Бастиан : осло треш

Он имел нос картошкой, с распахнутыми как у взнузданного жеребца ноздрями, смуглый и кудрявый, легко сошедший бы за цыгана. У него была ослиха и безногий отец, который вечно плакал пьяным, гремел культями по коридору барака и клянчил на самогон, кляня на чем свет стоит все поезда и всех машинистов в мире. Жан боялся отца словно черта, потомучто был бит часто и нещадно, не разбирая места, нагайкой. Такие вот были соседи. Я первый и последний раз был свидетелем того, как Жан имел ослиху. Это произошло в тот самый день, когда Купа хотел повторить его трюк и остался без яйца. Было мне на тот момент девять лет.

Мы ловили на поле ящериц, собирая их в банки, а потом сажали в одну и смотрели как они дерутся, трава хрустела, давно выгоревшая и выдавала нас, но на котловане, близ штаба было проще. Фокус был в том, нужно поймать ящерицу так, чтоб она не откинула свой хвост, который может долго прыгать сам по себе, на раскаленной бешенным солнцем, треснувшей бетонной плите, старого котлована. Самое главное было не обращать внимание на истеричную суету перехезовшей, шипящей ящерицы и уж если хватаешь за хвост, то брать поближе к жопе.

Жан приехал на ишаке, вернее это была ослица, с теплым именем Биша. На Бише сидела Анфиса, в красных шортах и белой футболке с олимпийским мишкой. Мы все любили Анфису, она за "дональд"(жевачка) нам показывала свои большие сиськи, а за "турбу"(жевачка) давала их потрогать. Правда я никогда не трогал, но видел немного, она как-то разрешила мне посмотреть вместе с Зюкой. Всего на на поле был шестеро, я, Зюка, Дишь, Купа, Дроль и Кот.

Жан достал бутылку с яблочным вином, которую взрослые почемуто называют чебурашкой, а само вино шмурой, Дишь сбегал к штабу, принес зеленой алычи и тутика. Пока они пили, мы показывали Анфисе как дерутся в банке ящерицы, она курила приму и смеялась, а если кто подносил близко ящерицу без банки то визжала и закрывала глаза пальцами, через которые все равно смотрела. Потом они курили план и Жан смешно переворачивал папиросу огоньком в рот и дул паровозиком, а Анфиса вдыхала в себя и почти не кашляла.

- а кто видел как Биша радуется,- вдруг расплываясь в улыбке, ни с того ни с сего спросил Жан. Биша стояла рядом, смешно дергая ушами и блестя своими круглыми глазами, коричневая как плюшевый мишка с которым я любил засыпать, когда ходил в садик, у Биши были всегда сбиты бока и она мне всегда казалась грустной. И сказать по правде мы никогда не видели, что Биша может радоваться да и чему ей радоваться, врет наверно пьяный Жан. Условие было одно, все кто хочет увидеть, должны были пообещать по железному рублю, с лысым другом пионеров, не согласился только Дишь. Но он пообещал, что сам наберет для Биши кукурузы и Жан разрешил остаться.

Биша была вплотную подведена к плитам, Жан начал ей чесать спину, своими черными всегда длинными ногтями и повторять: "быра, быра, быра" Он спустил брюки и стоял улыбался, а его темный, почти черный хуй, похожий на черенок саперной лопатки, которую Купа постоянно берет с собой на свалку, болтался из стороны в сторону и бил его по ляжкам. Биша тем временем выгнула, приподняв хвост, какбудто собравшись поссать. Жан ловко харкнул себе на залупу и ухватив одной рукой Биши бок, так что пальцы зарылись в шерсть, другой воткнул свой хуй ей под хвост и как то закачался всем телом. И я первый раз услышал, как Биша казалось бы по своему, по ослиному замурлыкала. А Жан знай себе наяривал входя в раж и уже обе его руки зарылись в шерсть.

Я сидел не много дальше всех, а за мной сидела Анфиса, и сам не знаю зачем я на нее оглянулся. Она сидела на плите широко раскинув согнутые ноги, с закрытыми глазами, шортов на ней не было, а там где у всех мальчиков писька, у нее был волосатый красный рот, в который она втыкала два пальца одной руки, а другой старалась сделать этот рот шире. Я больше не смотрел на Жана. Поэтому и получил от него плюху, он прошел мимо со своим огромным хуем, поднял и развернул Анфису к нам лицом и мы скорее услышали, чем увидели как он харкнул снова и дернул Анфису на себя и тогда она открыла глаза и больше их не закрывала и смотрела она почемуто только на меня. Такого умного и серьезного взгляда как был у нее в тот момент, когда она билась под Жаном я никогда больше у нее не видел. Забегая вперед скажу, что я после того дня вообще ее никогда не видел. В тот момент, когда лицо Анфисы пошло бордовыми пятнами, а Жан зарычал и потянул ее голову за волосы назад, раздался не понятный, резкий, чавкающий звук и вопль, который говорят даже слышали в городе.

Купа лежал на дне котлована, среди пустых,ржавых консервов, жженых газет и всякого мусорного хлама, лежал на животе, а на солнце белым пятном белела его бледная жопа. Он лежал и молчал, из под его щеки торчал хвост дохлой ящерицы, это почему-то мне сразу бросилось в глаза, я спустился к нему первым, развернул его на спину, все изодранное, со впившимися в лоб, стёсанные брови, кровоточащий нос и щеки мелкими камешками, лицо его, там где уцелела кожа, было белее никогда не видевшей солнца жопы. А когда я опустил глаза ниже, меня стало тошнить прям ему на грудь. Я впал в какой-то ступор и не мог отвести взгляд. Что-то, круглое, все в кровавой сетке лежало на заляпанной кровью белой майке и от этого тянулся кровавой нитью как бы проводок, к тому месту, где у мальчиков писька. Письки у Купы не было, было сплошное, вмятое, кровавое пятно, формой напоминающее копыто...