[211]Gunslinger : Новый день

У меня в голове дырка размером с грецкий орех или что-то около того, может быть больше, не знаю. Я сижу на полу под лестницей, прижавшись спиной к холодной серой стене и считаю удары сердца. В моем теле восемь пуль, может больше – особо некогда было считать, пытаясь бежать, когда они настигали меня, рвали кожу, вонзались в плоть, дробили кости. Я сижу в луже крови, и считаю удары сердца, пульсацией отдающиеся в висках. Тук-тук. Тук-тук. Я знаю что он идет за мной, возможно я слышу его шаги, а может это просто призраки смерти идут за мной, чтобы забрать мою беспокойную душу. Стоит закрыть глаза и ты стоишь передо мной, все такая же как раньше. Голова опущена, волосы закрывают глаза, сквозная рана кровоточит, а где то за тобой свет, яркий, как сотни неоновых ламп с рекламных вывесок Санта-Моники. Он пробивается сквозь тишину и мрак подвала, касается моих рук и манит, обещая покой, тишину. Но вдруг ты исчезаешь, протягиваешь руки и порыв сквозного ветра запрокидывает твою голову, открывая мертвые блестящие глаза и обнажая красный шрам на бледной шее. В комнату входит он – горбун с топором в спине. Он склоняется надо мной так, что меня передергивает от его зловонного дыхания. - Ты пришел.. – растягивает он каждый слог. – ты пришел, чтобы остаться с нами. Когда ты останешься с нами? Его желтые глаза блестят в темноте подвала. - Да пошел ты! – хрипло бросаю я - Когда.. ты.. остаенешься с нааами? Он достает из-за пояса кухонный нож для разделки мяса и втыкает мне его в ногу.

Февраль. Казалось зима никогда не кончится, белыми хлопьями на голову. Вдыхаю холодный воздух ртом, очередной раз заставляя замерзшие легкие отозваться колющей болью. Однажды просто перестаешь спать и водоворот жизни уносит тебя, словно канзаский ураган, маленькую Дороти к дороге из желтого кирпича. Жизнь крутится вокруг, извивается змеей, изумрудной кожей лаская твои глаза. И весь мир становится ирреальным, искусственным, будто фон, нарисованный наспех рукой неумелого дизайнера. Какие-то люди. Вперед-назад, по прямой и по встречной. Короткие остановки на маршруте следования и что-то из прошлого, где-то далеко, растворяющееся на горизонте. Февраль. Белоснежные хлопья в свете желтых фонарей. Какие-то близкие люди и белый шум в голове. Музыка взрывает тишину танцпола. – Хочешь? – говорит кто-то незнакомый, протягивая пахнущую спиртом жидкость. – Воздержусь. – не успеваю закончить, ощутив чужой влажный язык в своем рту. – Я хочу тебя – шепчет на ухо девица у барной стойки. Я мило улыбаюсь, а сам думаю, что ей бы стоило похудеть, а лучше сдохнуть. Время летит секундами, минутами, кто-то корчится рядом от передоза, кто-то отмеряет ритм. Я закрываю глаза и пытаюсь избавиться от белого шума. Все слишком нереально, чтобы быть правдой. Все слишком плохо нарисовано, чтобы быть правдой. Люди слишком уродливы, чтобы быть правдой. Ноль, полный ноль, ебаное зеро.
Яркий свет холла бьет по глазам и заставляет жмуриться. Я пробираюсь сквозь толпу к спасительному выходу, к желтому свету фонарей, к белоснежному снегу на голову, к ледяной тишине. Но задержавшись на мгновение, среди череды безликих тел я вижу тебя, такую уставшую, такую красивую, настоящую среди пошлой искусственности мира. И тогда впервые за долгое время бессмысленной пустоты, сквозь помехи белого шума, я слышу как стучит, как рвется наружу проснувшееся ото сна мое сердце.
Когда он снова и снова протыкает мою плоть ножом я уже не чувствую боли, только вкус железа и соли на языке. Он вгоняет нож мне под сердце. Вперед-назад. Вперед-назад. Словно трахает меня, визжа от удовольствия, склонившись над моим лицом слизывает кровь, ручьем стекающую на пол. Но я смотрю ублюдку в глаза, я улыбаюсь ему и плюю в лицо, ощущая как холодный металл оставляет все новые и новые дыры. - Ты остааааанешься с нааааами – шипит горбун с топором в спине. – тыыыы остаааааанешься с наааами. А я смеюсь, смеюсь ему в лицо, захлебываясь соленой красной жижей. В глазах темнеет. Я словно засыпаю, все дальше и дальше удаляясь от серых стен подвала, от зловонного дыхания горбуна с топором в спине, от стука умирающего сердца. Тук-тук.. Я поднимаюсь выше. Я парю над мертвым телом, оставляя его умирать у серой стены. Я поднимаюсь к белому свету, такому яркому, словно сотни неоновых ламп со всех рекламных вывесок Санта-Моники вдруг зажглись для меня одного. Белый, но теплый свет. Он внутри меня. Белый, как чистый лист в детском альбоме. Белый, как первый снег. Он внутри меня. Я сам свет. Белый. Чистый. Обновленный. Открытый.

Я встретил тебя много позже, с трудом поверив в твою реальность, коснувшись руки. Растворился в твоих глазах, задержался на губах и навсегда открыл для тебя сердце, как первый чистый лист детского альбома, белый как первый снег. Чистый. Открытый. Твой.