виктор иванович мельников : УБЛЮДКИ ВСЕ! ГЛАВА ПЕРВАЯ

УБЛЮДКИ ВСЕ! ГЛАВА ПЕРВАЯ

Слово автора

Самовлюблённые люди любят дарить свои фотографии, показывать их первым встречным, рассказывать истории, которые сочиняют тут же, сходу (у них, кстати, хорошо получается), считают себя неотразимыми любовниками, о чём делятся со своими друзьями или подругами…

Они показывают себя.

Я – выворачиваю себя. Наизнанку. Но не выворачиваюсь. Нутро показываю. Заголяюсь. Я дроблюсь, соединяюсь, меня штормит и тошнит, - я выживаю в текстах, которые придуманы жизнью. Моё сознание искажено, как в кривом зеркале; я и мой герой потерян, но истина, где-то рядом, под боком, найти вроде просто, но невозможно…

Не утонуть в том, что съедено и выведено…

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1
Ночь.
Я тяжело засыпаю. Чтобы добраться до сна, уходит полтора часа.

2
Утро.
Я тяжело просыпаюсь. Выходить из сна не хочется – там забвение, тихая утроба матери.
Граница сна и пробуждения, как кнут необходимости, то есть – надо!
И, чем раньше надо, тем – больней кнутом по телу.

3
Утро начинается для меня в час дня. Солнце светит в окно, ослепляя глаза, только что открытые, заспанные и отёкшие; ветер шумит, бьёт в стекло разлапистой веткой черёмухи. Я продолжаю спать, но с открытыми глазами.
С трудом поднимаюсь с постели. Иду в ванную, чищу зубы, умываюсь.
На кухне закипает чайник. Пью чай.
После – опять чищу зубы, сажусь на унитаз, сру. Дурная привычка: понимаю, что большинство, наоборот, вначале срёт, чистит зубы и после умывается.
Как всё необдуманно у меня.

4
Курю сигарету на балконе. Стою в трусах.
С противоположного дома, с верхнего этажа, за мной наблюдает то ли девушка, то ли женщина в возрасте – не разобрать, плохое зрение. Мне это не нравится, но я продолжаю курить. Она пристально рассматривает меня. У неё нет бинокля, но я чувствую пронзающий взгляд. Хочется прикрыться, но нечем. Странное ощущение…
Раньше я не замечал, чтобы за мной подглядывали. Кого-то, может, возбуждает подобное? Я быстро докуриваю сигарету, ухожу.

5
Принято считать, что окружающее воздействие на внутреннее ощущение времени сугубо индивидуально. Кому-то кажется, что время остановилось, когда он посещает места своего детства, кому-то мысли о вечности приходят в музеях или в горах...
Я остановился на тридцати пяти годах в своей квартире. Мне сорок, но я считаю – тридцать пять. Если кто-то спрашивает мой возраст – я говорю эту цифру. Мне верят. Если смотрят паспорт – тоже верят. Я внушаю доверие.
Природа наделила мою оболочку сначала мозгом пресмыкающегося, затем млекопитающего, а потом уже собственно человека. Вот и получается, что, укладывая меня на операционный стол, врач одновременно располагает рядом с собой человека, обезьяну и крокодила.
Моё имя Виктор. Я – победитель. Только над кем? Чаще я ощущаю себя проигравшим. Физически я слаб, умственно – недалёк. Со школьной скамьи. Природа щедро дала телесность (избыточный вес), уродливую внешность (я похож на орангутанга), слабое здоровье (проблема с желудком), животный темперамент, безнравственность и маленький мозжечок, который заменяет мне ум и степень его развития, - это первый компонент, называемый личностью в широком смысле слова. Второй компонент – это то, что я приобрёл в качестве члена общества: из чинов – старший в охране, из богатства – ничего, из имущества – квартиру по наследству от давно умершей бабушки. Вот и всё.
Кто прошёл общеобразовательную школу, беря во внимание первый компонент, заключительную её часть, – подобны мне. Именно там необходимо много запоминать. Значит, надо читать, что само по себе безвредно и даже полезно, но, в совокупности с зубрёжкой и каждодневным повторением пройденного материала, пагубно для наиболее эффективной памяти, как эйдетизм. И так почти во всём. Очень мало кому удаётся стать взрослым, не отупев.
Стало быть, тупой говорит для тупых. Моя фамилия соответствует сказанному (дрянное наследство отца) – Виктор Петрович Тупица. Во угораздило!
По второму компоненту – школа не играет никакой роли. Там влияют богатые родители, родственники, умение лизнуть, отсосать, подмахнуть…
На основе изложенного абсолютно становится ясно, что перед вами типичное несостоявшееся животное, биологически ущербное, которое не должно размножаться. Как у Ницше. Но я, к сожалению, а может быть к большому счастью, имею невиданную мужскую силу, которая переворачивает горы и даёт возможность хотя бы для этого существовать, но не оставлять следов, заботясь о моральном будущем планеты, не плодя себе подобных. То есть инстинкт размножения работает по полной, а вместе с ним реклама презервативов.
Даже в таком нужном деле, как демография, я против, как Баба Яга из детского мультика (она не хотела, если помните, проведения олимпиады в Москве, - но это так, к слову). Все кинулись размножаться, я кинулся предохраняться вдвойне: на толстый член натягиваю два презерватива, первый легко, второй, бывает, рвётся.
Не сомневаюсь, скоро Россия догонит Китай. И блефуют те, кто говорит, что китайцы сожрут россиян. В недалёком будущем – всё будет наоборот. Китайцев так много, что они сами уже не хотят лишний раз трахаться, да и правительство не даёт. А когда количество особей перевалит критическую отметку – они начнут самоуничтожаться. Обычный суицид. Как всё просто!
Принципиально иное понимание от моего у христиан, похожее на материнскую любовь, от которой исходит всепрощение и милосердие. Но я уважаю чувства верующих, но не самих верующих, ибо все они – фанаты, а такие твердят одно и то же, что разговаривать с ними фундаментальный труд для любого ненормального, отличного от них. Моя связь с ними минимизирована – я рублю с плеча, моё сознание – авторитарно, как у любого мужика, если он не тряпка перед женщиной, которая является воплощением матери и которая несёт то самоё, свербящее душу, даже самому отъявленному цинику.
Итак, часы показывают один и тот же час. Ничего не изменилось. Моя квартира не переместилась в другое измерение, а вместе с ней и я, разглагольствующий о житие-бытие.
Я тут, остальные – там. Одни у власти, другие в опале. Потом они меняются местами. А я по-прежнему остаюсь в своей квартире. Здесь я могу говорить подобные вещи. Стены, скорлупа, разделяют меня, защищают… Сказать вслух, когда выйду? Невозможно! Но мне терять нечего, я стал... кем стал. Сам себя настропалил. И хочу получать от этого кайф. Выговориться.

