Dommay : Азиат

«Поднимая упавший карандаш, ъвропеец положит его на середину стола. Азиат - непременно с краю.» (Въдомости. 1778 г.)

I
- Идите за мной, паша. Султан вас примет в Зеленой гостиной.
Охранник с поклоном повернулся, повел Баттал-пашу по раздражающе-длинному коридору с неожиданными, крутыми поворотами.
Коридор освещался редкими масляными светильниками, точно вел в подвалы дворца, и был настолько грязен и затхл, что Баттал-паша невольно замедлил шаг. Чувство страха на мгновение сбило дыхание, отдалось дрожью во всем теле. Но как обычно, в минуту опасности страх тут же сменился яростью, удушливой, до кашля. Мясистое, с тяжелым подбородком лицо его побагровело, сделалось злым, жестоким. Знакомо пересохло во рту. Появилось желание ударить спрятанным под полою мундира черкесским кинжалом в сутулую, выделяющуюся серым пятном спину идущего впереди человека.
Охранник под пристальным взглядом паши опасливо оглянулся, пошел быстрее, едва сдерживая себя, чтобы не побежать. Наконец, последний раз свернув, остановился в маленькой комнатке, похожей на узкий каменный мешок, не поднимая глаз, произнес:
- Сейчас доложу.
Но как только за охранником закрылась дверь, откуда-то сбоку в комнату вошли, заставляя Баттал-пашу отступить к стене, трое похожих друг на друга мужчин: в одинаковых зеленых шароварах, в летних сандалиях на веревочной подошве, в одинаковых кожаных безрукавках, надетых на голое тело. Баттал-паша, уже не скрываясь, сунул руку за кинжалом, до боли в пальцах стиснул рукоятку.
- Господин! Господин!
Секундного замешательства было достаточно, чтобы подошедший ближе других неожиданным, ловким прыжком оказался на огромном грузном теле паши. Баттал-паша громко, всем животом закричал, неуклюже повернулся, намереваясь сбросить прыгнувшего на него человека. Но тот, опережая, вцепившись ногтями в надбровные дуги, выдавливая глазные яблоки из орбит, запрокинул голову паши на себя, выверенным движением кривого, заточенного с обеих сторон ножа перерезал горло.

II

- Господин! Господин!
Ночное небо с неестественно-крупными, рассыпанными в видимом беспорядке звездами, с перезревшей, ноздреватой луной показалось пугающе-близким. Перевернутый ковш Большой Медведицы, синий свет Полярной звезды, яркая, ночная Венера над перевалом...
- Господин!
Баттал-паша почувствовал на щеке частое, жаркое дыхание. Кто-то крепко сжал руку. Резко запахло кислым запахом плохо выделанной овчины и давно немытого человеческого тела.
Паша повернул голову, увидел прямо перед собой знакомое, безобразно-круглое лицо слуги Юсуфа.
Юсуф виновато забормотал:
- Проснитесь, господин. Вы опять кричали во сне.
Только что испытанные унижение и боль сменились радостью, что все пережитое - лишь сон. Баттал-паша разжал пальцы, отпуская кинжал, провел вспотевшей рукой по штанине. Но сейчас же пришла простая мысль: пригрезившаяся, оказавшаяся дурным сном его, Баттал-паши смерть вовсе не прихотливая игра ума, а зловещее предзнаменование, предупреждение о надвигающихся несчастиях.
Баттал-паша застонал, рывком, отталкивая Юсуфа, сел, грубо выругался.
Юсуф попятился, чтобы не упасть, схватился за край одеяла.
Толстые африканские губы, плоский, точно перебитый в драке нос, кустики редких волос на подбородке и шее:
- Хорошо, Юсуф. Хорошо! Иди.
Баттал-паша с брезгливостью махнул рукой, поправил на животе кожаный пояс, тронул ножны с кинжалом.
- Попробуйте лечь на бок, господин.
Паша даже не посмотрел на согнувшегося в поклоне Юсуфа, отрывисто бросил:
- Я сказал - «хорошо»! Иди. - Но все же послушно повернулся на подушках, поджал к вислому животу колени.

