о. Неграмотный : Сады XII. Язык цикад

There are roughly 300 members of the Samaritan sect living in Israel.
Their holy place is Mount Gerisim in Samaria which they say is the true site of the temple.
As far as anyone knows, the Israeli Samaritans are the only ones in the world.

Жара лежит на наших лицах и предплечьях. Жара лежит на наших лицах и ресницах. Жара золотым слитком давит нам на мозг. Безумно орут цикады.

Мы стоим на автобусной остановке с моей женщиной, держим друг друга за руки, и пререкаемся. У нас жаркий сезон.

- Ты бы мог заплатить брачный выкуп моему брату и забрать меня к себе
- Ты же современная девушка. С высшим образованием.
- Я самаритянка
- Тебя продают как скотину – это ужасно!

Ужасна и нелепа была не сумма брачного выкупа. Ужасна и нелепа была идея брачного выкупа и всех традиционных обрядов самаритян

- Ты ведешь себя как маленькая девочка. Капризничаешь. Требуешь безумных вещей
- Это ты ведешь себя как маленький мальчик. Ты пытаешься увильнуть. Мужчина берет на себя ответственность за женщину. Даже за ее безумие.

- Но мы живем не в бронзовом веке!
- Не в бронзовом
- Зачем же ты требуешь от меня всего этого безумия
- Я самаритянка. Это мой народ
- Неужели ты не понимаешь, что это все – миф! Метафора! Злые сказки ушедшей эпохи. Это, как цикады! Они поют, но мы не понимаем их языка.
- Я самаритянка и я верю в сказки и в цикад
- Ты не понимаешь…
- Ну конечно! Куда уж мне! Я ведь самаритянка. Сначала детям, потом собакам. Я - хуже детей и ниже животного.

Она вырывает свои руки и хочет уйти.

Между нами пропасть в тысячи лет Я протягиваю ей руку сквозь пропасть. Мужчина и женщина из разных эпох встречаются на автобусной остановке. Имя всему этому – безумие.

- Постой! Ты ведешь себя как маленькая девочка. Это все безумие - бормочу я, но соглашаюсь.

Я соглашаюсь. Цикады сидят на придорожном дереве и играют на арфах.
Я знаю - царь Давид на самом деле был царем цикад.

Она имела наглость считать себя маленькой девочкой, имея рыжую дорогу волос на животе. Еще до того как мы стали мужем и женой, я увидел случайно – (блузка задралась) Рыжую Дорогу. Странные вещи я ощутил. Состояние возбуждения смешалось во мне с религиозным почтением. И даже трепетом.

Это была не маленькая кокетливая тропинка, и даже не аккуратная ровная дорожка, это была настоящая дорога из толстых медных волос. В этом было, что то сильное, первичное. Такой дорогой наверняка была украшено белое сладкое тесто праматери Евы, свежеслепленное грубыми пальцами библейского бога. Ева лежала куском сонной плоти на хирургическом столе, еще не дышала, и не видела, возможно, у нее даже глаз еще не было, но ее тело уже было украшено Рыжей Дорогой.

Моя женщина – рыжая самаритянка. Неправильная, как и все самаритяне. Колесница истории переехала многие народы, но только не их.

Вот они пасынки бронзового века, карабкающиеся на священную гору Гризим – жалкие и великие одновременно, потерявшие право называться народом и даже племенем, но не потерявшие своих религиозных принципов

Она удивительным образом сочетает пиетет к законам бронзового века с любовью к современным нарядам.

Она носит на голове платок, как подобает богобоязненной женщине, бедра же покрывает модной узкой юбкой с разрезом. Облегающая блузка изо всех сил сражается с пышной грудью. Сильные твердые соски рассверливают тонкую ткань. Кажется, еще немного, и на материи блузки проступит пятно жирного молока. Или яда.

Вот она стоит на автобусной остановке, с усмешкой выслушивая проклятия ортодоксов. Она прячет свои наглые глаза за солнечными очками. Солнечные очки отражают смешные бороды и пейсы. Она улыбается самыми кончиками губ. Змеи обвиваются вокруг ее тонких каблуков.

Она выглядит развратной, но на самом деле она девственница. Первобытная Хава на сверхвысоких каблуках.

У нее есть рыжий брат, который надзирает за ее девственностью. Толстый, большой, пахнущий псиной человек, с не имеющим размера нервным ртом, - неаккуратным, как будто бы разорванным рыболовными крючками. Когда он говорит, то брызгает слюной, когда молчит - крутит и дергает ртом, складывая его в некое подобие хобота. Он полон жира и нервов ее брат – вождь религиозной общины самаритян.
Он в каком то довольно прибыльным бизнесе – ее брат, но бизнес не есть главная часть его жизни.

По праздникам он поднимается на гору Гризим. Замотанный с головой в полосатое молитвенное покрывало, он несет на груди пудовый свиток Торы. Тора заслоняет ему поле зрения и потому он вынужден полагаться на своих товарищей.
Громкими криками на мертвом арамейском языке они предупреждают его об опасных поворотах горной тропы

Распространяя запах псины, он упрямо карабкается на гору Гризим по серпантину. Чтобы там, на самой вершине, услышать и почувствовать нечто, понятное только ему и трехстам его последователям. Он стоит и слушает пыльный ветер, крутящийся столбом.
Слепец, вооруженный Торой на мертвом арамейском языке.

………….

В течении полугода, мы встречаемся с самаритянкой на автобусной остановке, и улыбаемся друг другу. Я никак не решаюсь заговорить с ней. Этому нет объяснения, ведь я не робок. Я знаю только то, что встретились на автобусной остановке не случайно. Я прихожу на автобусную остановку, чтобы купить билет до места, которое не обозначено на картах.

