bezbazarov : Маленькая Пролетарская Трагедия (киберпанк)

Тяжело переставляя ноги, кроша щебёнку подошвами могучих, заляпанных раствором кирзачей, Филимонов подходил к родному дому, уже давно переставшему быть кровом, гнездом и очагом... Ничего хорошего его там не ждало.
Младшенький, Евсей, чалился на Северном Урале, старшенький, Пахом -- прижился переводчиком у самалийских пиратов, имел долю с каждого борта и домой не торопился, только присылал исправно по сто долларов на Новый Год и День Ребёнка... Защитить отца они не могли.
А жена Любаша... Даааа, женааааа...
Филимонов глубоко и хрипло, на разрыв бронхов, вздохнул.
Месяц назад в подсобку заглянул прораб Петрович. Ни слова не говоря, Петрович выставил на стол пузырь прозрачной, положил солёный огурец и потупил глаза.
-- Что, кризис? -- спросил Филимонов обречённо, плеща в майонезные баночки по 250 привычных.
-- Он, проклятый. Сворачиваем стройку. Филимонов, ты бетонщик от Бога, но прости, брат -- в бессрочный.....
Так Филимонов стал безработным. И до того не светозарная семейная жизнь его превратилась в ад кромешный и темень безысходную. И не ходить бы в это логово теперь -- да как не пойдёшь, только себе же хуже сделаешь.
Филимонов задрал голову и отыскал свои окна и лоджию на шестнадцатом этаже. Свет горел.
"Пездец" -- тускло и уныло подумал Филимонов.
... Вечера после бесплодных скитаний в поисках заработка проходили одинаковые, как бритые новобранцы в бане, страшно, неразличимо, с пугающей неизвестностью -- то ли пизды получишь, то ли кашу отберут, то ли ваще нахуй на передок...
Жена Любаша давно исчерпала весь словарный запас, и так невеликий, изматерилась вволю, покрыла жёстким ёбом и Филимонова, и родню его, и лары, и пенаты. Третий день она молчала, только азартно и упоенно красила толстые корявые ногти на ногах в ядовитый красный цвет, лак вонял, на левом мизинце вступал в реакцию с грибком и дымился...
Пищи в этом доме Филимонов уже не получал, телевизор был ему запрещён, книг и газет сроду не водилось.
А ещё Филимонов страдал от воздержания. Он страшно, истерично хотел ебаться. Очень хотел. Организм, расстроенный невзгодами и стрессами требовал продолжить свой, пусть и крайне неудачный, род. Но и тут Любаша была непреклонна, раз недобытчик -- соси хуй.
Сама она нашла выход в лице, а точнее -- в конце соседа Лёвушки. Это было существо тихое, доброе, доктор биологии и безотказный до неприличия. Любаша просто приходила к нему, как на процедуры, и Лёвушка, отложив научные труды -- старался. Любашу он не любил, просто очень боялся. Филимонов думал как-то набить лицо интеллигенту, уже и в дверь соседа позвонил, но услышав :
-- Да-да, простите, не извольте, только тапочек...ах, да куда ж он... -- плюнул и вернулся к себе.
... Посидев в темной кухне, не решаясь даже порыскать по углам в поисках корки, Филимонов на цыпочках направился в "залу-гостинную-столовую-спальню". Любаша лежала под атласным одеялом, отрешённо глядя в трещинистый потолок. Стараясь не шуршать барахлишком, Филимонов разделся и скользнул в постель. Полежал. Лежать на спине было неудобно, эрегированный до мраморности "Филимоша" упирался в вату одеяла и поскрипывал.
"Как я живу, как я живу!!!" -- подумалось вдруг Филимонову, --" ведь это просто вегетативная инфузорийность какая-то, плесенная вирусность, ни тебе за футбол попездеть, ни пожрать, ни поебаться, ничего разумного, вечного, доброго нет в жизни моей...".
Задумавшись и забывшись , Филимонов повернулся на бок и положил привычным жестом руку на крутой, как Жигулёвские Горы, бок жены.
Ответ не замедлил. Гулкая затрещина ошеломила Филимонова, но слуха не лишила :
-- Аааа, блять, как трахаться -- так сюда, а как семью кормить, так, как... -- то..., а как -- то...!