III

Меняющиеся краски ночного неба: от полночного черного до промежуточного фиолетового и утреннего синего. Меняющиеся блеск и яркость звезд. Меняющаяся луна: то холодная, безжизненная, то таинственная, трепетная.
Баттал-паша никогда не изучал ни названий, ни расположения звезд, но всегда умел собирать представляющуюся бессмысленной звездную россыпь в известный лишь ему причудливый узор, без труда определяя по изменившемуся рисунку направление движения или время.
И теперь Баттал-паша, глядя на зацепившийся за верхушки скал иссиня-черный небесный полог с холодными равнодушными звездами, привычно отметил, что большая часть ночи прошла, - и вновь в быстрых, изматывающе-одинаковых снах.
Приснилась сестра Фатима - такая же крупная, грузная, горестно всплеснула руками, когда Баттал-паша объявил о новом походе в Россию, расплакалась, сделала неловкое движение, совсем как в детстве, коснулась теплыми пальцами ямочки на подбородке.
Баттал-паша тронул рукой подбородок, задержал руку на жесткой, трехдневной щетине, усмехнулся: отец хотел, чтобы его сын - хрупкий, утонченно-капризный юноша - стал врачом или поэтом.
Потом, словно в калейдоскопе, меняя друг друга, замелькали одинаковые серые ландшаф-ты горных перевалов с чужими, едва выговариваемыми названиями рек и ущелий: Кубань, Зеленчук, Аксаутское, Тебердинское, Архызское. Приснился базовый лагерь Аджи-Кала близ Старого Турецкого Окопа, сумашедший Шейх-Мансур , вообразивший себя посланником пророка. Шейх- Мансур, широко раскрывая беззубый рот, громко пересчитывал свежесрубленные, неправдоподобной белизны ореховые колья с надетыми на них головами гяуров, со-бирал складкой тонкие губы, визгливо смеялся.
И вновь приснилась сестра, только теперь равнодушная, безучастная, родительский дом в Анкаре, круглые башни близкой мечети, крик муэдзина протяжный, заунывный, сменившийся сразу гулом русской атаки - неожиданно-дерзкой, злой.
Прозрачный воздух сентябрьского утра наполнился бело-голубыми облачками разрывающихся шрапнелей, громкими, победно-призывными звуками трубы, воплями его янычар , гибнущих под беглым огнем русских пушек.
Баттал-паша даже не слышал про русского генерала Германа, вдруг оказавшегося на его пути. Но во сне Баттал-паша сразу узнал его: маленький, сухой, на гнедом жеребце, почему-то похожий на русского дипломата, которого когда-то представляли паше на приеме у султана – язвительно-умного, насмешливого.
- И все же. “Le vin est tire et qu’il faut le boire.”*
Не замедляя движения своей пятидесятитысячной армии, Баттал-паша сходу нанес удар по центру русских в соответствие с классическими принципами европейской военной школы, намереваясь рассечь отряд Германа на две части и, прижав одну часть отряда к Кубани, а другую – к обрывистой горной гряде, по очереди уничтожить. Однако, русские выдержали первый, самый страшный, безоглядный удар его янычар. А посланные для поддержки и развития наступления закубанские черкесы были опрокинуты стремительным выпадом донских казачьих сотен.
- Они любое сражение закончат базарной свалкой!
Баттал-паша в ярости швырнул свою любимую трубку под ноги. Тут же опустился на колени, стал ее искать, ощупывая траву вокруг. Но уже бежал Юсуф, кричал:
- Быстрее! – Подхватывал под руки пашу, грубо тащил за собой. – Быстрее! Быстрее!