Если она вдруг перестанет приходить на остановку, я все равно буду приходить сюда. Я приду, как солдат на пост. Встану, и буду стоять весь день, пропуская один автобус за другим. Пока день, наконец, не закончиться. А я так и буду стоять на автобусной остановке со скомканным бумажным билетиком в Эден.

Однажды я заговорю с самаритянкой, однажды я приду сюда с огромным деревянным циркулем. Как профессиональный землемер, я замерю кусок асфальта. Прилежащие рядом кусты и сухая красная земля. Это все – наше. Немного пальмовых листьев и яблок. Частный ограниченный пределами автобусной остановки Эден.

Я построю свой персональный рай. Это вызов. Я должен построить свой маленький асфальтированный райский огород, не для того чтобы, лично им наслаждаться. Но для того что бы доказать принципиальную возможность существования такого места. Мой бог – это бог любви, но за его спиной стоит другой древний бог.
Бог оазиса – бог справедливости и метафор. Бог цикад - цикады облепили ему лицо.

Я хочу заговорить с ней, но меня мучают сомнения. Возможен ли асфальтированный рай.
Вооруженные лишь пальмовыми листьями и яблоками мы будем воевать с древними чудовищами. Что бы поразить древних чудовищ нужно гораздо более серьезное оружие.

- Можно я провожу тебя до дома?

Она снимает солнечные очки и задумчиво кусает дужку

- Ты еврей, а я самаритянка

Я знаю точно, что она хочет, что бы я проводил ее до дома. Хочет этого так же сильно, как и я. Тяжелые веки наполовину закрывают ее наглые глаза. На ресницах не краска, но чугунная крошка, черный чугун греха.

На самом деле здесь нет никакого греха. Грешен тот, кто воздвигает между нами преграды. Нас ожидают преграды, но мы их преодолеем.

- Ты еврей, а я самаритянка

Ты скотина. Рыжая скотина с медовыми глазами. Рыжая скотина на сверхвысоких каблуках.
На слова любви ты должна отвечать словами любви, а не цитатами из Торы

Я очень хочу погладить рукой между ногами моей рыжей женщины, но этому препятствуют старейшины самаритян с одной стороны, и ортодоксы с другой - условности бронзового века. Стоя на автобусной остановке, я могу тайно погладить ее по спине и только.
Когда я медленно провожу пальцами у нее по спинному хребту – она вздрагивает, как будто это не пальцы – но ножи.
Резник работает ножом быстро - как скрипач смычком. Раз и все. Мелодия смерти сыграна виртуозно. Догматы религии запрещают мучить скот.
Я же хочу, чтобы моя скотина дергалась и хрипела, чтобы глаза ей постепенно застилал туман.

Я хочу, чтобы скотина мучилась, так же сильно как мучаюсь я.
Я знаю, если я поглажу рукой у нее между ногами, прямо здесь - на автобусной остановке то нас проклянут, а то и побьют камнями.
Я знаю, что если я поглажу рукой у нее между ногами, то рука моя некоторое время будет светиться в темноте.

Это не любовь. Это безумие. Злая радиация бронзового века.

……..

Самаритяне живут в закрытом квартале, их дома больше похожи на арабские, чем на еврейские. Они носят фески, а не кипы – и продают своих женщин согласно законам бронзового века.
Самаритяне очень закрытые люди. Самаритяне закрыты для всех. Открыты они только для своего племенного Бога.

Это такой частный ограниченный родным кварталом Бог. Мощный, мускулистый, но при этом маленький, племенной. За пределами высоких глухих заборов его сила начинает резко уменьшаться, а потом на автобусной остановке ведущей во внешний мир и вовсе сходит на нет.

Когда я служил в армии, я помню, что молился Всесильному. Означает ли это, что я хороший еврей? Я вылезал из танка, снимал тяжелые армейские ботинки и молился Б-гу.
Мог ли я всерьез воспринимать все, что написано в священных писаниях?

Мог ли я искренне и открыто признать истиной эти злые сказки бронзового века?

Яэль забила в висок вражескому военачальнику колышек от палатки. Она приласкала его – беглеца, и когда он заснул.
Она открыла ему черепную коробку, забив деревянный колышек несколькими ударами каменного молотка. Это было просто, как открыть плод тыквы – примерно такие же звуки

Дебора - сумасшедшая рыжая женщина - кричала на мужчин. Их мощные руки были покрыты шерстью как спины ягнят, они лили кровь чужаков так же легко, как кровь жертвенных животных, но она кричала на них, и они склоняли перед ней головы.
Дебора не расчесывала своих волос – в них была заключена ее сила.
Дебора была судьей – она лупила мужчин своего племени судейским посохом по хребтам.
В облаке своих медных нечесаных волос она была беспощадным судьей.

Эстерка и Юдифь с медной полосой волос между белыми ногами – убийцы. Медная полоса между их ногами была оружием.

Ривка обманула слепого мужа, обмотав руки своего сына шкурами ягнят – выдав его за первенца.

Они были умны, расчетливы и коварны эти женщины. С прозрачным лбом и сердцем, стиснутым в кирпич, рыжие женщины управляли бронзовым веком.

Это сказки. Миф. Метафора. Язык цикад.

Мог ли я своими молитвами перекричать цикад? Тяжелые армейские ботинки стояли рядом – единственные молчаливые свидетели моей тщетной попытки познать невозможное.
Сейчас, когда я стоял на автобусной остановке, я не снимал ботинок. Я чувствовал себя исключительным. Мне казалось, что любовь это и есть истинная Тора – а все остальное звон цикад.

Но последующие события показали, что я бесконечно далек от истинной Торы.

…..

В комнату, где я сидел в окружении старейшин самаритян, вошел маленький мальчик с головой, покрытой красной феской. В слабых удлиненных ладонях крысы он держал поднос со стаканами чая.

Вы никогда не видели розовые ладони крысы? Эти ладони очень изящны. Они более человечны, чем ладони людей. Такими ладонями нужно писать рукописи на пергаментах, и играть на арфах. Вершить разные тайные дела.

