Арлекин : Джимми

Джимми проснулся и, не открывая глаз, поплёлся к корыту с водой, чтобы умыться. Ночью ему снова снился цирк, волнующее сновидение ушедшего счастья, поэтому сейчас он мучился жаждой.
Он уловил два запаха: воды и падали. Разлепил спаянные выделениями бурые веки. В корыте плавала дохлая мышь. Джимми не интересовало, как она там оказалась, его мысли свелись к дилемме: пить или нет. Раньше он бы, не задумываясь, зачерпнул воды ладонью и бросил влажную охапку себе в пасть, – теперь же он не решался. Он мог заболеть. Папка отучил Джимми жрать что попало и тщательно следил за его рационом. Зевнув и поскребя пузо жёлтыми ногтями, Джимми запрыгнул на турник и немного поупражнялся, чтобы разогнать по артериям свежую утреннюю кровь. В углу стоял горшок со вчерашней мочой. Ссать туда ещё раз не хотелось. Джимми вышел из сарая, немного подёргал себя за пенис на радость прохожим и окатил горячей лимонной струёй клубком свернувшегося под деревом бродягу. Бродяга встрепенулся, стряхнул с себя мочу и заорал на Джимми, неуверенно перебирая лапами и дёргая напряжённым хвостом.
Ещё оставалось какое-то время до начала рабочего дня, папка, похоже, всё ещё спал в своём вагончике, и Джимми мог использовать досуг для любимых занятий. Он похлопал себя по подмышкам, долго чесал жопу, потом, весело гогоча, онанировал. Прохожие по ту сторону проволочного забора тоже посмеивались, но, не задерживаясь, проходили мимо на безопасном расстоянии. Это раньше они любили присесть рядом с ним на корточки и пощёлкать его по лбу, но после того, как Джимми превратил кожу на горле одного из таких юмористов в розовую бахрому, люди его сторонились. Джимми это устраивало. Он брызнул спермой на чью-то удаляющуюся штанину, повалялся кверху брюхом, разглядывая огромные куски белой ваты, летящие куда дул ветер, покувыркался в пыли.
Ему никогда не было скучно.
Хотя иногда, просыпаясь рано утром и ощущая, как холодные прозрачные капли пота скатываются по его шерсти, он тосковал по цирку. Ему нравилось, как гремит цирк и крики людей заглушают свет яркого огня. Грохот его возбуждал, воплями он наслаждался. Другой, предыдущий папка чесал его за ухом, легонько шлёпал по заднице, и Джимми выбегал в центр красного круга, валял дурака и корчил рожи – делал всё, что взбредёт в голову. Только дрочить было нельзя, папка за это наказывал, зато всё остальное – можно. Крики людей становились всё громче, цирк гудел фанфарами и единственным барабаном, и Джимми, стараясь забыть о своей эрекции, ходил на руках, катался на велосипеде, плевался воспламенённым спиртом, курил дешёвые, но толстые сигары и жонглировал несъедобным банановым реквизитом.
Это было вечерами. Днём, когда цирк отдыхал от людей, Джимми метал камешками в вялого слона или медитировал, созерцая тренировку воздушных акробатов. Он умел то же, что и они, и не понимал, для чего гимнасты так часто падают и ломают себе кости.
Джимми родился и вырос в цирке, и покинул его лишь раз, но – навсегда.
Однажды он подрался с прошлым папкой и нечаянно свернул ему шею. Это вышло не нарочно, Джимми просто играл. Папкины друзья гонялись за ним по всему шатру, пока он не засел в арматурной паутине под куполом, разъярённо швыряясь в преследователей своими дымящимися какашками. Они стреляли в него иголками и один раз попали. Джимми потерял сознание, но не выпал из арматурного гнезда. Очнувшись, он увидел протянутые руки усатого спасателя. Длинная лестница, по которой он забрался под купол, ходила ходуном, мужчина горько вонял страхом и дрожащим голосом симулировал ласковые интонации. Джимми позволил взять себя на руки. Он хотел есть.
Ладони женщины, которая должна была его усыпить, прикасались к Джимми осторожно, но приятно. Он выпятил губы и экспромтом пропердел ими серенаду. То, как женщина затем лизала его мохнатый член, стало ярчайшим переживанием в жизни Джимми и навсегда изменило его отношение к людям. Он полюбил их.
Усыпительница помиловала Джимми и спрятала его в чулане. Оставшееся время до вечера он провёл наедине с её запахом, размышляя о причинах людских поступков: такие же они, как его причины? способны ли они испытывать те же эмоции, что и он? счастливы ли они? Он-то определённо был счастлив. Ведь оказалось, что человеческий язык может сделать лучше, чем его собственные руки. Это открывало широкую перспективу дальнейших опытов со своим отростком. Дверь кладовки отпер посторонний человек, взял Джимми за руку и увёл за собой.
Для Джимми началась новая жизнь. Сарай был просторным и целиком принадлежал ему. Он мог заниматься там всем, чем желал. Новый папка жил неподалёку, в вагончике. Иногда папка приводил к нему в сарай женщин и на видеокамеру снимал их с Джимми совокупление. После эякуляции Джимми должен был разрывать хрупкие женские тела на куски. Это было нетрудно. Если Джимми всё делал правильно, папка награждал его двойным пайком и выходным. Джимми старался.
Он не считал дни, хотя мог. Ему и так было, что считать. Его время исчислялось количеством половых актов. Время вне соитий им не учитывалось.
Белая вата уплыла из его поля зрения, и Джимми утонул в полуденной синеве. Он ждал прихода папки, который должен был его покормить, но тот всё не шёл.
Настал вечер. Новый ветер принёс чаек и запах реки. Джимми приласкал бродягу, которого утром окатил мочой. Тот доверчиво ткнулся носом в его ладонь. Папка так и не появился. Не обращая внимания на истошный визг, Джимми открутил у бродяги заднюю лапу и стал задумчиво объедать с неё мясо. Бродяга скулил, зализывая свою смертельную рану. А в ярко-оранжевом небе над ними дико хохотали монохромные чайки.