IY

Известие о прибытии из Турции посланника султана Баттал-паше передали, когда он подъезжал к лагерю, возвращаясь из соседнего аула, где был в гостях у местного черкесского князя.
Баттал-паша тяжело прыгнул с лошади, направился к группе людей, стоявших у его палатки, пристально вглядывался в заросшие усталые лица. Пыльные серые одежды, ружья, турецкие палаши, навьюченные поклажей лошади.
Баттал-паша сразу узнал его: красивого, с тонкими, правильными чертами лица; так же аккуратно пострижены бородка и усы, тот же крупный с горбинкой нос, те же глаза – холодные, неподвижные.
Стараясь не показать своего узнавания, Баттал-паша нарочито медленно повернулся к Юсуфу и, хотя слуга весь день провел с господином, стал недовольно выговаривать:
- Чего они тут?! Определи им место! И пусть их накормят.
Юсуф почтительно склонился, согласно закивал головой.
- Ботлик?! Ах, Ботлик?! Друзей не узнаешь?
Баттал-паша поморщился, осмотрел долгим оценивающим взглядом высокого, улыбчиво-го человека, неприязненно-брезгливо протянул:
- Да-а… От друзей не скроешься даже в аду!
Посланник султана, ничуть не смущенный приемом, рассмеялся:
- Ну, какой же это ад?! – Полуобернулся, провел рукой, показывая на заполненную солнечным светом рощицу.
Яркий свет полуденного солнца легко проникал сквозь листву орешника, покрывающего холмистую поверхность земли, соединял золотистые, багряные, желтые краски лиственного леса с вечными, зелеными красками сосен и елей в избыточно-пеструю, поражающую своим богатством цветовую гамму.
Баттал-паша проследил за движением руки посланника султана, задержал взгляд на почти вертикальных, световых столбах, выдававших тропинку к лагерю, усмехнулся, ответил:
- Самый настоящий ад! – Стал тыкать указательным пальцем, словно пересчитывая, в хол-мы, разбросанные по склону пригорка. – Самый центр кладбища. Среди “собачьих могилок”, как их называют местные. Каждую весну ручей в овраге вымывает из земли два-три человеческих черепа. – Улыбнулся. – Вот так! Муххамад…
Баттал-паша сделал шаг к посланнику, приобнял его за плечи:
- Ну, здравствуй! – Похлопал по спине. – Значит, послали тебя?! – Отстранился. – Не могу сказать, что рад видеть тебя.
Баттал-паша и посланник вышли на открытое место. Солнце теперь светило прямо в лицо. Баттал-паша непроизвольно отвернулся, жмурясь, увидел, как ложатся за спинами, вытягиваясь к кусту можжевельника тени: правильно-длинная Муххамада и короткая, похожая на бесформенное пятно его, Баттал-паши.
Такие же тени падали на камни мечети много лет (целую вечность) назад, когда перед вечерней молитвой учеников медресе выстраивали на перекличку у парапета. Перед эфенди глаза должны быть опущены, потому всегда были видны лишь тени учеников, шеренга теней. Потому запомнились тени, да еще камни. Баттал-паша и сейчас смог бы сходу воспроизвести узор пола, до мелочей восстановив замысловатый орнамент.
Баттал-паша и Муххамад никогда не были особенно близки. То, что Муххамаду давалось просто – положением и именем – отец Муххамада возглавлял канцелярию султана, то Баттал-паше – сыну владельца Стамбульской типографии – приходилось наверстывать особенным прилежанием и трудолюбием. Именно эти качества помогли Баттал-паше попасть вместе с Муххамадом в привилегированную духовную школу в Анкаре, а после ее окончания лишь он и Муххамад были посланы в Париж для обучения военному ремеслу.
Во Франции Баттал-паша и Муххамад сошлись ближе. Но Муххамада больше привлекали приемы да офицерские вечеринки, чем плац с муштрой и скучные занятия по тактике. А Баттал-паша, уже тогда ставший грузнеть, с его неожиданными высказываниями из персидских мыслителей, с последующим собственным переводом, который совсем запутывал смысл, только смешил салонных щеголей и пугал парижских красавиц.
Разошлись пути Баттал-паши и Муххамада сразу по возвращению в Турцию, когда Муххамад был оставлен служить в министерстве иностранных дел, а Баттал-паша направлен в Россию.
Но перед назначением были три недели ожидания при дворе, было знакомство с дочерью военного министра – семнадцатилетней красавицей Гюльнарой, наконец, был прием у султана и бал. Никогда, никакая победа в бою, никакое торжество полководческого гения или грубой силы над врагом не давали Баттал-паше того ощущения легкости и приподнятости, ко-торые он испытал при коротких встречах с девушкой. В ответ на поднятый с пола и протянутый Гюльнаре платок, девушка покраснела:
- Вы? - Протянула руку, касаясь через платок его руки, на мгновение задержала нежные пальцы в его пальцах, рассмеялась, повернулась, убежала, оставляя платок Баттал-паше.
- Великий Гази передает…
- Хорошо! – Баттал-паша, рывком забирая у посланника султана конверт с письмом, улыбнулся. – Подожди! - Голос паши дрогнул. – Об этом потом. Расскажи лучше… Как семья? Как Стамбул? Так же “остры зубцы главной минаретной башни ”?
Муххамад, усмехаясь, посмотрел на Баттал-пашу, заговорил:
- Гюльнара весной вторую девочку родила.