Чай был налит в стаканы, больше похожие на миниатюрные вазы, чем собственно на стаканы. Заиграла тихая музыка, похожая на мятные сквозняки, и я начал степенную беседу со старейшинами.

Все это было бы сном, забавной небылицей, хрупкой фарфоровой сказкой Ганса Христиана Андерсена, если бы речь не шла о чувстве избранности. О серьёзных, первобытных, исключительных материях. О временах пророков и судей, открывавших рты, как голодные скворцы.

Сложив ноги, самаритяне сидят прямо на полу, как сидели их далекие предки. Кочевники с кожей грязно-оливкового цвета – носители первичной авраамической породы. Жажда справедливости зашита у них на генетическом уровне.

Самаритяне все еще полны первобытных материй. Они одеваются в просторные рубахи и покрывала по моде бронзового века. Щиколотки стиснуты зауженными штанами. На ступнях барочные гнутые туфли. Впрочем, внутри помещений самаритяне ходят босыми. Такие неслышные и невесомые в своих облакообразных рубахах. Над рубахами светятся голые большие лбы. Лбы доминируют над лицом

Самаритяне живут замкнутой общиной, генетический материал циркулирует по замкнутому кругу и потому они часто похожи друг друга. Их лица не особо выразительны. Выразительны их лбы. У них лоб главенствует, доминирует над лицом.

Мысли, которые циркулируют по кругу уже тысячи лет, определяют архитектуру их лбов, и даже рисунок морщин. Сотни поколений уже тысячи лет думают об одном и том же.
За прозрачным лбом можно угадать трупики медоносных пчел и следы колесниц.

Вы можете проехать по таким прозрачным лбам на колеснице. Или на танке. Вы не заставите этих людей отказаться от их убеждений. От веры в оазис, где справедливость измеряется с абсолютной точностью – чайными ложками.

С прозрачным лбом и сердцем, стиснутым в кирпич, самаритяне смогли пережить эти тысячи лет.

Старейшины самаритян издают характерный запах. Так пахли козлы и бараны, отправляемые на всесожжение. Сами по себе старейшины пахнут вполне пристойно – пылью, ладаном, приторным стариковским потом, но вот запах животных отправленных ими давным-давно на всесожжение, перебил их естественный запах старости и мудрости и победил. Так дикий зверь побеждает человека.

Даже чай самаритян пахнет по особенному. Он заваривается очень крепко, с добавлением трав и разливается в маленькие вычурные стаканчики с зауженным горлышком. В этот чай кладется сахар в совершенно невменяемых количествах.
Пить такой приторный, пахнущий аптекой чай нелегко. Это все равно, что точить ножи или разговаривать громким шепотом – ты все время чувствуешь себя на краю.

Чай кочевников пахнет дотошной аптекарской справедливостью. Это когда око берется за око и зуб берется за зуб.

Предо мной развернули Тору самаритян.

Я не знаю арамейского, но я должен был засвидетельствовать. Я должен был подтвердить.
В чертополохе древнего алфавита, я должен был увидеть следы Моисея.

Моше означает – взятый из воды. Он был выловлен из воды, как рыба египетской принцессой, а потом заблудился в пустыне.

Заблудившийся в пустыне рыжий косноязычный человек.
С толстыми тяжелыми веками, открывающимися с трудом, веками, обожженными нестерпимым сиянием. С рыжей головой постоянно наклоненной, как больной цветок, с узкими розовыми ступнями крысы. Ступни крысы – это важно, это отличало его от прочих людей. Его ступни оставляли слабый отпечаток на песке. Египетские колесничие, отправленные в погоню, не смогли найти его.

Он забрался на Гору и увидел нечто, недоступное остальным людям.
Снег смешался с сахаром в его глотке. Страх смешался с восхищением внутри этого рыжего необычного человека.
Он закричал.

Их язык – гортанный. Времена пророков и судей давно прошли, а они все еще держат открытыми свои киноварные глотки скворцов. Они хотят справедливости и признания от людей из внешнего мира. Выкрикивают птичьи слова смешного диалекта.

- Готов ли ты принять нашу веру?

Они голодны! Дайте им справедливость, дайте им признание, и они будут есть его, как мясо.

- Готов ли ты?

Один из почтенных старейшин с тонкой слабой шеей особенно голоден. У него есть посох дерева драгоценной породы, - капризный старик на другой бы не согласился. У него в широких рукавах – ветер и песчинки. Взмахом своего рукава он может опрокинуть мир. Если я отвечу отрицательно, он может ударить меня своим посохом.

- Готов ли?

Я вырезаю из своей печени кусок и швыряю им. На весы их мелочной аптекарской справедливости.

Усилием воли заставляю себя допить приторный чай. Нелегко быть избранным. Быть избранным – неправильное чувство.

…..

Она, современная девушка, ничуть не стесняется своего брата.

- Это мой, брат - сказала она, преспокойно указывая на рыжее чудовище, воняющее псиной – Вы должны познакомиться.

Ее брат, распространившийся на половину комнаты, крепко пожал мне руку – он был силен - вождь маленькой религиозной общины. Он должен был показать мне значимость своего социального положения – жреца и вождя, и потому говорил на своем родном диалекте. Так он обозначал неприкосновенность своей племенной территории.

Он задавал вопросы на арамейском языке. Она переводила.

Мы торговались. Мы торговались беспардонно и громко как на базаре.

Конечно, мы оперировали не коврами, пряностями и слитками меди, но денежным эквивалентом, однако смысл оставался тем же самым. Купля-продажа скота на высоких каблуках. Наконец мы ударили по рукам. Его сестра переходила в мою полную и безраздельную собственность.

Пересчитывая деньги, он вдруг произнес длинную фразу.

Некоторые слова показались мне знакомыми.

Что он сказал?

