Dudka : Сеансы спиритической магии (репост)_

*Колюша*
Мы всегда приходили сюда каждую последнюю пятницу месяца. Пробирались через захламленный Колюшей первый этаж и поднимались по скрипучей лестнице на чердак…
На чердаке стоял стол с тремя ножками и ящиком из-под гвоздей вместо четвёртой. Было там целых три стула с обшивкой в крупные розовые цветы - осколки гарнитура, за которыми когда-то гонялся сам Великий Комбинатор. Колюша был хоть и не Бендер, но тоже парень не промах. Когда местная, подольская, мадам Грицацуева – госпожа Пересядько, переезжала из, предназначенной к сносу, трёхэтажной «сталинки», что на Фрунзе, 12, и выставила целых четыре стула из польского гарнитура прямо во дворе, то Колюша унёс с собой сразу три. И одеяло еще, на курином пуху, успел прихватить в правую руку.
Хозяйственным парнем был этот Колюша. И дом у него был прекраснейший. На Андреевском спуске, прямо у горы, под средневековым кладбищем. Поговаривали, что этот дом когда-то принадлежал известному киевскому художнику. Правда, ни имени, ни фамилии этого известного мастера для истории, конечно же, не сохранилось. На чердаке, вероятнее всего, была мастерская. Пожар тогда почти уничтожил весь дом, первый этаж выгорел полностью, но чердак пламя не сильно затронуло. Так, ерунда – паркет выгорел, да стены немного потрескались. По крайней мере, ангелы в облаках остались на потолке и улыбались сквозь слой копоти. Копоть эта была уже не от пожара, а от кадящей коптилки-керосинки, служившей нам светильником.
Еще там было старое кресло. Глубокое, кожаное и невероятно удобное, с дубовыми подлокотниками. Его Колюша не воровал ни у какой Грицацуевой. Оно принадлежало прежнему хозяину дома. Чудом уцелело еще при первом пожаре, и удачно пережило два последующих воспламенения. Я был очевидцем последнего разгула огня и смею утверждать, что это не был пожар в полном понимании этого страшного слова. Вернее огонь горел, но не жёг. В этом, я так подозреваю, Нерон виноват. Не нужно было зверя зазря тревожить. Но… Об этом будет отдельный разговор. Скажу лишь, что в том последнем пожаре пострадали только книги. Сгорела Дарья Донцова, неизвестно как затесавшая на чердаке, впрочем, Донцова есть везде, даже там где никогда не ступала нога читателя. А вместе с ней в кучку трухи и пепла превратились, принесённые нами, Папюс и Блаватская. Последняя, солидный, кстати, такой фолиант, сгорела в минуту, вспыхнув ярким сине-зелёным пламенем. Кроме книг на чердаке не пострадало тогда почти ничего, только приказала долго светить керосинка, да остался небольшой след от огня на столешнице. Поэтому я утверждаю, что огонь этот был, какой-то… ну скажем – узкоспециализированный. Но сейчас не о пожаре речь, а о Колюше.
Он поселился здесь сразу после художника. Дом был предназначен к сносу после пожара и Колюша был первым из бездомных, кто успел в него поселиться. И он не только поселился, но и отстоял свою недвижимость в неравных боях с подольскими бомж'э.
Кто такой Колюша и откуда он взялся, не знал никто. Он не принадлежал к касте подольских Рыцарей без страха и упрёка. Местные бомжи формировались из спившихся местных интеллигентов, частично из не выехавших на Обетованную Землю евреев и прибившихся с Центра, так называемых, «лошариков». Последних еще называли «спустившимися», имея в виду их бесславное перемещение с Печерских холмов на Подольский низ. Сверху на Подол спускались только потерпевшие поражение в войне за территорию Крещатика и прилегающих к нему территорий. Этих здесь, мягко выражаясь, не уважали и к злачным местам, как-то мусорные баки за Речвокзалом или собирание бутылок у памятника Сковороды на Контрактовой, не допускали. Балом же правили цыгане с Площади и «попрошайки» с переходов метро, поскольку они всегда были при деньгах. Были еще «доходяги», но те в расчет не принимались.
