Cоня Маркс-Бруевич : Формула цвета

...То ли скрипка, то ли аккордеон за стеной, - то самое время суток, когда бормотание в трубах становится едва ли не единственным признаком жизни, и оттого живой звук, - не телевизора и не радиоприёмника, - в этом у меня нет сомнений, - ведь живой звук отличается от записи какой-то особенной вибрацией и неровностью, - настигает тебя в состоянии чаще неподготовленном, даже беззащитном, - на смену минутному удивлению приходит нежная задумчивость, или задумчивая нежность, а тот, кто терзает инструмент, там, в нескольких шагах от меня, и не подозревает о том, что у его вечерней меланхолии есть, как минимум один свидетель, даже, более того, соучастник.

Одна и та же музыкальная фраза повторяется по нескольку раз, но это непохоже на учебные экзерсисы с мучительным выгибанием пальцев и напряжённостью спины, - отнюдь, скорее, чей-то негромкий голос пробует мелодию, - несмело, вразлёт, задерживаясь и замирая на острие звука, - в какой-то момент я почти уверена, что это ностальгические пассажи Карлоса Гарделя, - мi Buenos Aires querido, - но тут же, сбиваясь, фраза переходит в некую джазовую импровизацию, совсем не похожую на томную страстную милонгу, - что-то, напоминающее гершвиновские диссонансы, полные печали и недосказанности, - сжимая виски ладонями, я бесшумно передвигаюсь по комнате, стараясь нечаянным шорохом не нарушить волшебства.

Я живу здесь недавно, и почти не знаю никого в лицо, - ну, может быть, похожую на ребёнка старушку с первого этажа, - в ясную погоду она греется на лавочке возле дома вместе со своей старой собакой, - кажется, овчаркой, - собака провожает входящих и выходящих из подъезда исполненным благостной мудрости взглядом, а старушка встречает улыбкой, - так улыбаются только ангелы и грудные младенцы, - у меня возникает желание погладить её по голове, - её и её собаку, - из своего окна я вижу, как сидят они молча, до самых сумерек, - потом медленно поднимаются по ступенькам и входят в дом.

Иногда старушка ведёт долгие беседы с круглолицым добродушного вида человечком, - у него тонкий голос и приятные манеры, - сталкиваясь у входа в подъезд, мы неловко топчемся, и он всегда придерживает тяжёлую дверь, - в улыбке его таится.. собственно, улыбка его говорит об одиночестве и врождённой деликатности.
Еще я чувствую, что нравлюсь ему, - тут никогда не ошибёшься, - моментально что-то настраивается, - движения, взгляд, - в том месте, где я жила раньше, именно этого не хватало в ежедневных столкновениях между мужчиной и женщиной, - возможно, больше откровенной заинтересованности, враз лишающей эти столкновения второго, третьего и прочего планов, - полифоничности, что ли, многоголосости, - в соответствии с этим твой внутренний инструмент настраивался определённым образом, - он выдавал именно те звуки, которые из него пытались извлечь. Умение задать вопрос без восклицательного знака, - без сверкания глаз и зубов, без оттенка агрессивности, пусть неопасной, - оставляет твоё внутреннее пространство свободным, - для импровизаций, пауз, - наконец, возможности просто уйти от ответа, - без излишней необходимости группироваться на старте, рвать грудью финишную ленту, вгонять себя в рамки кем-то раз и навсегда установленных правил шахматной игры, - Е2 – Е4 – единственный ход, кажется, конём, - я совсем ничего не понимаю в шахматах и вообще я не игрок. Может быть, наблюдатель.

Надо мной живёт дама, которая всё обо всех знает. В любое время суток доносится её голос, - голос огромной женщины с целым королевством на голове, цветочной клумбой, - она сидит в окне много лет, похожая на ромовую бабу, с изюминками недобрых любопытных глаз, - да, забыла сказать, - когда-то, давно, я уже жила в этом доме и в этом городе, - и однажды уже прощалась с ними, и была абсолютно уверена, что эта женщина и её цветочная клумба остались в другой жизни.

Кто-то терзает аккордеон в густеющих сумерках.
Я пытаюсь представить себе этого человека, - возможно, это тот самый маленький пухлолицый мужчина с лавочки, - а, может, другой, в распахнутом плаще, с острым профилем и кашлем заядлого курильщика, - впрочем, не всё ли равно..

Но эти звуки, эти звуки, - они оставляют некое томление в груди, - это странное течение жизни, к которому привыкаешь исподволь, как к разношенной обуви, - не жмёт, и ладно, - в нём много сумерек, мало суеты, - торопливое царапанье каблучков по асфальту и визг тормозящего автомобиля говорят об обратном, - напоминают о другой жизни, - с другим темпом, ритмом, вкусом, запахом, - более резким, контрастным, острым, - с прикрытыми плотно трисами, с бокалом иерусалимского красного на низком столике у дивана, с пальцами, сплетающими невиданный узор на теле того, кто дышит рядом, - с касаниями лба, шеи, груди, - я делаю вид, что могу обходиться без этого, - у меня есть выбор – играть по установленным правилам либо не играть вовсе, - и я играю в свои сумеречные игры, вслушиваясь в переливы аккордеона за стеной, - в каком-то старом фильме я видела, как пожилая пара танцует милонгу, выписывая умопомрачительные петли не вполне стройными ногами, - ничего общего это не имело с отточенной и утончённой агрессивностью бального танца, почти акробатическими этюдами на ярко освещённой сцене, - полумрак, маленький аккордеонист на колченогом стуле, - щека к щеке, бедро к бедру, колено к колену, - с какой нежностью его рука касается её спины, - глаза полузакрыты, - в этом какая-то высшая, болезненная, хрупкая, древняя как мир тайна, - она светится в глазах старой собаки под окном, и в дожде, - однообразном, сводящем с ума, - моросящем часы, годы, столетья, - смывающем все грани, оттенки, кроме серого, от пепельного до жемчужного, - в плывущем вагоне метро, в мальчишке с наушниками напротив, - с этими глазами, которые ничего не обещают, ничего не дают, не отнимают, - они скользят по тебе, не оставляя следа, - пока не зазвучит голос Гарделя, - мi Buenos Aires querido, - и тогда начинается это жаркое, бережное, всегда опасное скольжение по краю огромной воронки, - и тогда неумело заштопанное сердце начинает пульсировать и рваться, проталкивая горячую кровь и возвращая миру его истинный вкус, цвет и запах.