- Он спрашивает тебя готов ли ты к Армагеддону
- Какое отношение это имеет к нашей свадьбе?

Она вздохнула, и пожала плечами, показывая свою полную непричастность к подобным дурацким вопросам.

- Скажи ему, что готов

Ее брат был безумен. У него было смехотворное ветхозаветное имя – что-то вроде Зевулон.

- Поедешь с нами? – спросила она меня, озабоченно сморщив лобик
- Куда?
- На гору Гризим
- Ты же знаешь, что я ради тебя поеду куда угодно

Она удовлетворенно кивнула. Не столько мне, сколько самой себе.

- Когда ехать-то?
- Я скажу

….

Этим же вечером я потянулся рукой к низу ее живота. К рыжей дороге. Она перехватила мою руку.

- Сделай себе обрезание
- Но я уже обрезан
- Не считается
- И что же делать?
- Неужели у тебя там ничего не осталось?
Я пожал плечами
- Найди хоть что ни будь, настойчиво сказала она – Найди и отрежь. А если у тебя ничего нет, просто проведи лезвием себе по головке
- Но это же глупо
- Ты же веришь, что мы встретились с тобой на автобусной остановке не просто так
- Да, верю.
- Тебе будет страшно, но ты должен почувствовать не только страх, но и восхищение. Ты – исключительный. Я поверила тебе, что человек, если очень захочет, сможет построить рай даже на автобусной остановке, а теперь ты должен поверить мне. Ты – исключительный.

Я сделал это ради нее и это было неправильно. Зашел в ванную комнату. Вооружился бритвой.

Долго смотрел на свой член. Обрезать было нечего. Мне стало страшно. Но я преодолел свой страх и провел бритвой по головке своего члена.

Огненные цветы боли поплыли у меня перед глазами. Лилии. Хризантемы. Лотосы. Так то лучше. Теперь можно идти к моей рыжей женщине.

Ранка на члене быстро заживет, но чувство неправильности останется. На самом деле, я резал себе не кусок плоти, но кусок мозга. Я пожертвовал частью вменяемости для того, чтобы быть ближе к ней – самаритянке. Ведь, как известно, с древних времен самаритяне ниже собак.

Этим же вечером, у нее столе, рядом с Торой, я обнаружил детскую книгу. С картинками.

Оказывается, она читала не только Тору самаритян. Еще она читала детские книжки с картинками. Я думаю, что это была тщательно продуманная ложь с ее стороны, - как можно читать книги для маленьких детей, имея дорогу грубых рыжих волос внизу живота?

Я взял со стола Тору самаритян и осторожно развернул ее. Я не умел читать по арамейски, просто приблизил свое лицо к пергаменту, как это делают маленькие дети в тщетной попытке быть похожими на взрослых. Я имитировал чтение.

Тора самаритян была неправильная. Мне казалось, что Тора самаритян должна пахнуть медом. Мне казалось, что между листами пергамента с незапамятных времен лежат трупики медоносных пчел.
Но там был отпечаток нежных крысиных ладоней – следы тайных дел.

….

Через неделю, когда ранка на моем члене зажила, она сказала мне:

- Поедешь со мной?
- На гору Гризим?
- Нет, планы поменялись. На Голаны

На Голаны, так на Голаны.

Рыжим упрямым самаритянам бесполезно задавать вопросы, они не отвечают на вопросы, только задают их. Они убеждены в своей правоте с ветхозаветных времен.

Мы ехали с ней автобусе и слушали по радио историю про человека со смешным именем, который хотел уничтожить весь мир. Этот человек был одновременно симпатичен и отвратителен своей дерзостью. Он решил боксировать с вечностью, - наверняка у него был рыжий цвет волос.
Я слушал внимательно, она глазела по сторонам и поедала конфеты. Возмутительно громко шуршала оберткой.

- Послушай, что говорят по радио
- У меня спина затекла
- Какой то безумец угрожает взорвать самодельную атомную бомбу
- В этом мире полно дураков.
- Ты говоришь это, так спокойно. Сквозь зевоту.
- Дураков полно
- Неужели тебе совсем не интересно
- Нисколько
- Может речь идет о твоем брате
Она выкатила на меня наглые глаза – Ну и что
- Послушай и скажи мне – он это или не он
- Спина болит
- Ты же не спиной слушаешь

Она встала во весь рост, вышла в проход между сидениями и выгнула спину, как кошка. Задравшаяся блузка обнажила дорогу волос

Ортодоксы ехавшие с нами были возмущены, она же выкатила наглые глаза и сделала вид, что не произошло ничего особенного. Распространяя вокруг себя жару, безумие и нарциссы, разгладила ладошками юбку на бедрах. Уселась обратно. Зашуршала оберткой очередной конфеты.

Она игнорировала мои вопросы, притворяясь маленьким ребенком

Почему женщины так любят притворяться детьми? По моему, это неэффективная стратегия. В мужчине инстинкт охотника и убийцы развит гораздо более родительского инстинкта. Если бы мы жили в бронзовом веке, ее бы забросали камнями.

Громогласно прокляв нас, ортодоксы нас вышли на предпоследней остановке, а мы с Рыжей – на последней. Дальше шли ТрансГоланы – нейтральная территория, мертвые города. Автобусов здесь не было, только военные патрули на джипах.

- Вот здесь мы и поселимся, - сказала она бодрым голосом, указывая рукой на мертвый город – ближайший к нам.
- Здесь нельзя жить – попытался я ее урезонить. – Вода отравлена. В полях закопаны тысячи мин. Снайперы отстреляли даже птиц.
- Здесь – упрямо повторила она и воткнула высокий каблук в сухую красную землю.

…..

Я думал, что она пошутила. Что жить в нейтральной зоне это - такая игра, вроде обрезания обрезанного члена и чтения Торы самаритян. Взрослые люди тоже играют. Мы поиграем в свадебное путешествие по мертвым городам и вернемся в города живые.

