильники-так заведено. Мясо почивших Рабочих скармливают младенцам, Таким образом, правительство поддерживает status quo. Впрочем, в последнее время, молодые особи все чаще опротестовывают существующий порядок вещей, восставая против целиком разумного каннибализма.
Молния раскалывает окружающее пространство напополам. Фотографическая вспышка, удар грома, что почти мгновенно следует за ней, дикий вопль-то орут младенцы в Родильных Камерах. Туда устремляюсь я.
Серый, остановившийся в вспышке молнии мир остался позади. Длинный коридор уходит в бесконечную даль. По обе стороны двери…многие из них полуоткрыты. Я слышу плач младенцев, вопль самой жизни, что вырывается из миллионов глоток.
Это наш бич. Наше проклятье.
За одной из дверей меня ждет жена. Врач, пожилой мужчина, постоянно грызущий большой палец, ведет меня за собой. Невольно я обращаю внимание на то, что верхней фаланги пальца уже нет, лишь торчит обломок кости. Врач отстраненно откусывает кусочки самого себя. На лице его, забрызганном бисеринками крови, скука.
Он жестом показывает мне на дверь. Я вхожу, изображая на лице дежурную улыбку. В былые дни, я бы принес жене цветы. До того, как все произошло. До того, как дети стали появляться слишком часто.
Жена, моя худая, несчастная жена, улыбается мне в ответ. В глазах ее сияет радость. У ее ног-забранная сеткой колыбель. Я заглядываю внутрь.
Там копошатся младенцы. Около дюжины, если не больше. Кучей, они лезут друг на дружку, переваливаются. В углу, неподвижно лежит, обглоданный трупик. Ему не повезло. Он был слишком слаб-более сильные дети, сожрали его еще в утробе.
Жена, застенчивым писком, привлекает мое внимание. Я поднимаю взгляд.
Жена, моя милая, добрая жена, прижимает к груди сверток, из которого торчит голова новорожденного щенка овчарки.
Я столбенею, не в силах поверить, в то, что произошло. И уже не дождь, но слезы счастья застилают мои глаза. У нас ПОЛУЧИЛОСЬ!