Шизоff : Комплекс Иуды (фсё)

3
«Если Бога нет, то всё позволено».
Ф.м. Достоевский

Копия, опытный экземпляр, или даже пародия на истинный свет, но -- солнце впечатляло. Человек проснулся к полудню. Светило к этому времени уже не первый час неуклонно взбиралось в зенит по своей астрономически точно выверенной лестнице. Упорное восхождение в апогей сопровождалось, как видно, немалой затратой сил, и от разгорячённой трудами звезды просто валило густым, наваристым жаром.
Появившийся на пороге халупы ленивец смущённо щурился, подобно начинающей кинозвезде на пробах, оторопевшей от слепящего света софитов. Ночные бдения над пугающим сценарием, попытки прочувствовать роль, вжиться в будущий образ – всё это отняло много сил. И хотя он выспался, взбодрился и хорошо уяснил задачу, тем не менее чувствовал неуверенность перед съёмкой, бессознательно опасаясь гневного окрика прославленного режиссёра. Но уж коли вышел на подмостки, то надо переступить через страх и нервозность. Он кашлянул для острастки, прогоняя остатки сомнений, и решительно направился навстречу пограничному рву, по дну которого с вышибающей слезу жизнестойкостью пробивался удалой ручеёк, неутомимо несущий куда-то вдаль постоянно новую воду вечной жизни. Утоление жажды, омовение, крещение. Вода. Неизбежный символ обновления, и, одновременно, -- вхождения в поток вечности. Просветлевший внутри человек ощущал себя изрядно поистрепавшимся снаружи. Очень захотелось умыться, окончательно смыв с себя кору проступивших сквозь поры душевных токсинов и шлаков. Выбитая душевная дрянь вылезла неприятной органикой, и, казалось, провисла по всему телу сгустками грязноватых высолов. Грязь, в раздражённом предчувствии близкого конца, щипала и покусывала стремящееся к новому статусу тело. Тело должно быть храмом. Пусть неказистым, но чистым. Будущее святилище бодро шагало к ручью, а в ногах клубился синий комок полуденной тени, весело покусывая за пятки в припадке ничем не объяснимого, по-щенячьи заимствованного и разделённого с хозяином, восторга…

Быть умытым хорошо, а вот сытым… Нет, не лучше, разумеется, но отнюдь не помешало бы. Не хлебом единым, но, помнится, даже воскрешённую отроковицу Учитель повелел срочно накормить. Да и хлеба не раз умножал не из прихоти, а в силу разумной необходимости. На пустой желудок и мысли пустые лезут. От вчерашней сюрреалистической трапезы только краюха осталась. Доел, запивая остывшим кипятком, и, поймав себя на третьем подряд грустном взгляде, кинутым в сторону глумливо порожней тары, понял, что надо идти к людям. Положение складывалось двойственное. Последние несколько лет он опасливо бычился и намеренно избегал людей, разочаровавшись в их подлой и предательской натуре. Наученный горьким опытом, разочарованный человек вполне разумно полагал, что ничего хорошего от общения с разложенцами и двуличными паразитами, не получит. А с учётом некоторых природных склонностей и привычек, да плюс неуравновешенная психика… Одни шишки-банки имели место быть в результате случайных контактов. Но, с другой стороны, после полученного вчера убедительного доказательства, что и он отнюдь не дока, рисовалась несколько иная картина. Надо или уезжать отсюда по-тихому, как приехал; или выбираться в, пусть и несовершенный, но обитаемый здешний мир. Надо выбирать. Что-то такое прыснуло кислым по нутру, предчувствие некое с привкусом тоски: лучше бы, мол, ноги в руки. Но слабенько, не вызывая спазмов. А как же босиком по траве? А на мутный оттиск будущего горнего света полюбоваться вдосталь? Да и безопаснее тут, на селе, новорождённому, неокрепшему духом, праведнику, нежели в миллионном мегагадюшнике: вместилище пороков, блудилище и капише бесовском. Подышать чистым воздухом, напитаться животворною силой матушки природы, а уж затем и вернуться на промышленно-индустриальное ристалище, поигрывая бронзой мускулов, свежестью тела и кристальной ясностью мировоззрения. Если уж возвращаться, то победителем. Нечего баловаться. Человек достал из рюкзака деньги, отсчитал пару купюр, остальное сунул под матрас. Подальше положишь…. Он вышел из избёнки с рюкзаком на плече, с развороченным молодецкой удалью взором, сигаретой в зубах и исполненным желания «жить» сердцем.

Его признали. Сначала несколько местных, помнивших его ещё сызмальства. Признали их повзрослевшие дети, с которыми он когда-то и что-то чудил по чужим огородам. Признали приезжие дачники, а одна критического возраста дачница признала его с первого взгляда. Когда признали, то и полюбили как родного, что и не удивительно на Руси, где, чей бы он ни был блудный сын – будет принят на ура, особенно, если он при деньгах и не счетовод по жизни. В первый день он выпил совсем немного. Опохмеляться не стал, и уже совсем было навострил лыжи, чувствуя, что накроет, но был позван покушать на дорожку неким дедком, которому не смог отказать. Поил местных, поил приезжих. Всем понравился широтой натуры и простотой. Его поили дачники. Затем одна отдельно взятая дачница, в одном отдельно взятом шалаше с верандой, где она устроила ему, по собственному усмотрению спланированный, рай. Он умудрился сбежать, и последний раз его видели покупающим в автолавке сразу пять бутылок очень неважной водки. Покачиваясь, он плёлся на свою съехавшую в низину окраину, а долговязая, в доску пьяная, тень хваталась за что ни попадя по пути, но не сумела задержать, и они так и ушли вместе. Его не было видно дня три. И не было бы видно ещё дольше, если бы разомлевшая от противоречивых чувств подруга по покинутому раю, не потеряла остатков стыда и однажды поутру не отправилась простить беглеца. На её визг сбежалась вся деревня…

Старая яблоня выдержала много перегрузок. Расколотой морозом развалине хоть бы раз следовало окончательно ухнуть по швам. Но она только ядовито кривилась затейливой трещиной, из которой при каждом слабом дуновении вырывался раздражённый старушечий скрип. Ещё бы! Вместо уксусно-климаксных яблочек на выброшенном в сторону запада суку висел плод совсем иного рода.
По свидетельству зашедших полюбопытствовать селян, он выпил все пять бутылок. Хотя могут и соврать, тот ещё народец. На рюкзаке нашли записку бессмысленного содержания:
Не могу и не хочу просить.

-- Это что за хрень? – спросил участкового специально приехавший из района, и очень этим недовольный, опер.
-- Вроде, Пугачёва песню такую поёт. – подумав ответил равнодушный участковый.
Но этого было мало даже для самой убогой версии. Судя по всему, случай был совершенно банальный.