Она предложила мне лечь под деревом и передохнуть на пути к мертвому городу.

- Когда я была маленькая, я ложилась на спину и смотрела в небо. Если долго и пристально смотреть на облака, можно увидеть лица людей, которые жили за тысячу лет до нас. И еще раньше.
- Это все поэзия, Рыжая
- Ляг на спину и посмотри на небо
- Вот еще
- Попробуй
- Попробовал. Ничего не вижу
- Секрет прост. Надо, глядя в небо, произносить слова молитвы
- Вижу облако, похожее на голову бородатого человека. При известной фантазии можно сказать, что это голова царя Давида
- Еще можно много всякого увидеть - серьезно говорит мне Рыжая. - Разного.
- А знаешь, чем все это кончиться? Лежание под деревом с райскими яблоками. Придет сирийский патруль и заберет нас собой.
- Какой еще сирийский патруль?
- Враги евфусеи, говорю я ей на понятном ей библейском языке. Враги евфусеи придут и привяжут наши тела к своим колесницам.
- Нет никаких врагов. Враги у тебя в голове. Это наваждение. Просто произнеси слова молитвы и наваждение развеется
- Ты сумасшедшая - говорю я ей - Сейчас придет сирийский патруль
- Не придет!

Кто-то окликнул нас. Кто-то окликнул нас, пока мы лежали под деревом в расслабленных позах.

- Это ангелы

Я делаю страшное лицо, давая ей знаки молчать. Но, дразня меня, Рыжая, нарочито громко произносит:

- Анеглы, ангелы, ангелы.

Неизвестные сделали несколько кругов вокруг нас, переговариваясь между собой. Я не видел их только слышал. Я слышал, что шаги их легки, очень легки. Так же легки, как звуки их неизвестного языка. Птицеловы в одинаковой одежде. Походили и ушли.

- Вот видишь, они нам ничего не сделали. Походили и ушли.

Язык был мелодичен, но непонятен. Не иврит и не арабский.
Кто это был? Сирийский патруль? Израильский спецназ?

….

Я откусил кусок яблока и потом демонстративно выплюнул его на землю.

Когда мы уже подошли к ближайшему мертвому городу, нас обстрелял неизвестный стрелок. Несколько фонтанчиков от пуль обозначили сектор обстрела. Мы кинулись к ближайшему дереву.

Деревья были обработаны дефолиантом, деревья были лишены листвы, так что бы лишить диверсантов возможности укрытия.
Только дерево с несъедобными райскими яблочками, каким то образом избежало химической атаки. Под ним то мы и сидели на корточках, дожидаясь спасительной темноты. Я примерно определил сектор обстрела.

Мы не были не снайперами ни диверсантами, мы были двумя сумасшедшими – она главный сумасшедший, и я - сумасшедший подчиненного звания. Оставалось только надеяться, что мы не будем замечены патрулями противоборствующих сторон.

Обстрел прекратился. Мы уселись под деревом с райскими яблоками, и она немедленно принялась потрошить свою сумку в поисках уцелевшей конфеты. Но конфеты закончились.

Я был зол на нее за все – за этот нелепый смертельно опасный вояж, за неумение слушать, за детские капризы. За то, что она до сих пор не дала мне возможности воспользваться моим супружеским правом. За сумку полную пустых шуршащих конфетных оберток.

Что бы загладить свою вину, она решила накормить меня. Насобирала райских яблок – мелких и ничтожных как горох

Я откусил кусок и демонстративно выплюнул его на сухую красную землю.

Как она разозлилась! Если бы она могла она бы воткнула мне свой сверхвысокий каблук в глаз. Но это было невозможно. Ей пришлось отломить свои высокие каблуки и выбросить их, пока мы пробирались через баррикады в разрушенном пограничном поселке.
Без каблуков она оказалось совсем беззащитной. Наморщив лобик, она пробиралась между завалами на улицах навстречу своим детским представлениям об идеальном мире.
Она была вооружена каблуками как зубами дракона и вот она лишилась своего оружия.

Забыв про снайперскую угрозу мы молча возились Наша борьба была не настоящей, игрушечной. Наша борьба сводилась к тому, что она стремилась меня ударить, а я стремился не допустить этого. Понятно, что в процессе борьбы мы быстро помирились.

Я стал снимать с нее блузку, а она мне помогала.

Тяжелые налитые груди. Зашитые в кожу дикие фрукты. Полные первобытных материй - крови, жира и молока. Полные серебрянной нервной мякоти.
Я осторожно погладил ее грудь, отметив про себя необычайную твердость сосков

Я коснулся губами ее груди. Укусил сосок. И почувствовал, как в мой рот потекло приторное молоко. Я принялся пить это отвратительное человеческое молоко. И пить жадно.

Я пил и чувствовал странное умиротворение. Мои чувства свободно перетекали друг в друга. Злоба и агрессия в - похоть. А похоть в самое элементарное чувство – голод. Наверное, в этом виновата жара. Рыжие самаритянки распространяют вокруг себя жару и безумие. Радиация безумного бронзового века исходит из под юбок самаритянок.

- Ну вот, а ты говорил, что здесь нет еды - сказала она, поправляя руками грудь, так чтобы мне было удобней
- Откуда у тебя молоко?
- Сколько себя помню, у меня всегда было молоко. Даже в детстве.
- Что, и в четыре года было?
- И в четыре. По капле сцеживала.
- Врешь, небось.
- Вру
- Зачем?
- Все равно, ведь не поверишь, откуда молоко

Мы заснули под деревом с игрушечными несъедобными райскими яблочками, разглядывая облака и обнимая друг друга. Любовью мы не занимались.

……

В течении недели, мы пытались с ней найти безопасный мертвый город, но каждый раз подвергались обстрелу.