Колюша не был никем из вышеупомянутых. Он вообще прибыл откуда-то из России. Акцент выдавал в нём жителя северной части Федерации, а способность пить литрами и не пьянеть, утверждала меня в мысли, что он именно из Петербурга. Но я не расспрашивал.
Меня, честно говоря, не интересовало Колюшино прошлое. Мы платили ему бутылку «Хортицы» за вечер, и он, молча, кивал в сторону лестницы ведущей на чердак. И нас, и его вполне устраивал такой вот расклад. Он всегда ждал нас каждый последний вечер пятницы. Улыбался, когда мы появлялись у порога, брал водку, и уходил. Оставляя нас двоих вместе с пропахшим гарью и копотью чердаком, тихим вечером, треножным столом, удобным старым креслом, тремя стульями и ангелами на потолке.
Как я обожал эти вечера. Эти чудные сумерки на чердаке дома художника. Танец пылинок в лучах закатного солнца, пробивавшегося сквозь щели в дощатой стене. Шорох в углах. Её волнующее дыхание… Я ей говорил, что не хватает только патефона. Такого старого, с латунной трубой и иголкой, что мерно скрипит по чёрной глади винила. Но как-то я намекнул Колюше о своих музыкальных предпочтениях. И ровно через месяц нас ждал добротный коричневый патефон с латунной трубой (как я и мечтал) и три потрескавшиеся пластинки: на одной Розенбаум, на другой с одной стороны Цой, а с другой «Алиса», а третья, любимая, была с военными песнями. Когда труба надрывалась вот этим:
Эх, да-а-а-роги,
Пыль да тума-а-а-н!
Ха-а-алода, трево-о-о-ги,
Да степной бурьян!
Я, вливший в себя уже пол-литра вискаря, и столько же текилы, плакал и ел свои солёные слёзы.
Зна-а-ать не можешь,
Доли сва-а-а-ей,
Може-е-т крылья сложишь
Посреди камней?
Это музыкальное удовольствие стоило нам всего лишь три «Хортицы», и десять бутылок «Оболонь Премиум».
На самом деле Колюша мог принести не только патефон. Он мог достать всё что угодно. И дело было не в «Хортице» или пиве (денег он никогда не брал, сколько мы ему ни предлагали). Он просто помогал, когда его об этом просили. Таковой была его натура. И я никак не мог понять, кто он? Вор-рецидивист, убийца, бандит или же сестра милосердия; инок, не потерявший веру в людей; добрый дух.
Мы часто просили Колюшу о чём-то: то свечи большие восковые (12 штук), то факелы, то пентаграмму какую-нибудь, или Маген-Давид, а то травы достать или зёрна белены. Он никогда не спрашивал, зачем нам всё это. Он вообще не интересовался, чем мы там занимаемся на чердаке. Просто когда мы приходили на следующий месяц, Колюша нам давал то о чем мы его просили. Брал за это водку-пиво и уходил по своим бомжацким делам.
Славный был парень этот Колюша. Молчаливый, понятливый, честный и надёжный как атомные часы. Мечта, а не арендодатель квартиры. Всем бы таких!..

