NEKHRYUTKA : БЫТОВОЕ УДАВЛЕНИЕ

Бессоннца, как недуг свойственный людям возраста пожилого и зрелого, в большей степени отражается на следующий день на здоровье физическом, нежели душевном. Утренние заботы стирают воспоминания о тревожных мыслях, оставляя лёгкое, неопределённое беспокойство. К концу рабочего дня имеет место лишь усталость и разбитость, свободно переходящие в дремоту перед экраном телевизора. Даже традиционный пиздёж супруги, выражающей недовольство бытовой неустроенностью, не может прервать поток иллюзорных образов, предворяющих настоящие сны.
Через два месяца Симановичу исполнится 47 лет. Он вполне смирился со своим отражением в зеркале, он отдавал себе отчёт в том, что жизнь может закончиться и через двадцать лет и, может быть, уже через два года… Более всего Симановича убивала мысль о сексе, о том, что происходило на их продавленном временем диванчике в маленькой квартирке у кольцевой автодороги. Софочка, не заботясь о подмывании, раздвигала жирные ляжки, и, с наслаждением почесав натёртую за день паховую складку, голосом четырежды опоросившейся свиноматки командовала Мише: «Давай, лезь!» Временами он сомневался, пизду он трёт или большую складку жира, пропитанную скользким потом… Акт заканчивался вялым, практически неощутимым оргазмом.
День, традиционно не принесший ничего хорошего, подходил к концу. Кафедра высшей математики главного технического ВУЗа республики постепенно пустела. Толпы красивых студенток, жаждавших познать теорию алгоритмов, изучали более привлекательные дисциплины в окрестных барах и общежитиях. Сложив в потёртый саквояж какие-то бумаги, Симанович попрощался с Верой Павловной, которая сидела на работе, пока ВОХРушники не просили её освободить помещение: сын старшей лаборантки недавно женился и привёл в однокомнатную квартиру провинциальную фифочку, рассматривающую свекровь, как последнее препятствие на пути приватизации жилья. Два забитых пролетариатом троллейбуса пришлось пропустить, проезд же в третьем, кроме традиционного проездного, был оплачен ещё и пуговицей от умеренно изношенного осеннего пальто…
Симанович давно отвык реагировать на женскую злобу, а уж свои кулинарные пристрастия проявлял последний десяток лет, выбирая между гречневой кашей и картофельным пюре в студенческой столовой. С отвращением жуя тушёную тыкву с морковью и бураком, Миша мечтал о загробной жизни. Мечтал, как будет лежать в мягком гробу в своём лучшем и единственном костюме, мечтал, как вновь родится долгожданным и единственным ребёнком в семье среднего американского миллионера…
Философские мечты были прерваны резким воем сливного бочка. Вместе с облегчившейся Софой из уборной выходил злой дух. «Ела мясо» - мелькнула мысль. Без сожаления угостив помойное ведро большей половиной своего ужина, Симанович вымыл тарелку и направился к дивану. Застиранная наволочка и пропитанная потом подушка внушали мысли о триумфе материализма и выглядели символом его скорбного бытия. Софа читала очередную книгу Донцовой. Выставив ороговевшие, в глубоких трещинах пятки, она оттянула в сторону трусы и махнула рукой. Симанович преклонил колени перед волосатым разъёмом женской сущности и стал разглядывать обложку очередного тома ненавистной всем мужчинам афтарши. На ней, грацозно оттопыревая туго перетянутую голубыми джинсами жопу, целилась из крупнокалиберного пулемёта в крутой джип рыжеволосая красавица. Ожидание привычной эрекции затянулось. Миша так и стоял на коленях, глядя, как книга накрывает усатое лицо храпящей супруги. Погасли последние окна в доме напротив, но шевелиться не хотелось, как впрочем не хотелось и спать. Старость подкралась и взяла своё – последнюю, едва различимую радость в хмурой и злой жизни.
Утром Симанович с наслаждением утюжил свой лучший и единственный костюм, с усилием, как можно короче, сбривал седую щетину, старательно завязывал галстук. Старательно, чтобы узел мог выдержать его вес…