Мы ночевали в брошенных домах и прямо на открытом воздухе. Мы меняли места дневок и ночевок, но не могли найти безопасного места. Два кочевника с чумазыми лицами. Кочевник и кочевница.

Все повторялось по кругу. Сначала обстрел. Потом бегство до ближайшего дерева с листвой, не опавшей от обработки дефолиантами.

Молитвы скороговоркой выстреленные в облака. Ее выкрики – «Ангелы! Ангелы!».

После ее криков обстрел прекращался.

Мы питались только райскими яблочками. Я привык к их терпкому вкусу. Рыжая еще прикармливала меня своей грудью. Она очень похудела, но грудь ее оставалась все такой же большой. Мы с ней до сих пор не стали мужем и женой. Нам было не до этого – мы искали безопасное место. Потому что под обстрелами выбраться назад уже не могли. Это было наваждением.

….

Я проснулся рано утром от того, что рыжая с кем то разговаривала по телефону. Знаете, когда слышишь отдельные реплики и паузы между ними сразу понимаешь, что человек с кем то разговаривает по телефону.

- Здесь безопасно, обстрелы прекратились - успокаивала своего невидимого собеседника – Здесь совершенно безопасно. Я, наконец, нашла безопасное место.

Было ранее утро. То ли дети плакали, то ли смеялись дикие звери. Это маленький дибук ехал верхом на шакале. Маленький дибук мешал мне подслушать секреты моей рыжей женщины.

Солнечные лучи разрезали разрушенную комнату на две части. В светлой части комнаты стояли чемоданы, а в темной, скрытой тенью, стояла Рыжая. Рядом с телефонным столиком.

Два бегемотистых чемодана стояли собранными у двери. Люди превращенные в облака во время Войны Судного Дня, оставили тяжелые чемоданы на земле – у порога своего брошенного дома. Мы еще не разбирали эти чемоданы, хотя там могли оказаться вещи, небесполезные в нашем быту кочевников.

- Рыжая, я знаю, ты говорила по телефону со своим братом
- Ни с кем я не говорила.
- Опять ты врешь мне
- Я не вру. Телефон вообще не работает. Здесь нет связи. Это наваждение.

Иллюзия ее разговора с невидимым собеседником была настолько полной, что я даже поднял трубку телефона ожидая услышать гудки. Телефон молчал.

Все было неправильно. Как Тора самаритян. Маленькой общины, каким то чудом избежавшей беспощадных колес истории.

По стенам шныряли маленькие ящерицы. Я выглянул в окно. Во дворе стояли мертвые деревья, обработанные дефолиантами. И я должен был поверить, что здесь мы построим свой маленький сад. Наверняка, на склонах Голан затаились снайперы противоборствующих сторон. Израильский спецназ и сирийский патруль. Никто стрелял, но это ничего не значило.

Ловчие в одинаковых оливковых одеждах сейчас рассматривают наши лица в снайперский прицел. Ловчие видят следы маленьких птичьих лап в уголках наших ртов. Мы еще не знаем, что завтра прилетят птицы и сядут на наши с Рыжей лица, а ловчие уже знают. Она знают этих чудных птиц поименно, они знают цвет их оперенья.

Мы с Рыжей заигрались в облака и ангелов. Нам просто дико везло. Можно сколько угодно называть ангелов по именам, но наваждение не развеется.

………

На следующий день произошел атомный взрыв. Взрыв произошел достаточно далеко, - так что бы не повредить нам. Но его сияние и мощь мы ощутили в полной мере.

- Смотри – сказала она мне – Взрыв

Мне показалось, что в этот момент ее ресницы удлинились. Ее губы набухли. Ее глаза стали огромными как у сказочной феи и ярко блестели как две звезды. Она слепила меня своей красотой. Убивала.

Она попыталась обнять меня, но я не дался

Было не светло и не темно. Было не лето. Была не зима. Осень? Веcна? В вечных сумерках повис красный мускул солнца

Я вывернул ей руку, так что бы ей было больно, и чтобы она не смела от меня убегать. Я подвел ее к окну и указал на красный воспаленный мускул солнца

- Что это значит? – спросил я ее
- Теперь мы с тобой муж и жена - ответила она мне. – Жена и муж

Кто то окликнул нас, - две стоящие у окна, фигуры.
Кто? Язык был мелодичен, но непонятен.
Царь Давид или Царь цикад.

Я ударил ее по лицу изо всех сил.

- На слова любви ты должна была отвечать мне человеческим языком, а не цитатами из Торы! Зачем твой брат взорвал атомную бомбу? Зачем мы сюда приехали?
- Ты сам этого захотел. Помнишь, ты говорил, что готов жить в пустыне со мной в одном шатре – так, как когда то жили наши предки.
- И что мы теперь будем делать здесь. В ядерной пустыне?
- Ничего особенного. Жить. Наши предки тоже жили в пустыне. Я буду матерью. Я буду рожать детей. А ты будешь отцом. Ты будешь их воспитывать
- И все?
- Ну…Можно еще пасти скот. Мы могли бы завести скот, разрешенный Торой. Я же не смогу прокормить всех из своей груди…
- Я понял. У нас будет много скота и много детей, которым я буду читать Тору вместо сказок на ночь.
Скот и дети. Я стану патриархом. У меня будет слабая шея и лицо похожее на скомканный бумажный пакет. Такие бумажные пакеты грубой коричневой бумаги. Морщины на моем лице будут резать как бритва. О морщины на моем лице можно будет порезаться.
Я стану говорить и меня будут слушать. Я стану основателем нового народа. Прежний был не очень хорош, правда?... Нового, потому что прежний народ не оправдал надежд своего архитектора…Ты этого хочешь? Так вот – у меня есть новость для тебя – я тоже не оправдаю надежд. Я ухожу.
- Я накормила тебя из собственной груди и теперь ты меня оставляешь.
- Взрыв организовал твой брат
- Мой брат абсолютно ни причем. Он просто предупреждал нас.
- Взрыв организовал твой брат
- Просто произнеси слова молитвы и наваждение развеется
- Я ухожу. Я не могу молиться искренне и открыто – у меня нет сахара во рту – только снег.
- Не уходи. Если ты уйдешь сейчас, то вернешься уже совсем в другое место.