*Настя*
Она нарисовалась письмом в Аутлуке. «От Греговой»… Это не её девичья фамилия. То, что она вышла замуж за какого-то болгарина после института, я знал, а то, что она теперь Грегова, как-то не задумывался. Для меня она навсегда осталась девочкой со всеми коверкаемой грузинской фамилией – Амикашвили. Самый распространённый вариант в институте был – Настя Амиак. Что-то такое о ней я читал на Одноклассниках, но туда уже не заходил уже где-то с год. Почти все мои бывшие вышли замуж, некоторые нарожали детей и наверняка были счастливы в браках. Некоторые из них добавили меня в друзья. Но, повторюсь, где-то с год я не был на сайтах Одноклассники и ВКонтакте. Ну не тянуло меня рассматривать какую-нибудь 25-летнюю бизнес-вумен с уверенным взглядом и в дорогом брючном женском костюме, сшитом под заказ. Или смотреть на располневшую кухарку, с тухлым взором и тремя детьми на руках, сфотографированную заботливым мужем на мобильный телефон, и выложенную на всеобщее обозрение. Такой на вид 35 лет дашь и не прошибешь. Еще и штаны спортивные, на коленях вытянутые, такие сейчас уже и не продавались. Ужас…
А еще как вспомнишь, что с первой девушкой с чудным именем Лана встречался на третьем курсе, и была она тогда не уверенной в себе бизнес-леди, а маленькой черноволосой еврейкой с умными карими глазками и полнейшим, как мне тогда казалось, отсутствием амбиций. На Лане я, помниться, чуть не женился. А кухарка эта была весёлой, заводной первокурсницей – старостой и душой любой кампании. Просто душечкой. Заботливой, смешливой, доброй и ласковой толстушкой с третьим размером дынь. Куда это всё подевалось?
Были еще и незамужние, стёртые ночными клубами и случайными взаимосвязями, женщины. С выцветшими, неживыми глазами – офисный планктон, ждущий корпоратива, как манны небесной и с абсолютно серьезным видом обсуждающий нижнее белье Анастасии Волочковой или пьяную выходку Ксении Собчак. Это ж не только Катька, шептались они, в пятницу на унитазе уснула, вон даже Собчак бухую в дрова носят… И всё в том же духе. И всё в том же стиле. И всё в том же формате: bmp, jpg или avi. С возможными вариантами.
Друзья в контактах были не лучше подруг, а часто - хуже. Мужик, в 25 лет и без денег, похожий на жалкого, побитого жизнью, задрота, вызывает чувство жалости и еще ехидной такой эмпатии, сочувствия. Тешишь себя мыслью, что ты не такой. Что тебя еще жизнь пощадила. Нет пивного брюха, кругов под глазами и двойного подбородка под спитым лицом.
Были, конечно, и более-менее успешные, выкладывающие фото себя любимых с Перуанских Анд, норвежских фьордов или в окружении малайских шлюх. Больше всего почему-то запомнилась ссылка на Ю-тюб – там, на видео, Лёлик Демченко минуты три показывал свою морду в шлёме и кричал что-то о том, что это его первый прыжок с парашюта и какие эмоции он испытывает перед полётом. Самого прыжка я, кстати, так и не увидел…
С некоторыми друзьями я периодически виделся. Изредка в барах, по пятницам. Изредка, летом, ходили на шашлыки. Времени, равно как и денег, почти никогда не было. Плюс жена это занятие сильно не одобряла. Но одногруппники, в отличие от моих бывших девчат, не так угнетали истощенную работой психику. А вот смотреть как моих дорогих Лан и Алён трансформирует безжалостное время, я не мог. Дрожь продирала до костей…
Так вот. С сайта я ушел год назад. И ровно через год обнаружил вот это самое письмо на рабочей почте. Это значило, что я имел неосторожность оставить своё корпоративное мыло на своей странице и что Амикашвили... тьху-ты – Грегова, вспомнила второй курс…
Шутки ли? Я тоже всё это помнил. Может только немного подзабыл детали. Кто ж забудет блондинку с зелёными глазами и с грузинской фамилией. Конечно, на деле всё объяснялось обыденно и просто – грузином был её отчим. Её сводная сестра была жгучей брюнеткой с горбатым носом и чёрными, весьма заметными, усиками под ним.
Второй курс Университета. Зима. Минус двадцать пять по Киеву, а мы пьём на морозе дешёвое красное прямо из горлышка и коченеющими пальцами делим на двоих «Капитан Блэк»...