Обвинения, страшные и несправедливые, сыпались на обмершего Филимонова, не трогая душу, но терзая разум -- Филимонов сознавал, что с каждым этим неадекватным упрёком он низвергается, пресмыкается, размазывается и уничтожается как человек и специалист бетонных работ. Рефлекторно, ограждая своё человеческое достоинство впредь, Филимонов рукой, привыкшей к перфоратору и комсомольской совковой, цапнул Любашу за вибрирующее от визгливых воплей горло и тряхнул.
... и наступила тишина. Филимонов даже не сразу понял, что стало тихо и спокойно, как двадцать второго июня в три часа на Буге. Жена лежала, странно повернув голову и глядя на Филимонова пустым, стеклянным глазом. Не орала, не дралась, не дышала и не жила...
Озябший вдруг Филимонов убедился в этом, поднеся ворсистое ухо к расплывшемуся бюсту Любаши, а затем прощупав пульс во всех мыслимых местах, даже там , где его заведомо быть не могло. "Финита ля. Свобода".
Именно эти два слова всплыли во внезапно пробудившемся мозгу Филимонова.
" Страшно ли мне? Нет. Раскаиваюсь ли я? Да в чём же? Честен ли я с самим собой в столь драматический, судьбоносный, решающе-поворотный момент моей жизни? Да! Но самое главное -- теперь я смогу , наконец, поразмышлять о том, почему вероятность произведения двух событий равна произведению вероятности одного из них на условную вероятность другого, вычисленную при условии, что первое событие уже наступило... А ещё теперь я могу выпить водки".
С этой дерзкой мыслью Филимонов подошёл к серванту, на который ему было запрещено даже смотреть, а не то что открывать. Там ныне почившая Любаша хранила свой винный погребок, распахивавшийся только при появлении подруг или заманённого в отсутствии Филимонова робкого трезвенника Лёвушки.
Обнаружив на полке поллитровку "Флагмана", чекушку коньячка "Московского" и 0,7 "Арбатского" красного -- Филимонов, не присаживаясь, мерно и мощно выпил всё из горла. И ощутил, наконец-то, лёгкую эйфорию.
Медленным, церемониальным, почти полонезным шагом он двинулся на балкон, где уже месяц пересыхал в уголке перил припрятанный бычок LD. Курить в квартире Филимонову было запрещено давно и везде. Было. А теперь нет. Проходя мимо кровати с непривычно безвредной супругой, Филимонов плюнул на атласное одеяло. Постоял. Вспомнил,что очень хотел ебаться. Приспустив семейники, Филимонов взялся за "Филимошу", как красноармеец при штыковой атаке. Но из сжатых кулаков Филимонова выглядывала не грозная трёхлинейка с примкнутым штыком, а болталось что-то, напоминающее дохлую кобру, придушенную озорным мангустом.
Не желая смириться с очевидным, Филимонов на коленях подполз к непротестующей, как обычно, Любаше и игриво поводил "Филимошей" по ещё тёплым приоткрытым губам. Тщетно, не возбудило. С кряхтеньем он перевернул супругу на бок и попытался пристроиться сзади. Впустую, азарта не было, желания тоже.
-- Вот так-то, блять! А теперь я не хочу! --заносчиво и высокомерно воскликнул Филимонов, сползая с атласа на холодный линолеум.
...Ах, как терпко и пряно пахнет ароматный табак, куримый на свежем воздухе, высоко над бренной землёй! Скользя затуманенным взором по бледному, лишайчатому от кратеров диску полной луны, Филимонов мыслил длинно и неторопливо :
-- Квартиру продам... билет куплю... Килиманджаро... водопад Виктории... саванна, и ни одной суки с накладными...да... Ай! Бляяяяять....
Тонущий в вязкой, как гречишный мёд, свободе Филимонов немного забылся и, санитарно стряхивая пепел за перила балкона, выронил в бездну драгоценный окурок. "Это ж последний!" -- быстрее молнии, приручённой психом-гением Николой Теслой, мелькнула в голове Филимонова -- и он ринулся вдогонку. И тут ему чертовски повезло! Наконец-то судьба улыбнулась ему -- на траверзе окон пятого этажа он настиг чинарик, схватил его, рассыпая снопы искр, победно хохотнул и сладко, глубоко затян...