Поручик Ржевский : КАК ПОРУЧИК С ДРУЗЬЯМИ ПОШЛИ НА РЫБАЛКУ И СТАЛИ ДРУГ ДРУЖКЕ ПУГАЛКИ РАССКАЗЫВАТ

Поручик любил природу, не вообще, а приехать на озеро и под видом рыбалки нажраться до поросячьего визга. В этот раз поехал он на озеро к отцу Онуфрию со своим близким приятелем кучером Ростовых Петром – человеком пьющим, душевным и патриотическим настроенным, ну и конечно с Коперже (конём поручика Ржевского – для тех, кто ещё не знает). Приехали к вечеру, отстояли службу в храме, потом как повелось попарились в баньке. В сумерках отправились на лодке расставить жерлицы, справились уже заполночь и развели костерок на невзрачном бережку.
Про рыбу говорить не полагалось – плохая примета, по этому пили молча, больше за здоровье отца Онуфрия. Вдруг где то недалеко “завизжали”…во как – подумалось всем, свинарник давно уж в казино переделали а оно ещё того…визжит, Петра аж даже передёрнуло.
- Это ещё что – сказал поручик – один раз тут по нам крокодильчики стали ползать, еле отбились.
- Место уж больно тут красивое…добавил Пётр и налил всем ещё “по грамульке”
Все как то оживились и стали перебивать друг друга рассказывая всякие страааааашные истории. Коперже очень красиво рассказал про женщину с посёлка Пантонный в белом и как она всё частников ловила, а вместо чтоб заплатить орала: Отдай мою руку! Мужики били её за это и она часто лежала в больнице, что вощем обернулась хорошо так как она в итоге выучилась там на психиатра. А потом поручик рассказал вот какую историю:
Давно это было, начал поручик, служил я тогда в Разливе, на ударной молодёжной стройке по строительству шалаша, а время было трудное, но весёлое и героическое. Как то поздней ночью лежу я в недостроенном шалаше, а на улице дождик, темно, а я себе типа охраняю. Что б не так страшно читаю томик Кончиты Кончини, вдруг стучат. Ну думаю, Феликс приехал именные маузеры девкам дарить. “Кто?” – спрашиваю на всякий пожарный. А там говорят женским голосом: шушушушу и громко икают. Шу, говорю, это что такое? – а сам прячусь глубже в солому, типа в засаде я. А тут мне и говорят: Шу, говорят, это Шушинское, и опять икают пьяным женским голосом. Не, думаю, это не Феликс. Шу…говорю, это в другом месте, идите, говорю себе на станцию, билет покупать не надо, там станционный смотритель Иван Прокофьевич – скажите от Ржевочки за водкой в город и пять остановок на электричке…Я ща те дам, блин, пять остановок – говорит всё тот же голос. Тут сверкнула молния, грянул гром и кто то ко мне в шалаш лезет… Пригляделся я хорошенько, а это пьяная в дупель Фаня Каплан с именным маузером в зубах. Опана – говорю я ей. А она мне: Володя дома? Не, говорю, он в Лондоне, на экскурсии по ленинским местам . Заплакала тут Фаня, аж маузер изо рта уронила – вот вишь, поручик, как продизвёрстку на бронивичке так Фаня помоги, а как в Лондон с плешивым Плехановым тусоватся, так Инесса поедемте. Насилу я её успокоил.
Налил я ей водки – что б не заболела, выпила она и говорит: Я ж почти что от него беременная, а потом спрашивает: Где у тя, тут поручик, красный уголок? Тута, говорю, со мною рядышком. Легла Фаня в красном уголке и заснула…
- Нууууу, это и не страшно вовсе – возмутился Пётр и рассказал вот какую историю:
Случилось это лет 20 назад, жил я тогда в Питере и ходил в баню на улице Чайковского типа помыться. Очередь там всегда небольшая и ларёк пивной прям напротив, зимой там пиво подогретым дают и вообще красота во всём и блокадная интеллигентность. Пришёл как то я в пятницу вечером, чемоданчик там, веничек – известное дело, а рядом со мной мужичок пристроился, невзрачный такой и тоже с чемоданчиком и веничек такой же. Ну и хрен с ним, думаю, помылся себе, попарился, пивка попил и пошёл домой тихими стопами. Недели три не ходил я в баню, много было работы и всё такое. Прихожу в субботу как то, чемоданчик там, веничек – гляжу, а со мной рядом всё тот же мужичок с чемоданчиком и веничком. Тяжко мне стало вдруг на душе, ишь западло, думаю и даже не стал пива покупать у банщика Владимира Иваныча, а ведь это грех…
Тут история стала сама собою повторятся повторятся, менялись только дни недели и Пётр становился всё мрачнее и мрачнее. Правда в какой то момент Пётр “сбился” и пошло про то, что у банщика Владимира Иваныча было три сына: старший уехал в Америку, средний в Германию, а младший, Иван, и вроде не глупый человек…остался дома. Тут уже поручик понял, что Петра “зациклило и сносит” и пнул его в бок, это помогло.
Как то в среду подхожу я к бане – продолжил Пётр бодрее – и чот мне уже и мытья не хочется, а пошло оно думаю. Решил я просто выпить пивка в ларёчке у бани и пойти себе тихими стопами домой. А не тут то было, мужичишка тот невзрачный уже тут как тут. Не бойся, Пётр, говорит – ты ж кучер, а у самого чемоданчика уже и нету….Испугался я тут, милиция, кричу аааааа, помогите, а вокруг так тихо тихо стало, а в ларьке вместа окошечка “Дуськин Глаз” готические витражи появились…Заплакал я тут, всё думаю, пропал…А мужичишка тот всё меня успакаивает, достал из кармана бутилёк Алиготэ и манит к себе. Не пью я сушняк, вощето, гадость это и канцерогенно, но что тут делать. Подошёл я к нему, налил он мне сушняка в бумажный стаканчик, выпил я, а это и не сушняк вовсе, божеш мой…тут Пётр перекрестился – а была то чистейший слезы водка, наша русская водка…Пусть отсохнет рука моя, если забуду вкус твой , Русская Водка! – возвысил тут голос Пётр и зарыдал и рыдал долго, пока Ржевский не пнул его опять в бок.