Y

Баттал-паша нетерпеливо поправил подушку, повернулся на спину, раздраженно подумал, что напрасно согласился остановиться в этом пустынном глухом месте, когда Юсуф показал на желтый, дрожащий огонек костра в темно-синей вечерней мгле.
Черкесский мальчик, заночевавший с отарой овец на обрывистом берегу Кубани, торопливо поднялся навстречу вооруженным всадникам, испуганно поздоровался:
- Салам аллейкум.
Черные бурки, закрытые башлыками лица, длинные стволы ружей, наполненные скарбом мешки на лошадиных крупах, турецкие палаши вместо узких черкесских сабель.
Юсуф свирепо зацокал языком на бросившихся к нему собак, приподнявшись в седле, с неожиданной силой и злостью ударил плетью повисшую на сапоге овчарку. Собаку подбросило в воздухе, завертело по земле волчком.
- Салам! Салам!
Слуга легко соскочил с лошади, вошел в светлый круг, очерченный огнем костра, заговорил на плохом черкесском:
- Так на Кавказе гостей не встречают. - Неестественно громко рассмеялся, и уже резко, строго приказал. - Придержи собак. - Поспешил к паше.
Баттал-паша, отказываясь от помощи, неуклюже прыгнул на землю, подождал, пока колющая боль в затекших ногах пройдет. Разминаясь, присел, подмигнул внимательно следившему за ним мальчику, оглянулся на Юсуфа, вздохнув, кивнул головой, разрешая ночной привал.
И тотчас безлико-застывший, серофиолетовый в ночных сумерках отряд янычар пришел в движение, рассыпавшись на группки по два-три человека, спускающихся за водой и сухим плавником для нового костра, достающих из дорожных мешков котлы и одеяла, заполнил говором, смехом, лязгом оружия пустынный каменистый пятачок на берегу Кубани.
Неожиданно громко, вызвав шутки и хохот, выстрелила сухая ветка, брошенная в огонь. И сразу, будто это было причиной, заблеяли, задвигались, прижимаясь друг к другу, овцы – высокий, стройный янычар, забравшись по спинам и головам в отару, выхватил из стада самого крупного барашка, здесь же завалил его на траву, и громко крикнув, чтобы принесли котелок, перерезал артерию на горле животного.
Мальчишка быстро заговорил что-то на черкесском, заметался между стадом и янычаром, мешая тому, вцепился в рукав. Но янычар легко стряхнул мальчика, отбросил его в сторону.
Тогда мальчишка закричал во весь голос, бросился к Баттал-паше. И если б Юсуф не перехватил его, мальчик оказался бы на походном ковре паши с разложенными подушками и одеялом, с приготовленным для вечерней молитвы кораном, с янтарными четками на потрепанной обложке книги и красной марокканской феской - талисманом Баттал-паши, неизменно сопровождавшим его в походах.
- Куда ты!? - Юсуф, заметив недовольный взгляд паши, виновато пожал плечами.
- Овец!.. Овец режут! - Мальчишка, не выдержав напряжения, разрыдался. - Что я отцу скажу?
- Скажи,- Юсуф крепче прижал к себе мальчика. - Господин заплатит ему за овец.
Мальчик отчаянно дернулся, стараясь вырваться из крепких объятий Юсуфа, но тот его удержал, удобнее ухватив за пояс, оторвал худенькое тело от земли, и, придавив голову локтем, понес мальчишку прочь.
Грубое шерстяное сукно черкески перекрыло дыхание, больно сдавило складкой щеку и губы. Мальчик задохнулся, из последних сил, теряя сознание, дернулся. Но слуга и в этот раз его удержал. Правда, теперь мальчику удалось освободить лицо.
Баттал-паша, услышав хрип, обернулся. Янычар, заколовший барана, протягивал котелок с кровью посланнику султана. Тот, обхватив котелок ладонями, делая небольшие перерывы, стал медленно пить дымящуюся кровь. Потом долго жевал черно-красный, похожий на овечий язык, кровяной сгусток, опустив голову, выплевывал его по частям себе под ноги, неожиданно повернулся к Баттал-паше, приглашая присоединиться, махнул рукой, рассмеялся.
Баттал-паша морщился, брезгливо смотрел, вспоминая, где и когда он видел человека, так похожего на Муххамада, пытался определить, кто этот человек? Наконец, узнал в посланнике султана по недобро-презрительной усмешке, превращавшей красивое лицо в застывшую, безжизненную маску, убийцу из своего сна.
Бурая, оставшаяся на губах полоска крови, багровые, мятущиеся отсветы разгоревшегося костра делали лицо посланника еще более недобрым, уродливозловещим.
Баттал-паша с отвращением сплюнул:
- Пророк запрещает пить кровь. – Отвернулся, брезгливо добавил. - Нужно было его сразу убить!

