Kunny_Lingus : Он открыл глаза

Он открыл глаза. Потому что проснулся. Ибо только что он смотрел дебильно-кошмарный сон, в котором у него сильно болела голова и тошнило. А теперь череп раскалывался наяву. И от этой блевотной боли в башке тошнило еще сильнее, а от этого еще сильнее начинала трещать голова, а от этого… Стоп! А то точно блевану, - подумал он. Э-э-эх, похмелье…
Утро или вечер? Было еще темно… Или уже темно? Блядь! В этом ёбанном городе с осени по весну утро не отличается от вечера, впрочем, день тоже. Часы! Надо просто на них посмот-реть! Где они? За спиной… Надо повернуться. Тогда точно блевану! Тоска… Он повернулся. Желудок рванулся на свободу, за ним ломанулись кишки, печень жестко конфликтовала с ребрами. Пришлось стиснуть зубы и заменить стон мычанием. Наградой ему за муки был дисплей часов. На нем значилось: 7.20. Чего? Утра или вечера? Пизде-е-ец…
Пора вставать. Зачем? Если вечер – не зачем, если утро – тоже ну его на хуй! Но вставать зачем-то было пора… Зачем? Пришлось думать. Он подумал… И понял. Привычка! Пизде-е-ец!
Что делать? Полвопроса какого-то там вопроса. Кто его задал? Не помню… Наверняка тоже нажрался как скотина. И наутро начал задавать вопросы. Извечный утренний вопрос! И кто виноват? Ага, это кажется вторая половина вопроса.
И все же, делать-то что? В смысле, анальгин с цитрамоном, или радикально и по-взрослому – мужественно ебнуть стакан конины? От мысли о втором варианте желудок все-таки вырвался. И побежал. Он побежал за ним. В сортир… Пизде-е-ец.
Он валялся около унитаза, потный и обессиленный. Обильное желчепускание странным образом прочистило мозги. Сколько я уже в этом штопоре? Неделю? Нет, кажется больше. Надо что-то делать. И не только с похмельем. Как там было, в той, где-то им подобранной дурацкой брошюре… Надо что-то сказать себе. Что? Вспомнил! “Я алкоголик и должен понимать то, что это - неизлечимо…”, и вот еще: “срыву способствовали сложные отношения с женой”. Да-а-а, отношения…, пизде-е-ец… И надо обязательно вспомнить что-нибудь хорошее из той, прошлой жизни. Он принялся вспоминать.
Вот они вместе с сыном на море. Море, счастливый сын и счастливая Марина. И он, сча-стливый за двоих. И она тогда сказала… Нет, это она сказала потом. А надо о хорошем. Ладно, пусть будут горы. У нее там работа. И он, взяв с собой сына, приехал к ней. Он хотел, что бы она была счастлива, что бы они все были счастливы. И она тогда сказала… Нет, не тогда, потом: “Неудачник! Ты мне не нужен!”.
Он конвульсивно дернулся. И мысли, как всегда, понеслись вниз, по экспоненте. Вот опять она, Марина, тогда когда он ей сказал о том, что он все знает о Другом. Она даже не собиралась отрицать и извиняться! И она тогда сказала…
В мозги ебанули картечью. Из двенадцатого калибра. Дуплетом. Пизде-е-ец. Где там ко-нина?!
День, точно, день. Столик в каком-то гадюжнике. И конина. Хрен знает, какой стакан. Тошнит и уже не вливается в глотку. Но вливать надо. Ибо будет вечер, а потом ночь. И тогда все… Ладно, долакаю потом, поближе к дому.
Шатаясь, он вышел на улицу. Колкий морозный воздух резанул легкие и ледяной волной растекся в затылке, вытесняя из головы алкогольную дурноту. В узкой щели между выстужен-ными стенами домов плескалось синее, искрящееся как иней небо. Небо… И не было Марины.
И он понял: в этой жизни еще есть жизнь. Его жизнь!