Я любил русский рок. Она любила «Кренбериз», цеппелинов и «АС/DС». Я носил длинные волосы «под Цоя», она смеялась над тем, что он вечно жив и подарила мне на День Рождения книжку Карлоса Кастанеды «Учение Дона Хуана». А еще учила меня играть на гитаре и сама пела Чижа:
На двоих один паспорт,
Для развода ментов.
Плеер марки «Романтик»
И кассета битлов.

На двоих идин свитер
Для холодных ночей
Пара банок консервов
Пол-кило сухарей.
Я подвывал:
На двоих один берег
На двоих идин лес
На двоих одно море
На двоих один крест.

На двоих целый месяц
И бутылка вина
На двоих «Парабеллум»
Если война…

*По следам Кастанеды*
Мы познакомились, как водится в таких случаях, на какой-то студенческой вечорине в общежитии. Был то ли День Студента, то ли чей-то ДР. Как часто бывает в таких случаях - все напились и играли в карты на раздевание. Как полагается всё закончилось не оргией, а тем, что все ужрались в говно и улеглись спать. Все кроме нас. Мы завернулись в простыни, взяли с собой гитару и недопитую водку, и, не помню как, но оказались на крыше общаги. Шёл дождь, мы залезли под навес, и она сыграла крематориевский «Яд». Сказать, что я не ожидал такого голоса, такой техники игры на разбитой шестиструнке и вообще ЭТОЙ ПЕСНИ– это тоже, что не сказать ничего:
Подавленный дух,
Испуганный взгляд
И ангелы, все как один, говорят:
«Из тех кто ушёл
Никто не вернётся назад»…
Но каждое слово
Кроет обман
И мир за окном
Пуст как барабан,
Пусто внутри,
Поэтому полон стакан…

Непознанный Бог, который внутри
Сам расставит точки над «Ϊ»
В тот день когда завершится твой жизненный путь...
Потом мы пели вдвоём «Бонни и Клайд» сплинов и чижовскую «На двоих», но это уже не играло никакой роли. Я влюбился. Мы сидели на облаках, внизу текла река, и нам вернули наши пули все сполна. Затем мы еще пили, занимались сексом и часа в три ночи, совершенно пьяные и довольные друг другом, вернулись в гудевшую от храпа комнату, где оделись и, пробираясь на цыпочках мимо вахтёрши бабы Гали, злой цепной собаки в очках с роговой оправой, покинули «Гуртожиток №7».
Мы пошли в лес через весь, исходивший дождём, Киев. В лесу мы валялись в прелых листьях и мокрой, гниющей траве. Я был совершено больной мозгом. Ничего не соображал и только орал благим матом и пел, почему-то Высоцкого:
Утром нас разбудит, не петух прокукаре-екав,
Сержант поднимет, как челаэ-э-ка-а-а!
Утром я был уже больной не только мозгом, но и всем телом. Тошнило, ныли кости, я был весь грязный, в кровоподтёках, в промокшем лесу за Киевом и с сумасшедшей девкой, плясавшей и орущей «Вальпургиеву ночь».
- Обними дерево! – наконец сказала она, закончив петь.
- Зачем?
- Лучше станет!
- Мне нормально. Будун. Классика. Пройдёт скоро. Кефиру б только тяпнуть.
- Обними, говорю тебе! Нет, не это. Это вяз! Не твоё дерево. Твоё дерево рябина.
- Ты, что знаешь кто я по гороскопу?
- Гороскопы – хуйня! Я по ауре вижу.
Я окончательно констатировал, что девица с покосившейся крышей, но мне так было плохо, что к спасительной прохладе ствола рябины я таки прижался щекой. Настя сделала какие-то пассы руками над моей трещащей головой, и мне стало легче уже через минуту. А минут через десять, я был готов весь этот лес перевернуть, вырвать деревья с корнями или прыгнуть в хмурое небо и разорвать осенние тучи, открыв всему миру солнце. Я как - будто снова родился на свет.