YI

Письмо султана с приказом о немедленном возвращении в столицу почти не отличалось от других его посланий - было многословно и путано, с жалобами на интриги двора, на собственную усталость, на то, что султану не достает в столице такого верного человека, как Бат-талпаша.
Но все же поспешность, с которой султан требовал прибытия паши во дворец, суетливая многословность, двусмысленные похвалы рождали тягостное ощущение надвигающейся беды.
Неблагодарная, утомительно-кропотливая работа по объединению горцев, создание и обустройство военных лагерей, постоянная нехватка денег и оружия... Обида и страх, возникшие при чтении письма, сменялись яростным желанием скомкать лист бумаги, швырнуть его в посланника, а еще лучше отослать султану голову или уши придворного хлыща.
Муххамад пристально следил за Баттал-пашой, понимающе кивал головой.
- Расположение Великого Гази переменилось?
Баттал-паша взорвался:
- Я вижу… Ты лучше султана знаешь. Чего ему хочется. А я солдат! На войне двусмысленность приводит к поражению! И смерти!
Баттал-паша раздраженно швырнул листки письма под ноги.
– Война – это война!.. На войне бывают победы! Но бывают поражения! Был сентябрь . Но был и октябрь! Мы уже сожгли три станицы, уничтожили два конвоя и захватили один обоз.
- На все воля Аллаха! – Муххамад громко, совсем по-детски, словно удалась только ему понятная уловка, расхохотался – он заставил оправдываться этого толстого выскочку, но тут же оборвал смех, глядя в глаза Баттал-паше, жестко, с долей какого-то высокомерного превосходства заговорил: - По большому счету все равно. Победили или проиграли русские. Сколько конвоев ты захватил. А сколько потерял. Важно, кто и как доложит султану об этом!
Баттал-паша развел руками.
- Уж, не ты ли докладывал Светлейшему о ходе русской кампании?! Не тебе ли я обязан этим приказом?
Муххамад так же жестко продолжил.
- Это было бы слишком просто. Султан за что-то любит тебя! Но… Как говорит обожаемый тобой Абу-Омар : “Чрезмерная любовь дает жизнь, но и отбирает жизнь!” На приеме у султана по случаю его дня рождения французский посол восторгался твоими полководческими талантами. И в особенности… - Муххамад рассмеялся. – Твоим знанием французского языка. Ты ведь в подлиннике читаешь Монтеня . Намеренно или без злого умысла. Но посол рассказал султану, что командующий русскими войсками на Кавказе генерал-поручик Гудович в честь выигранного русскими сентябрьского сражения приказал назвать заложенное на этом месте военное поселение твоим именем! И теперь на всех картах. Всегда. Это поселение будет отмечено, как Баттал-пашинское!
- Никакие поступки врага не могут быть оценены иначе, чем враждебными! Враг добрых дел не делает!
- Да. - Муххамад, теряя интерес к разговору, оборвал Баттал-пашу. – Ботлик, я помню строевой устав. – Зло добавил: - Лучше скажи. Зачем тебе понадобилось встречаться с Гудовичем?!
- Мы встречались для обсуждения условий обмена пленными.
Муххамад, не слушая, продолжал:
- Ты даже был приглашен на ужин!
- Да. Генерал Гудович очень любит арабскую культуру и хорошо разбирается в персидской поэзии. Он…
Муххамад перебил Баттал-пашу:
- А султан очень не любит… Когда его генерал ужинает с врагом! И еще больше не любит… Когда враг называет именем турецкого сераскира свои военные поселки! Да еще в честь собственной победы!