Пётр немного успокоился, принял “грамульку” и продолжил свой рассказ:
- Чо ты, мужик с чемоданчиком, мне жить не даёшь? – спросил я его
- Не ругай ты меня, кучер Пётр – отвечает мужик грустным таким голосом, - я ведь сын Василия Иваныча Чапаева, Иван Васильевич и наливает мне ещё…
Выпил я ещё и как не выпить нашей русской водочки и поверил я ему, всей душой поверил. Он же поведал мне вот какую историю:
У Василия Иваныча Чапаева было три сына. Старший – Владимир Вульфович Жириновский, средний – Бил Джеферсонович Клинтон, а младший – это я, Иван Васильевич Чапаев Урал-река…
Знает наш народ что не утонул Чапаев в холодной реке, а то не знают, что и до бережка не доплыл - заманила его на дно русалка, матушка моя Урла Беломоровна, захороводила его, заласкала золотыми кудрями и живут они счастливо и по сей день, к её сестре на Колыму ездят в гости, хорошо там, тихо…а по телевизору Лебединое Озеро показывают, почтишта каждый день…Вощем через год и я вот родился и назвали меня в честь дедушки моего Иваном, который тоже, между прочим, пошёл на рыбалку с друзьями декабристами и не вернулся при невыясненных обстоятельствах.
Я же подрос, учился так себе, хотел вот кучером стать – уж очень я животных люблю, но не вышло и взяли меня в итоге в ад чёртом работать, но не прижился я на этой работе и вот почему: Вобщет организация у нас богатая, но не всё там гладко как многие считают и я не говорю про сковородки, они то как раз регулярно чистятся и всё такое. Проблемы там возникают на национальной почве и вот какие:
Наши русские черти ад строили, от врагов его защищали и всё у них ладно получалось. Но тут, вдруг, появились в аду жиды и стали всё потихоньку к рукам прибирать. Раньше заводиком, где кочерги и сковородки производятся руководил русский человек - Малюта Скуратов и всё было путём и зарплаты там и прогрессивки и путёвки там всякие, а терь пришёл Борис Абрамыч и поставил своего человечка, а заводик то терь хиреет, еле дышит заводик то. И это пример не единственный. Да что там говорить, дело до того дошло, что нашим русским чертям вообще работы нет, сидим на бобах в своих же веками обжитых местах, а ведь у многих семьи…
Выпили мы с Иван Василичем ещё и стал я его теперь успокаивать:
- Не горюй, Иван Васильич, будет и на нашей улице праздник, нас русаков голыми руками не возьмёшь! А он мне:
- так то оно так, но это всё абстрактные разговоры, устал я от них. А я ему:
- чем могу помочь тебе, Иван Василич, говори, не томи. А он мне:
- Я чо за тобой ходил, ведь присматривался, типа наш ты человек, или тоже к Лившицам пойдёшь, поймаешься на то, что тя в кокаколе кипятить будут. И что за гадость эта кокакола, один сахар. Вредно же, полнеешь от этого, а ведь люди идут на это дело.
А я ему:
- не нужна мне ихняя еврейская кокакола, провались она пропадом. А он мне:
- не нужна говоришь, подпиши тогда контракт со мной, что не нужна и подсовывает мне бумажку.
- Давай, говорю, ручку – ща подпишу.
А он как то засуетился сразу и шприц достают…мол принято у нас так. Смотрю я на него, вроде он наш, русский и эр правильно выговаривает, но как то слишком засуетился, нет что бы ещё выпить и всё так культурно, без матов…
- Иван, говрю, Василич – а скажи ка ты слово “аэроплан”.
А он как то ещё больше засуетился,
- давай, говорит, ещё выпьем.
Выпить то мы випили, а “аэроплан” он так и не сказал.
- Лана, говорю я ему, а перекрестись вот тут же – тогда и подпишу!
Разозлился тут Иван Василич: как говорит я те крестится то буду если я черт. А я ему:
- если русский чёрт, то перекрестишься, жопа не треснет. А он мне:
- я де из славян – язычников по маме. А я ему:
- я те, бля, дам славян – язычников, жидяра, водка у него, бля, в бумажных стаканчиках, на стакан нормальный пожидился. А он мне:
- так ведь удобно же и гигиена.
Тут беру я евоный бутылёк, хрясь его об ларёчный угол. Ща, говорю, будет кровушка подписаться и сунул ему под ребро,.. так что б гигиенично…смотрю, а его уж нет и вместо витражей мой родной ларёк и тётка продавщица смотрит на меня обалдевшим взором, а мужики в очереди как то все утихли – пустите говорят, его, то бишь меня, без очереди… А в руках у меня бутылёк разбитый, но не от Алиготэ проклятого, а от нашей московской…а водка то вся пролилась на снег и стало мне той водки жалко и грустно, грустно…Зря я так с Иван Василичем поступил. Я его иногда вижу, чаще на первомайских демонстрациях, но он уже ко мне не подходит и не угощает…

Пётр опять зарыдал, но в этот раз его уже никто не успокаивал – все давно спали, костёр прогорел, было холодно и где то на востоке над озером закиселел рассвет…