Саня Обломофф : Грех

Друзья, скажите мне, били вы когда-нибудь батюшку, в смысле, попа православного? Нет, не били? А я бил. Недавно. Но обо всем по порядку.
Не далее как вчера ездил я на рыбную охоту. Сорок километров от города и вашему взору предстает небольшой живописный пруд, уютно разместившийся меж двух крохотных деревенек. Пруд небольшой, я уже говорил, но рыба в нем есть, в основном — карась. Не сказать, чтобы огромный карась, но на сковородку штуки три помещаются и, к тому же, очень вкусный. Клюет рыбка справно, скучать не дает. Не проходит и трех минут, как снова забрасываешь удочку, и таким образом наловить полведра за пару-тройку часов, как в моем случае, вполне реально. Природа, опять же, радует — березки обрастают листвой, травка пробивается на свет, птички щебечут, воздух чистый. Трактор в поле пашет. Смотришь на все это и радуешься — сука лето приходит, сезон грядет!
Возвращался назад с уловом и с ахуительным настроением.
Километров за десять до города приспичило посрать, что тоже неплохо — люблю на природе подальнему. Принял на обочину и устремился в кусты. А город сквозь заросли как на ладони видно: раскинулся вдали лоскутным одеялом, маковки церквей блестят в лучах, бликуют. Срешь и восхищаешься видами. Люблю свой город, к тому же есть в нем одна достопримечательность — некий православный поп. Вернее, уникален не сам поп, а его увлечение.
Повадился наш Гапон в небо воспарять на параплане. Облачится в рясу, прихватит с собой кадило — и в полет. Город, якобы, освящать. Вреда от такого обряда жителям ноль, да и пользы тоже. Летает себе над городом и окрестом, из рогаток по нему не пуляют — и то хорошо.
Сидел я, значит, в кустах, любовался пейзажем, и вдруг слышу приближающийся звук мотора. Посмотрел на дорогу. Машин нет, пустая трасса. Сру дальше. А звук, между тем, нарастает, приближается. Нихуя не пойму, чозанах? Осмотрелся еще раз по сторонам — никого нет… Глючит штоль? У меня такое бывало после запоев — голоса разные пиздели, коты разговаривали. Но ведь три месяца уже не пью, чозанах? Насторожился. Голову вверх поднял, твою мать. Смотрю, а в небе Гапон кружит. Низенько кружит, палкой сбить можно. И сделалось мне на душе тревожно по одной простой причине: пропеллер гапоновского дрынолета дымит, мотор с перебоями работает — никак аварию терпит наш Икарушка. А потом и вовсе мотор стремно пернул и заглох. И уж не знаю, за какую стропу Гапон тянуть начал, но геликоптер его стал пикировать. Все, подумал я, долетался хуй елейный — сбылась мечта граждан. И хуй бы то с ним, с Гапоном, но что самое страшное, пикировать он начал на мой автомобиль. У меня машинка, конечно, не Lexus LX 570, на который Удав фетиширует, но, тем не менее, крыша моего авто в списках взлетно-посадочных полос для парапланов ебланских не значится. Сифилис этот алтарный, по всей видимости, список в руках не держал, ебал он списки в руках держать. Спилотировал он свой пополет на машинкину крышу, въебал ее конкретно, пролетел еще пару метров и в кювете притих. Все, пиздец, аминь, подумал я, наловил карасиков! Хоть посрать успел.
Вмятина оказалась ебать-ебать. Ведра два воды в нее поместится, если не больше. Ходил я вокруг машинки, репу чесал, чозанах невезенье такое? Гайцов вызвать? А хули толку? Приедут, посмотрят, поржут. Ну их нах. Метался я морально в поисках выхода «Чо делать?», пока поп о себе не напомнил.
— Помогите, — донеслось из кювета, — миряне…
Жив, значит, сотона. Ну ладно. Подошел я к нему, верней, к парашюту, откинул в сторону, достал Гапона, на ноги поставил. Смотрю на него — он толстый, бородатый, как таких параплан носит?
— Цел? — спрашиваю.
Кивает и себя ощупывает
— Кабриолет мне хотел сделать? — показываю рукой на машинку. — Как рассчитываться будешь?
Глазки его забегали, чует свою вину. И рад бы возместить, но видно жабенка поповская заквакала. Отпусти меня, говорит, сын мой, с миром, да воздастся тебе по делам твоим праведным и т.д. и т.п. В гости звал в церковь свою, мол, матушка его супчика горохового с петушком сварит, ога.
— Нет уж, — отвечаю. — Пердеть и кукарекать после супчика вы с матушкой одни будете. Ты мне лавэ давай. Ферштейн?
— Отпусти меня, сын мой, — опять заквакал и добавляет еще, — с миром, а? Супчик гороховый… матушка… с петушком. Ну как?

* * *
Въебал я ему первый раз в образ не сильно. Я еще подумать успел, отпущу не с миром, так с войной. Он мне, чертоган в рясе, полчаса мозги гороховым супцом промывал. Вы бы тоже не сдержались. Потом удары набирали силу, и одновременно расширялась площадь их попаданий, так что борода тряслась. Потом я перестал его бить. Поп упал, и мне показалось, что он умер, но я ошибся. Гапон просто притворялся мертвым, надо сказать, умело притворялся. Потом я взял из машины нож и обрезал на пополете все стропы. Затем позвонил в «скорую», мол, авиакатастрофа, высылайте всех. Гапон, между тем, продолжал притворяться. Мне, в конце концов, этот цирк надоел, я сел в машинку, головой уперся в просевший потолок и уехал.
Я — человек, скорей всего, верующий, но церковь всегда считал апофеозом безбожества, а батюшек — хитрыми чертями. Грех это бить попов или не грех — судить не мне, равно как и не вам. Беспокоят только машинкина крыша и мировой финансовый кризис, починка которой зависит от последнего, ибо в карманах сейчас не густо.
А караси вкусные, бля буду. Всем удачи!