YII

Сквозь полудрему Баттал-паша услышал, как екнув селезенкой, поднялся с травы жеребец, стал топтаться, перебирая копытами. И почти сразу о камни мощно, упруго ударила шуршащая струя. Раздражающе-резко запахло конской мочой.
Баттал-паша повернул голову, приподнялся на локте, застыл, стараясь угадать в едва различимых очертаниях животного подрагивающие атласные ляжки, золотистую пенистую струю, показавшуюся из складок в паху, увеличивающуюся в размерах черно-коричневую луковицу на конце продолговатого кожаного футляра.
Возбуждение захлестнуло, наполнило рот вязкой, обильной слюной. Судорожно дернулся кадык.
Баттал-паша хмыкнул, с удовлетворением подумал, что, несмотря на свои пятьдесят четыре года, у него еще достаточно мужской силы. И тотчас отчетливо представился его огромный каменный дом в Анапе, и новая русская наложница - совсем юная, почти ребенок, которую подарил Шейх-Мансур в благодарность за защиту от преследования неверных.
Было что-то необъяснимо-влекущее в этой, еще не оформившейся девочке-подростке: соединение наивной детскости и совсем недетского опыта. Едва обозначившиеся груди с острыми, торчащими сосками, худые мальчуковые бедра, угловатость, изломанность форм и быстрый, резкий, словно выстрел, взгляд из-под длинных мохнатых ресниц, красиво очерченный, чувственный рот и выверенность, законченность движений взрослой женщины.
Точно это было вчера: русская баня с обжигающе-липкой струей горячего пара, терпкая, хлесткая боль от ударов мокрого веника, черный, с полотенцем на бедрах Юсуф: бритва в отведенной руке, скребущее, леденящее душу касание острого лезвия, полоска мыльной пены на ладони…
Еще был короткий летний дождь, пахнущий близким морем и горячей пылью, бабочка, опустившаяся на подоконник, распластавшая белые, в темных пятнышках крылья, капли дождевой воды цвета зеленого изумруда на паутине крестовика, мелькнувшая в дверях девочка: черная подмышка с коротко постриженным волосом, нитка белых жемчужин, родинка на худой, точеной лодыжке...
Потом Юсуф принес горячую жирную баранину с острой приправой, красное вино, фрукты.
Наконец, была скользкая шелковая рубаха с жестким воротником, врезавшаяся в жирные складки на шее, легкий морской ветерок из окна, колючий ворс персидского ковра… Частое, гулко бьющиеся сердце, маленькая теплая грудь, солоноватый привкус губ и неожиданное, невольно-откровенное движение бедер, которое вдруг всколыхнуло спрятанное глубоко внутри что-то тайное, кроваво-запретно. Появилось страшное желание сдавить худенькое девичье тело, чтобы подались, захрустели, ломаясь, реберные хрящи.