- Что ты сделала? - спросил я.
- Ничего, - ответила она и лукаво улыбнулась, - Это просто энергия.
- Но как?
- Я тебя тоже научу.
И начала она меня учить. Биоэнергетике, игре на гитаре, вокалу, танцу силы и всему прочему. Казалось до неё я и не жил вовсе. Несчастными казались люди с ликами измученных святых, поднимающиеся и спускающиеся в метро, сидящие в маршрутках, спешащие на работу с утра и плетущиеся вечером с работы домой. Ведь они не знали, что такое Тональ и Нагваль, что такое Путь Воина и что Нирвана – это не сладострастная нега, как казалось многим дебилам, а смерть, угасание свечи. Я презирал людей видящих обыкновенное в необыкновенном. Людей так бестолково тратящих на пустячные проблемы Величайший Дар – Жизнь.
С ней я узнал свою «точку сборки» и практиковал выход Кундалини из тела.
- Всё вокруг, - говорила она, - Наполненной силой. Просто бери её.
И я брал. И силу. И её. И портвешок по вечерам. И очень хорошую траву-дурь, для дымка Дона Хуана. Траву доставал Сеня Клещ с Совковых прудов. Эта была даже не первосортная анаша, а нечто большее. После первых двух затягиваний в полную грудь меня укрывал сладкий белый дым. Всё вокруг растворялось в нём и я тоже. Я становился лёгким, бестелесным дымом, который есть начало и есть конец. Который есть беспредметным, потому как первооснова не имеет ни предметности, ни границ. Я был везде, и меня нигде не было. Я был – белый дым. Все сущее в нём. Я есть сущее. Я шел по пути Гаутамы Сиддхартхи. Я сам был путём Гаутамы и Махавиры. Это было само просветление. А где-то вдали, глухой, как из бочки, женский голос вещал:
- Позволь дымку, вести тебя…

Сейчас я думаю, что в траву подмешивали какой-то галлюциноген неорганического происхождения. Я не был мальчиком, часто курил и до этого, но такого эффекта не испытывал ни до, ни после. Да просто не может обыкновенная высушенная конопля вызывать таких вот галлюцинаций.
Прошло несколько месяцев, и я начал замечать, что пьем мы каждый день, что каждую неделю курим какую-то галлюциногенную дрянь и что еще немного, и я пересяду на что-нибудь посильнее алкоголя и травки. На то, что попадает в организм не оральным или дыхательным путём, а внутривенным. Кураж ослабевал. Я начал подозревать что-то неладное. Мне казалось всё это подставой. Что меня попросту используют. Мы покупали, каждый вечер, бухло за мой счёт, трава тоже была не бесплатной, а деньги у меня были студенческие, то есть смешные и быстро выходили.
А потом я увидел её на Крещатике под руку с каким-то патлатым хмырём и… И, наконец-то, все закончилось…
Еще несколько месяцев я зализывал раны, сдавал хвосты от несданных сессий и пол-года не пил даже пива. Но потом появилась еврейка Лана и я успокоился.
А Настя Амикашвили ушла после третьего курса. Куда не сказала. Не оправдывалась, не говорила, мол, давай начнём всё сначала. Она вообще не была похожей на всех. Много позже я узнал, что тот длинноволосый был её сводным братом по отцу и приехал погостить то ли из Кутаиси, то ли из Сухуми. И что у неё, кроме меня, тогда никого быть не могло, так как мы почти всё время были вместе. Но это позднее открытие для меня уже ничего не меняло. Она ушла. И вся моя практика в области биоэнергетики сошла на нет. Остались только книги ОШО, пара томов Кастанеды на испанском и старая вязаная перчатка, с дыркой на большом пальце, которую она забыла у меня в кармане по пьяни...