6
Первые часы рабочего дня – самые неприятные. Я работаю в охране на мясокомбинате.
Каждый день – одно и то же, каждый день – одно и то же…
Что может вывести из себя самого стойкого человека? Однообразие. Это как у заключённого, помещённого в одиночную камеру. Холодные стены, бетонный пол и надзиратель – бешенная собака. Причём надзиратель – сам заложник обстоятельств, приведших работать в тюрьму, заложник выпавших ни в его пользу карт. Он исполнитель чужой воли сверху.
В течение суток (мой график работы) возникает состояние тоски, уныния, равнодушия, которое зачастую выражается в виде скуки, а скука становится невыносимой, и я, одно дело, постоянно смотрю на часы, тороплю время, что само по себе сделать невозможно.
Мясокомбинат – фабрика, или машина, способная накормить город с населением в сто тысяч человек за раз. А может, и больше…
Здесь трудятся две тысячи человек технологов, инженеров, бухгалтеров, водителей, забойщиков скота, холодильщиков, обвальщиков, жиловщиков, грузчиков и, конечно, - куда без них! – два десятка охранников.
Последнее звено, не сомневаюсь, не даёт кормиться двум тысячам человек за один заход вместо ста тысячам…
В иерархии я – второй. Первый – начальник охраны, Жулькин Степан Захарович, старый пень, бывший мент, в звании майора ушедший на пенсию только недавно, потому что попросили. Ему пятьдесят шесть лет, строг с подчинёнными, жаден и, как следствие, слаб на мелкие взятки. Именно поэтому многие несуны продолжают работать, отделавшись небольшой суммой денег и слабым вонючим испугом.
Если происходит ЧП, первым от директора мясокомбината, Тихомирова Платона Михайловича, получает Степан Захарович. Вторым получаю – я, Виктор Тупица, но из вторых рук, то есть от Жулькина. Что лучше? Не знаю точно. Потому что директор мясокомбината – самодур ещё тот, как и начальник охраны. Я их про себя называю местячковыми диктаторами. Случай был. В одну зиму трубы разморозились в одном цеху. Такое происходит, понятное дело, не по вине одного человека… Ну, крайним сделали одного инженера, молодого совсем (его, я думаю, подставили). Короче говоря, Тихомиров прямо на планёрке руку стал выкручивать несчастному, потому что оправдание из уст этого самого инженера выглядело неубедительно. В конечном итоге – рука сломана. На следующий день пострадавший уволен. По собственному желанию. Инженера звали, кажется, Андрей Валерьевич. Я к нему подошёл (его рука была в гипсу, подвешена на грязной марлевой повязке), говорю:
- Сними побои, напиши заявление в прокуратуру.
Он уставился на меня.
- Я сказал что-то не то?
- Ты хочешь, чтобы меня ещё и убили? Я думал, в охране работают умные люди.
Я всё понял, но не сразу. День прошел – к вечеру дошло. Это было правдой. Тихомиров Платон Михайлович, заслуженный работник пищевой промышленности; его детище – самый крупный мясокомбинат в стране; его гордость – цех по производству детских мясных консервов, лучших не только в России, но и в Европе; его вторая гордость – награда от президента; его последняя гордость – единственная дочка, вышедшая замуж за сына самого губернатора края, что само по себе является самым главным фактором в цепи всех звеньев, составляющих плотную композицию непоколебимой структуры выстроенной системы.
Так вот, директор в бешенстве – достаётся всем; каждый стремится спрятаться в нору, как мышь, не попадаться на глаза взбесившемуся буйволу. Влитая негативная энергия после передаётся на меня в кабинете у Жулькина. Я всасываю, обтекаю – и иду разносить инфекцию дальше.
Такое бывает редко, но периодически. В остальном – всё элементарно. Моя обязанность простая. Я слежу за охранной, охрана следит за работниками мясокомбината; работники мясокомбината, недовольные, следят за теми же самыми охранниками - бывает, доносят (прощай, бедняга, тебя заменят другим); за мной следит Жулькин, а за Жулькиным следят все.
Обстановка не здоровая. Страх.
А страх потерять работу, потерять постоянный источник небольшого дохода – приводит к порядку.
Но довольных не существует.

7
В восемь утра пересмена. Домой. На три дня. Но время, предоставленное самому себе, не останавливается, как в рабочие часы. Жаль!

8
Этот пристальный взгляд с противоположного балкона убивает! Я снимаю трусы, показываю зад. Разворачиваюсь, смотрю туда, откуда смотрели на меня - нет никого...
Страшно.
А мне стыдно. За прыщавую жопу. Она часто потеет от волнения.