YIII

Баттал-паша замычал, отбрасывая одеяло, сел. Пожалуй, впервые за последнее время он пожалел, что согласился на командование турецкими войсками в России.
В предутренние часы сильно похолодало: жухлая трава и камни покрылись инеем. Иней лег на одеяло, ковер, подушки, искрился в воздухе серебристой пылью. Воздух сделался стылым, упругим, при глубоком вдохе обжигал гортань и легкие.
Баттал-паша оглянулся на неподвижно лежащего рядом слугу, поднялся, ориентируясь на шум горного потока, пошел к реке.
В темно-синих сумерках едва угадывались очертания лагеря: беспорядочно разбросанные мешки, спящие под одеялами люди, тлеющие угли костра, сбившиеся в тесное, неподвижное стадо овцы.
Появилось ощущение, что за ним наблюдают. Где-то в ночи был часовой. Часто, проверяя посты, даже после окрика, генерал молчал в ответ, по-мальчишески испытывая собственную выдержку и выдержку стоящего на посту человека. И теперь, только подойдя к обрывистому берегу и услышав щелчки взводимых курков, обернулся, зло крикнул:
- Это я! - Брезгливо добавил. - Разбудил?!
Часовой торопливо, не договаривая окончания слов, стал оправдываться.
- Я вас сразу узнал. Я мог выстрелить уже пять раз.
- Убери ружье, если узнал.
Баттал-паша осторожно, вглядываясь в темноту, стал спускаться по крутому склону к реке, оступаясь, теряя равновесие, размахивал руками, цеплялся за высохшие кустики травы.
Внизу, у самой воды было еще холоднее, остро пахло уходящей осенью и близким ледником.
Баттал-паша постоял минуту, вслушиваясь в рев потока, опустился на колено, зачерпнул в пригоршню воды, предвосхищая обжигающую боль, набрал ледяную воду в рот. Передние зубы заломило от холода. Осторожно, согревая воду, паша подождал, потом сделал глоток, торопливо провел мокрыми руками по лицу, словно заканчивая молитву, соединил ладони на подбородке. Во рту остался вяжуще-терпкий привкус песка и глины. Баттал-паша озабоченно отметил, что в горах прошел дождь, резко обернулся, чувствуя спиной человека, узнал по белому, разрушающему ночной фиолетовый сумрак башлыку Юсуфа, зло подумал, слуга все это время следил за ним, усмехнулся: «Он и выпол¬нит волю султана.» - громко, обращаясь к слуге, спросил.
- Ну что, ты готов?
- Что, господин?
Баттал-паша, не отвечая, повернулся к реке, плеснул на лицо еще пригоршню воды. Теперь холодный воздух сделался вовсе нестерпимым. Его прикосновение вызывало мучительную боль, сводило судорогой лицевые мышцы.
Только сейчас паша растерянно заметил, что вытереться нечем, сделал привычно-требовательное движение в сторону слуги. Однако Юсуф, опережая, уже протягивал паше походное полотенце.
- Возьмите, господин.
Баттал-паша энергично вытерся, молча вернул влажную тряпку слуге, стал быстро подниматься по тропинке, не оглядываясь и не сомневаясь, что Юсуф поспешит за ним.
Кажется, ничего не изменилось за то время, которое Баттал-паша находился у реки: так же в беспорядке разбросаны походные мешки, так же бесформенными буграми выделяются
спящие янычары, так же сбились в отару овцы (лежащие с краю, расталкивая остальных, вдруг начинают двигаться к центру, на короткое время нарушая покой ночи и сон отары; потом все успокаивается). Однако, ночные сумерки уже потеряли свои черно-¬фиолетовые тона. Воздух сделался синим, прозрачным. Появилась свойственная утренним часам изломанность линий и объемность предметов.
Но здесь, наверху вновь возникло чувство, что за ним кто-то следит. Паша медленно, переводя взгляд от кострища к кострищу, осмотрел лагерь, вдруг понял, что следил за ним все это время и следит сейчас Муххамад…
- Он что? Думает, я сбегу?!- Баттал-паша хмыкнул, поперхнулся, раскашлялся. – Или он просто боится? - Замотал головой, будто хотел освободиться от тревожащих его мыслей, повернулся, почти бегом устремился к своему ковру.
Паша всегда вставал рано, чтобы спокойно приготовиться к молитве. И теперь Юсуф уже вытащил из мешка молитвенный коврик, положил книжку Корана, подушечку для ног.
Баттал-паша, успокаиваясь, присел, тронул, как бы проверяя, Коран, четки, повернулся лицом на юго-запад.
Неожиданно пришла мысль, что он в это раннее утро уже второй раз становится на колени, но Баттал-паша сразу же ее отогнал, оглянулся на Юсуфа.
- Поднимай людей. Пора.
Светло-синяя полоска у горизонта пожелтела, обещая скорое появление солнца.
Баттал-паша согласно кивнул, улыбнулся, повторил:
- Да, пора. - Продолжал. - Сегодня нас всех ждет трудный день. В горах прошел дождь. - Подождал. - Переход через перевал будет опасным. И я хочу, чтобы ты был рядом с посланником султана. - Баттал-паша вновь, как только что, улыбнулся, быстро, внимательно взглянул на слугу. – Юсуф! Посланник не должен пройти перевал! – Помолчал, добавил. – Он должен умереть!
Юсуф вздрогнул, однако переспрашивать не решился, опустив глаза, покорно ждал.
Но паша, повернувшись лицом к показавшемуся над скалами солнцу, замер не мгновение, сделал брезгливое движение пальцами, отпуская слугу, отрешаясь от всего, поднял кверху руки, и точно не было ни ночных кошмаров, ни утренней прогулки к реке, ни отданного приказа, глухим, монотонным шепотом забормотал слова молитвы, повышая голос лишь на вечном и непреходящем:
- Аллах акбар!..

* - Le vin est tire et qu’il faut le boire (фр) – вино откупорено и надо выпить его