Че катилло : Завтра я буду жалеть, что это написал...

Я – единственная вершина эволюционной пирамиды моего рода. Порой, напившись в хлам, я задаю себе этот вопрос : зачем мои предки жили, к чему то стремились, отдавали свои жизни? Зачем жил мой дед по отцу, потомственный донской казак и отец троих детей, о котором я знаю только то , что он в 50 лет, отправив на фронт двух сынов, погиб в 43-м где то под Курском. А что я знаю о его отце, моем прадеде? Только то что он украл из табора цыганку, которая и подарила всему нашему роду черный волос, орлиный нос и смуглую кожу? И что цыгане нашли его пять лет спустя, избили до полусмерти кнутами и оставили жить– куда ж его девать то с тремя детьми?
А мой отец, что я о нем я знаю? То что я его единственный отпрыск от среднего брака,
пошедший, увы не в него, а в материнскую, хохляцкую ветвь…
Да мне не хватало мужского воспитания, да я давал слабины в уличных свалках, в отличие от отца, котрый последний раз потерял зуб в 60 лет, будучи уже больным раком, через месяц после удаления глаза, выйдя за сигаретами в ларек и не смолчав в ответ на оскорбления трех пьяных уёбков. Двоих он успел положить - каждого одним ударом, как в молодости, но третий успел вставить ему сбоку маваши в голову и позорно съебался, оставив харкающего кровью старикана вместе со своими отключенными корешами. Так он и жил – гнул свою линию, где надо и где не надо, пер как баран, пока мог, доказывая что белое это белое. Что осталось от него - пачка авторских свидетельств, гитара ручной работы, Москвич 407 и воспоминания его современников, ныне 70-летних дедов, – ОООО, Леха! музыкант, бабник и драчун, валивший девяностокилограммовых кабанов с одного удара и делавший стойку на руках на металлической окантовке крыши первой школы – на высоте добротных дореволюционных 4-х этажей. Это его, не знаю уж какой ценой, спасла моя бабка Полина, когда будучи безмозглым четырехлетком он заявил «Гитлер капут» квартировавшим в 42-м в нашей квартире немцам. Это она, в свои 40 лет, выбив ночью окно выпрыгнула со второго этажа гестапо – нынешнего городского ЗАГСА.
А бабка моя по матери, в пять! лет отданная отчимом в батраки чужим людям - просто за еду, которая в 60 лет, вспоминая детство плакала и пила валидол.
Вспоминала, как в 18-м году их семью , получившую наделы под Кизляром, выгнали из дома оборзевшие горцы. Их просто выгнали, забрав дом и табун лошадей, а остальных резали как баранов. И как бежали они – ее мать, отчим со своей дочерью на плечах, и она бабка моя, четырех лет, цепляясь из последних сил за материнскую юбку.
А дед по матери Афанасий, раскулаченный в 30-м, в возрасте 17 лет, два года жравший древесную кору и отбросы в енакиевском лагере. И выжил он только благодаря отцу, отдававшему ему свою пайку. Голод 30-х – не сказки, освободившись через два года он вернулся обратно в лагерь, потому что там было лучше, чем в его родной Максимильяновке. А за что сел он во второй раз, отец годовалой моей матери, взрывавший донбасские шахты и поднявшийся на поверхность, когда в Сталино вошли немцы? Да, он вышел в 53-м, в свои 40 и при росте 175 весивший после тифа 50 кг, да через пять лет он получил орден трудового красного знамени и стал заслуженным шахтером Украины, полуглухой после обвала лучший бригадир Донбасса, с трудом ворочающий искалеченной левой рукой. Чего ради? Бесплатной машины угля до смерти? Волги ГАЗ-21, которую он мог купить на 3 зарплаты в 1965-м году? Так и не оформленной им инвалидности и регресса? Кого он вытолкал на поверхность ценой своей жизни и здоровья? Мать мою, дай ей бог здоровья, нищего медработника, выродившую и пожертовав личной жизнью, выкохавшую меня, меня – самовлюбленного неформала, ныне озабоченного лишь важнейшими вопросами выбора между фордом и шевроле, панасоником и сони, КБЕ и …..
Чем я смог его отблагодарить на склоне лет? Велосипедом КАМА, который у него тупо отобрал укуренный 18-летний недоносок? Холодильником ДОНБАСС, купленным на мою «крутую» российскую зарплату?
Только раз, уже почти перед смертью, дед разоткровенничался. Как по пацанской глупости он спер какую-то справку из сельсовета и спрятал дома за иконой. Как, не выполнив план по раскулачиванию, устроили у них обыск. Как нашли злопополучную справку и впаяли всем членам семьи срок и конфискацию. Как на втором своем сроке он катал, падая от усталости тачку, с грунтом в комсомольске на амуре, и как урки отобрали у него эту тачку и дали ему большую, двухколесную. И как плакал он, мужик уже, не в силах сдвинуть ее с места. Рассказывал спокойно, отстраненно, как не о себе. И как дико и неестесвенно слышать был из уст деда моего, уважаемого до смерти шахтаря слово «пупкари».
Когда он умер, я, разбирая документы нашел его справку об освобождении – и понял глядя на пожелтевшую фотку, что больше всего я похож на своего деда. И когда его везли на кладбище, я сидя в кузове старого ЗИЛа и держа его на кочках за околевшие ноги грыз в мясо губы и выл белугой, только тогда поняв, что хороню часть себя, и лучшую часть.
Атланты вымерли. Остались мы – техническое поколение, прокладка между эпохами, аэродром подскока для наших немногочисленных детей. Мы подверглись значительному физическому износу, но так и не совершили ничего, о чем стоит вспомнить и чем можно гордиться. Таких как я миллионы. Мы наивно верим, что чада наши, не пьющие воду из под крана, жующие орбит после еды и ебущиеся в жопу, смогут куда больше, чем смогли в свое время мы. Дай то бог, чтобы дети потерянного поколения, не помнящие родства своего, смогли сделать хоть что-то, чем смогли бы гордиться их дети, дай им бог долгих лет…