Dudka : Судный день Снегуркина. Часть V

И тут случилось чудо – люди не отдавая себе отчета, запели древние молитвы, огонь вспыхнул вокруг, факелы озарили церковь, а пьяный Курчатов хрипло заорал:
- Эр-Дэ-Эс двести двадцать, - и упал в кусты.
Отовсюду начали сходиться какие-то не то люди, а не то тени. Ёжик, наконец, решился и повернул назад. А Джабриил наверху колокольни забрал у чёрта канделябр и размахивая им, запел какую-то страшную песню:

Сумерки - трещина между мирами,
Сумерки поят закат над рекой,
Между занятыми делами
И нашедшими вечный покой
Идут!
То ли призраки, то ли зомби,
То ль живые, а то ли мёртвые,
Может злые, а может добрые?!
Стоит только в них поверить
И уж глазом не измерить
Идут!

А между тем они действительно шли. Целые полки оживших мёртвых прибывали на площадь. Песня Джабриила, как дудочка Крысолова звала их:

Силуэты их шатаются,
Неуверенны шаги,
То ли плачут, то ли каются,
То ли требуют долги.

Песню Джабриила вдруг подхватил Резерфорд. Вслед за ним завыла Склодовская-Кюри, из кустов вышел поп Станислав, размахивая плакатом Памелы Андерсон за 1998 год.
- Это ж мой календарь! – вскричал Снегуркин и ему поплохело. Джабриил продолжал заливать хутор Шаляпинским басом:
И нельзя им крикнуть – прочь,
И нельзя закрыть глаза.
Закружит над ними ночь,
Превращая небо в зал.
Только в пепельном дыму,
Дотлевающего дня,
Предопределяя тьму,
Угрожая и маня
Идут!

На площади уже не было где яблоку упасть, а они всё шли. Крестьяне и солдаты, рыцари в латах и нищие в рубищах, казаки и бродячие философы, факиры и фокусники, бухгалтера и трактористы.
Сахаров с Королёвым в разноголосье подтягивали. Причём у Сахарова был высокий, почти девичий голос, местами переходивший в писк, а Королёв наоборот обладал глухим, хриплым басом и, вдобавок к этому был напрочь лишён слуха.
Тут Эйнштейн окончательно добил Снегуркина , заорав во всю глотку и перекричав даже Джабриила:
Я закрыл глаза
И весь мир, как зал:
Кто в шелках, а кто в прорехах,
Кто в плащах, а кто в доспехах,
То ли маски, то ли лица,
То ли звери, то ли птицы.
Стоит в сумерках забыться
И уж начинают сниться:
То ли люди, то ли тени,
То ли узники из плена,

Кишащая масса заполнила площадь и подступы к ней. Огонь объял всё вокруг. Деревья и хаты трещали в этом немыслимом пожаре. А Джабриил с Эйнштейном на бэк-вокале всё пели…
Резерфорд ел глазами колокольню, Курчатов лежал без сил, Гагарин нервно приплясывал, а Сахарову с Королёвым для полного счастья не хватало только гармони. Правда вскоре она появилась. В руках у попа Святослава. И не только гармонь, но и балалайка объявилась у кого- то. Куда же без неё на Судном-то Дне? Правильно – никуда! Особенно когда этот самый судный День перерастает в вакханалию…
***
На негнущихся, закаменелых ногах Снегуркин двинулся по направлению к кустам. Зацепился за Курчатова но не упал, а лишь споткнулся, на что Курчатов отреагировал хриплым, утробным криком:
- Топлива, бляяяяць…Ракетного… Ух ты нимфа моя, золотая…
Снегуркин отошёл немного назад и на каменных ногах двинулся прочь. Идти было невероятно тяжело. Почти невозможно. Что-то тянуло назад, как магнит. Огонь уже полыхал везде. То ли ангел, то ли демон, махал с колокольни рукой, сжимающей свиток с сорванными печатями. Мозг Снегуркина, как и весь хутор, был объят пламенем. Только маленькие островки еще оставались нетронутыми.
У забора он увидел мотоцикл. Старую «Яву» с намотанной на ручки изолентой. В зажигании торчали ключи. Снегуркин, воровато оглядевшись, залез на мотоцикл, повернул ключ, дёрнул ногой педаль зажигания и выжал ручку газа до конца. «Ява» не знающая такого небрежного отношения к себе, взревела, стала на заднее колесо и рванула прочь по дороге, ведущей с хутора к железнодорожной станции. Сзади бушевало пламя, церковь стонала в предсмертной агонии, и раздавался громовой смех, стоящего на колокольне Джабриила, но он уже не слышал его…
Когда он остановил мотоцикл километрах в пяти от хутора, то видел, что огонь уже охватил горизонт. Церковь было видно отсюда. Крест был объят огнём. От креста к небу был перекинут мост. И он видел, как по мосту шли – Джабриил с канделябром в руках, Хаджиджа с отцом Святославом, Эйнштейн с Наташей, Резерфорд со Склодовской-Кюри. Присоединился к ним и бородатый Менделеев с бутылкой водки в руках…
- Спирт, батенька, - орал Менделеев, догоняя Джабриила, - Чистый новгородский спирт…
Потом всё исчезло. Как будто на небе кто-то выключил огромный плазменный монитор. Исчез Менделеев с водкой, Эйнштейн с Наташей, академик Сахаров с бухим Курчатовым, Хаджиджа с попом, поп с Памелой… Исчезло всё… И осталась только роса на ногах да вонь от свинарника с Харитоновской сельхозфермы… Снегуркин откинулся на влажный ствол дупловатого дуба и прикрыл глаза.
***
Дуновенье ветра принесло запах гари, который забил ноздри. Онемела затекшая рука. Болело вспухшее горло...
Над горизонтом уже разрасталось розовое сияние. Первый предвестник солнца. Снегуркин поднялся на ватные ноги и пошел вдоль дороги. Живее всех живых. Вернувшийся с того света…
Где-то вдали над полем, сначала тихо, а потом все громче и громче зазвучала песня. Играл «Пикник»:
Мы - как трепетные птицы, мы - как свечи на ветру,
Дивный сон еще нам снится, да развеется к утру.
Встаньте в ряд, разбейте окна, пусть все будет без причин,
Есть как есть, а то что будет пусть никто не различит.
Нет ни сна ни пробужденья, только шорохи вокруг,
Только жжет прикосновенье бледных пальцев нервных рук.
конец