Я упал перед ней на колени и взмолился.

- Я не знаю кто ты. Но я знаю, что ты существуешь. Я даже не знаю, как тебя зовут – рыжую яростную женщину. Отпусти меня, Рыжая.
- Не могу. Ведь мы уже стали мужем и женой
- Пойми, мы слишком разные с тобой. Ты смотришь на атомный взрыв и чувствуешь страх и восхищение, а я чувствую только страх.
Ты очень сильная. Ты – Яэль. Ты - Эстерка. Ты - Юдифь. Ты - Дебора. Ты шагаешь по земле, а голова твоя - в облаках. В твоем мозгу сидят цикады, твоими устами говорит Б-г.
А я слаб. Я не могу, я не готов стать патриархом. Это большая ответственность. Для того, чтобы стать патриархом, нужно быть исключительным, нужно иметь кожу оливкового цвета и рыжие волосы, нужно родиться в пустыне и выжить там. И не заблудиться. А я умудрился заблудиться на автобусной остановке.
- Почему ты не веришь мне?
- Потому что ты сумасшедшая. Ты повернутая. Твой мозг мертв. Ты разговариваешь со мной на языке цикад. Не смей разговаривать со мной на языке цикад! Ты должна разговаривать со мной на человеческом языке! Не то я сделаю с тобой то, что ты сотворила с этим миром! Это все. Больше ничего не говори мне. Я ухожу, пока сюда не явился сирийский патруль…

…..

Я вышел наружу. Голаны сравняло с землей. Повсюду, куда хватало глаз, была пустыня. Я ведь сам этого хотел – сухой красной земли. Первозданного быта кочевников. Любви распределяемой чайной ложкой. Нежной ветки маленьких райских яблок растущей внизу женского живота.
Я хотел невозможного – отдельно взятого асфальтированного рая. Идти было просто некуда.

И тогда я решил вернуться.

Она была еще жива. Она лежала с перерезанным горлом и пристально смотрела на меня. Она была абсолютно голая и было ясно, что перерезанное горло – не самое страшное насилие, которое с ней произошло.

Тяжелые шарики ртути застыли в уголках ее глаз, вместо слез.
Насилие душное и приторное как сирень цвело у нее между ног.
Алые гранатовые зерна, выпавшие из влагалища на внутреннюю сторону бедра.

Кто это сделал? Израильский спецназ? Сирийский патруль?
Царь Давид - царь цикад. А может египетский колесничий. Только не я.

Я посмотрел на Рыжую Дорогу ведущую из ее промежности – вверх на лобок и далее на нижнюю часть живота. Всюду там раны перемешались с цветами. Ее раны цвели.

Кто это сделал?

Она не может разговаривать перерезанным горлом, но она может разговаривать глазами
- ?
Она опять притворяется ребенком

Я перевожу на доступный ей библейский язык – враги, евфусеи.

- Это они привязали твое белое тело к боевым колесницам и разорвали его? Это они проехали окованным медью колесом боевой колесницы по твоему горлу, и по твоей рыжей дороге?

Она сильна, но я тоже силен. Я – кочевник с кожей грязно-оливкового цвета. Мое зрение закалено нестерпимым сиянием ядерного взрыва.

Я должен отомстить и месть моя будет библейского масштаба.

Я разделся и приблизился к ней – моей рыжей яростной женщине. Свою месть я начал с того, что двумя пальцами провел ей по животу, начав путешествие от ложбинки между ее грудями. Подобно мускулам мужчины грудь служила свидетельством ее первичной силы и власти. Она схватила моего человечка из пальцев, когда он успел добраться до ее пупка.
Она схватила меня за пальцы и уставилась на меня, как сова. Строгая птица. Маленький аккуратный ночной хирург. Ночью ночной хирург смотрит с небес землю. С высоты птичьего полета люди кажутся мышами.

Она придержала моего человечка из пальцев, пристально глядя мне в глаза.

Так, некоторое время, мы с ней противоборствовали. Не силою рук, конечно, но силою глаз.

Иди - сказала мне она глазами – Иди по дороге, но будь настороже

Я ступил на эту дорогу и пошел по ней

Было не светло и не темно. Было не лето. Была не зима. Осень? Веcна? В вечных сумерках висел красный мускул солнца

Я находился в саду. Мимо бежала женщина одетая в нити. В рваном подоле она несла райские яблоки.

Я ухватил ее за руку и развернул лицом к себе. Райские яблоки рассыпались по земле. Мелкие и ничтожные как горох.

- Эден - сказала она мне – Эденский сад.
- Не верю - сказал я ей. – Не верю

Я выкрутил ей руку, что бы причинить боль. И чтобы, она не смела убегать от меня.
Я ухватил ее за грудь и ощутил, как моим пальцам потекло нечто жидкое и жирное. Молоко. А может кровь. А может смола. В темноте я не мог быть уверен.
Я не видел ее лица. У нее не было лица.
Был какой то праздник. Важный и древний праздник разрушения основ. Злое веселье карнавала. Поэтому она оставила свое лицо в кустах, для того, чтобы потом ее невозможно было уличить в совершенном грехе.

Там в кустах валялась ее маска рыжей женщины – обитательницы Эдена. На бархатных щеках маски, - злые звездочки пулевых отверстий. Вместо слез – тяжелые шарики ртути.

- Что? – закричал я в серебряную пустоту ее лица – Где?

Даже у самаритян, которые хуже собак, есть гора Гризим – свой автобусный билет в рай! Неужели мне будет отказано?

Я ухватил ее за рукав. Ее рукав был пуст. Ветер вырвался из ее рукавов и закрутился столбом.

