Симон Молофья и Мясные зайки : Грохот железных лестниц

Грохот железных лестниц. Ржавых железных лестниц сваренных из арматуры. Я не пришел в себя, не очнулся и не выплыл из тумана небытия, как это пишут всякие страдальцы. Я просто и тупо застал себя с открытыми глазами. Клубящийся мрак рассасывался в полой голове, оседал серыми каплями конденсата на стенках пустой и гулкой черепной коробки. Порожняк. Грохот. Что-то ускользающее, как эхо детского крика на пустой станции метро.
Не было участливых врачей, склонившихся с бриллиантами слез радости в мудрых и добрых гиппократовых глазах. Была грязная синяя клеенка и жуткий какой-то прибор с кучей ручечек лампочек шлангочек. Вот он то меня и напугал так, что я начал биться и орать. Даже не капельница – хуле, сперва я систему даже и не заметил . Уже потом, разглядывая от безделья дыры от системы на венах , я ломал себе голову, что бы было, если бы я пил один. Возможно, соседи, которых бы заебал трупный запах, вызвали бы ментов и застали меня почерневшим и вздувшимся, с забавым черно-синим лицом подушкой и незакрытыми белыми глазами. Возможно, ждали бы пока я трупной жижей не протеку к ним сквозь потолок.
Грохот, грохот, грохот железых лестниц. Он несся за мной все эти дни пока я валялся без сознания. Не скажу, что я ничего не помню – со мной всё время разговаривала темнота. Разными голосами, не помню слов, помню только, что мне было стыдно и я каялся, но не смел даже просить, чтобы меня вернули – я знал, что виноват я сам.
Смерти нет, братья и сестры. Не думайте, что вас выключат, как телевизор. Вы просто растворитесь во мраке, но не перестанете мыслить. Одновременно во всей вселенной и нигде. В точке «ноль». Смерть это грохот железных лестниц, словно дивизия ОМОНА бежит по бесконечному трапу…

Запой начался в середине декабря. Ребята из Верхнего неба, видя, куда всё идет, продемонстрировали мне как-то ночью красные глаза в углу, угрожающие шепоты в ушах и покрыли меня копошащимися рыжими муравьями. Работало мощно, но недолго – неделю или около. Потом был новый год. Как положено, с битой посудой, нелепыми разборками, пьяными драками.
И вот второго января ТАМ решили, наверное, что я заебал.
Неизвестно кто вызвал скорую.
Грохот железных лестниц.

Я помню, что лежал на зеленой клеенке в страшной кафельной комнате. Заполненной каким-то серым мраком. Помню—на кафеле отсвет настольной лампы желтоватый. Болела грудная клетка во сне -- это пытались вернуть меня к жизни, искусственное
Дыхание бились . Помню, как накрывали меня клеенчатой операционной простыней. Я хотел им сказать: что вы делаете, да все в порядке, хотелось смеяться, но не мог двинуться пошевелиться. Болела грудная клетка, я видел комнату сквозь веки, и в позах санитарок уже фатальная безнадежность и -- темень.
Потом со мной говорили, я запомнил голоса, но не запомнил слов. Иногда мелькали серые тени, иногда я оказывался в каких-то местах – всё смыто теперь, как смывают изображение с кинопленки. Остались лишь серые разводы. Осталось лишь ощущение от ТАМ. Его не спутаешь ни с чем.
Врачи к моему возвращению отнеслись без ажиотажа. Уже под конец, в кабинете, вертя в руках ручку и буравя меня расстрельными глазами, завотделением поведал мне, что вот из-за таких долбоебов как я у токсикологии гора тяжелой работы, что нас пачками вытаскивают за шиворот с того света, что за прошлый год на Украине загнулось он паленой водки 13 тысяч человек, столько погибло в афгане, и что он бы, если честно, дал бы мне пизды, но я пациент, и т.д.
Я сидел в палате, целыми днями бездумно глазея на мокнущий больничный сад и игрушечные поезда на товарной станции за больницей. И БЫЛО ОЧЕНЬ СТРАШНО.

И уже в день выхода из больнички, когда ехал в такси домой, глазел в серое брюхастое небо, сеющее молотый лед, и размышлял, какой день теперь считать вторым днем рождения, понял вдруг, что вернуло меня назад не мастерство циничных и развеселых врачей, и не баксы, собранные для меня с половины Днепра.
Меня вернули затем, что маленькая девушка с забавными черными глазами, с которой говорил всегда шутливо и небрежно, сверху вниз да и часто попросту не замечал в безумной пьяной тусе, маленькую, молчаливую, неброскую студенку-социологиню– так вот, это она простояла четверо суток перед образами в церкви, а когда выгоняли, чтобы закрыть, сидела на ступеньках, и выныривая из полос тяжкого бредового сна, тихо и покорно, как всегда, просила у Доброго Николы отдать меня ей : « Зачем он тебе, Николушка? Прошу тебя, отдай его мне, пусть вернется»… И никто, кроме Николы и ее самой, не знает, чем она заплатила за мое возвращение. Такая маленькая и неброская….
Грохот железных лестиц,
Грохот железных лестниц
Грохот железных лестниц…