- Иди на реку – сказала она мне, наконец. Иди на реку – Праздник там.

Я увидел младенцев. Огромное количество младенцев.

А что ожидал я там увидеть? Атомный взрыв? Толпу ангелов с бритыми ногами? Толпу минотавров стоящих в очереди в бордель? Терпеливо стоящих, под красным кровяным дождем? Там были младенцы. Всего лишь младенцы.

Я стоял на мосту через реку и любовался игрой младенцев. Высоколобые как дельфины, с прозрачными животами хрупких аквариумных рыб, младенцы играли друг с другом самым деликатным и нежным образом - брызгали друг на друга водой, толкались розовыми подушечками пяток. Смеялись тихим, почти беззвучным смехом.

Младенцы снабжены взрослым сформированным мозгом, но у них отсутствуют половые органы и мускулы, - только их жалкое подобие. Они безоружны – младенцы. Они общаются между собой с помощью междометий, в крайнем случае, на мертвом арамейском языке

Некоторые из них находились еще в состоянии икры. Ее влагалище, как и влагалище всех женщин, соединено с дельтой реки Амазонки, где в жирной и сладкой влаге плавают полуразумные кожистые плоды будущей жизни. Человеческая икра.

Играла тихая музыка. Вечная река жизни несла в неизвестность полуразумную человеческую икру.

Музыка вдруг стихла.
Один из младенцев вынырнул из воды и протянул ко мне руку. Он собирался мне что то сказать. Младенец весь натужился и напрягся для произнесения фразы языка взрослых людей. Младенец покраснел от натуги и его кожа сравнялась цветом с цветом его волос.
Рыжий младенец, рыбочеловек Моше приготовился произнести откровение

- Гнилая рыба – сказал младенец, указывая пальцем на меня – Гнилая рыба

Я погрозил ему кулаком. Младенец засмеялся, нырнул под воду и поплыл прочь, активно работая ногами. Я еще некоторое время наблюдал маленькую бледную торпеду его тела, пока она не ушла в кромешную темноту глубины.

Ко мне подошла женщина, одетая в нити и положила мне руку на плечо. Пора было возвращаться. Гнилой рыбе не было места на празднике

Я взял ее рукой за грудь – по моим пальцам потекло нечто жирное и густое. Молоко? Кровь? Смола!
Я опустил руку ниже на живот и ощупал его. Черная смола из грудей и раздавленные змеиные головки незаконных детей.
Я опустил руку еще ниже – живот, дорога волос. Еще ниже - в рваном подоле райские яблочки - ничтожные как горох.

Гнилой рыбе не место в Эдене.
Даже самаритяне, которые хуже собак не возьмут меня на автобус, уходящий на гору Гризим.

Все верно – наша близость с ней не могла происходить на этой земле. Наша близость с ней могла происходить только в городе на облаках. Я обладал не только ей. Эстерка, Юдифь, Яэль. Обладая ею я обладал невозможным - всеми рыжими яростными женщинами, жившими за тысячи лет до нас. Они управляли бронзовым веком и разговаривали на языке цикад. Они взрывали Содом и Гоморру, для того чтобы начать новый отсчет для падшей человеческой расы.

Сказки были между страниц ее книжек. Что было между маленьких слипшихся страниц ее вагины?

Она была рыжей, и потому я ожидал от нее необычных запахов. Пива, мускуса, псины… Запаха разогретой красной земли, наконец. Я целовал ее тело, как человек и обнюхивал его как собака.

Ее ресницы удлинились, ее губы распухли, потная мокрая кожа вдруг интенсивно стала источать необычный запах. Фиалки, бананы, запах разогретой красной земли, что еще там? Масло из виноградных косточек.

Запахи были необычны, но они не были ее тайной.

Я засунул пальцы ей во влагалище.
Она всхрюкнула. Этот звук был действительно страшен. Он принадлежал не человеку, но животному.

Мы почитаем себя особенными – созданными по образу и подобию, возлюбленными, первыми.

Мы лучше чем собаки, но наша физиология свидетельствует об обратном мы во всем подобны – только белое и красное. Белое дерево позвоночного столба, увешанное кровавым виноградом – вот то что мы представляем себя изнутри, а вовсе не подобие Всесильного.

Это звук был лучшим свидетельством, он был доказательством того она – хуже собаки. Все что, она мне говорила – бред сумасшедшей рыжей женщины. Цикады сидели в ее мозгу. Ее грудь также сошла с ума, постоянно исторгая из себя молочные реки.

Но ведь должно быть хоть что то…

Половинки ее половых губ разошлись, и на месте клитора обнаружился живой человеческий глаз. Глаз был совершенно чистым, белая, даже голубоватая склера подчеркивала глубину и интенсивность черничного цвета радужки.

Глаз повращался некоторое время и застыл неподвижно, в упор разглядывая меня. Сеточка из нежных и маленьких кровеносных сосудов делала его похожим на садовую ягоду. Неужели все так просто – глаз, похожий на садовую ягоду?

Я осторожно потрогал глаз пальцем. Женщина едва заметно дернулась и застыла окончательно. Умерла.
Я вдруг понял, что этот глаз предназначен для того, что бы женщина разглядывала себя изнутри, а вовсе не для того, чтобы видеть внешний мир и мужчин из него приходящих.

Что она видит? Это просто!

Чудесные сады, увешанные плодами новой совершенной жизни.

Вот когда я ощутил стыд.
Своим неверием я убил любимую женщину
Я пытался понять разумом, то, что разумом понять невозможно. Я насмехался над божественным языком метафор. Над языком цикад.
Безжалостно я лишал библейского бога всех его белых одежд. Всех его невысказанных, неизреченных тайн.

И вот теперь я лишил его последней тайны. Я увидел то, что ни один мужчины в мире не видел. Да и не должен был видеть…