НИЖД : КУЛТЫГА (на конкурс антинаучной фантастики)

НА АНТИНАУЧНО-ФАНТАСТИЧЕСКИЙ КОНКУРС

«КултыгА» или «Говноедка» – это кому как нравится называть. Мне больше по душе «култыгА». Это потом уже говноедку придумали – мАсквичи бездуховные осмеяли святое…
А история эта началась у нас в Комраково лет пять назад. Тогда все еще по-старому было. Социальное неравенство: гламур с автепати в Москве и вжопупьян на всей остальной Руси. С Комраково все и пошло, хотя Москва первых говноедок за собой числит, но так это вранье все и лужковшина. С Комраково все началось – отвечаю!
Был тогда сосед у меня, дядя Митя. Обычный такой алкоголик проживал в соседней квартире с женой полудохлой Ириной Васильевной Семенякиной. Я чего запомнил-то ее по отчеству – она все литературу сочиняла, да стихи свои потом по квартирам разносила – нате, мол, мое творчество бесплатно. А вверху непременно свое имя полностью прописывала. В общем, по всему – нормальная тронутая головой баба. Митя-то бил ее по башке, от того она еще злее стихи писала и совсем всех замучила своими листками – которые соседи не открывали ей, она под дверь просовывала. Потому, подозреваю, ей не только дядя Митя мордафель подравнивал.
В общем, жила та семья в миру и согласии, пока у Ирины Васильевны не случился духовный кризис. Пришел как-то сосед ко мне по-трезвому, что меня напугало жуть как – чуть в штаны не наложил. Приходит и говорит грустно, что, мол, баба его совсем тронулась, и не подмогу ли я ей, поскольку в психушку ее свезти – совсем западло, этак и она тогда, когда поправится, его на очередной белочке санитарам отдаст. Помоги, говорит, Константиныч, Христом Богом…
Ну, я, даром что в армии фельшером в санчасти служил, хватанул треть полкила на грудь (дядя Митя не к добру отказался) и двинул в соседскую хату. Темно в хате, вонь, срач тут и там – не вляпаться! Какие-то мелкие насекомые повсюду туда-сюда шныряют, одного раздавил со скрипом – завоняло еще больше. Подхожу к окну, занавеску долой, мать честная! Так и вижу, как щас: лежит Ирина Васильевна, сердешная, бочком под батарею забилась, ручки-косточки к груди прижала, трясет ее всю, губы серые шепчут – не разберешь. А глаза! Глаза, мать вашу! – никогда не видел таких глаз! Вот где вселенская скорбь и вечная мудрость повстречались! У Спасителя, наверное, такие глаза были, прости Господи! Ну такая глубокая мысль о бренности всего сущего в этих глазах поселилась, такая надежда на вечную жизнь и спасение, словами невысказанная, такая любовь неземная!
Это сейчас все знают уже первые симптомы. «Взор оракула» назвали. А тогда нам невдомек было по первости. Я Митьку говорю: Преставляется жена твоя Ирина Васильевна, налей ей чекушку на посошок, да беги панихиду заказывай.
- Не берет она, Константиныч, наливал уже! Как только стакан подношу, она точно в мозги мне сверлом, будто совесть говорит – не угодное это дело – водка!
- Митрич, ты тоже поди умом обнищал малость без топлива. Куда она тебе сверлом? Вишь – помирает баба, она сейчас ни сверлом, ни сковородкой тебе мозги оходить не в силах.
Взял грязный стакан со стола, нашел чекушку початую, плесканул и Ирине Васильевне к серым губам подношу. И тут у меня будто озноб по спине – как хлыстом ударило. И в голове будто: «Не твоя я, Иван Константинович, не тебе со мной под батареей лежать, не тебе меня потчевать!» Не словами так, а будто смыслом одним, но все понятно! Перекрестился я, велел Митьку больную одеялом накрыть и, пообещав захаживать, пулей – домой!
Три дня я жрал.
На четвертый – улеглось.
На пятый, беру остаток, ватными ногами добредаю до Митька, стучу… Открылось не сразу, но да лучше б не открывалось вовсе.
Стоит дядя Митя в дверном проеме – майка рваная, штанов и трусов нет. Небритый весь. Из хаты жутким смрадом с ног сбивает. Смотрит на меня счастливый такой, улыбка загадочная, взгляд ласковый, любящий – тьфу!
- Ты чего, Митрич?
- Ирка моя…
- Чего? Уже… Того?
- Ирка моя…
- Когда она? – я почувствовал себя виноватым. Надо было помочь на похоронах, да и поминки… - Зайти можно?
Митя распахнул дверь пошире.
- Ну, давай помянем, чтоль! – Я, вздыхая как положено, вошел, поискал глазами стаканы.
То, что было под батареей, я увидел не сразу – мрак был, а у меня еще после запою звездочки перед глазами не унялись. В общем, сели мы сначала, я собрался было наливать, а дядя Митя ладонью свой стакан накрыл и головой покачал: «Не нужно, Вань!»
Я немного оторопел, но понял мужика – горе его по голове сильно накрыло. Пожал плечами, но приличия, думаю, надо соблюсти:
- А я, Митрич, помяну, пожалуй…
- Не кого поминать, Вань… Жива родная моя!
Я на Митька взглянул – он светится весь!
- Ну и Слава Богу! Давай тогда за здоровье! – я опять дернулся к Митькиному стакану.
- Вань, ты сам выпей, Мне не нужно!
Я осекся аж! Меня малость пробрало – уж не белочка ли?
- Да ты чего, Мить?
И тут он головой в сторону батареи кивнул. Я посмотрел и, вот вам крест! – бутылку из рук выронил. Рот у меня открылся и не закрывался, пока дядя Митя рассказывал.
- Как ты, Ваня, ушел, накрыл я сердешную одеялом, да и прилег рядом, задремал. И сквозь сон, чувствую сильную такую любовь и защиту, как от мамки в детстве – такое и не вспоминается уже. А тут – так хорошо стало! И это вот хорошо направление имеет. Ну, чувствую, откуда все идет-накрывает – со спины. Да, не, ты не думай, белочка она другая – там страх, всюду какая-то мелочь бегает, мерещится. А главное благодати нету. А тут – благодать такая, спокойствие, счастье, мать моя! Я встаю, и понимаю, что радуюсь жизни первый раз за последние лет сорок! И главное, чувствую, что не один я – что я под защитой чего-то большого светлого, что меня прощает и все мои грехи отпустило! Просидел я так час-другой – так хорошо мне было, и только потом обернулся. Смотрю, на месте, где Ирина моя лежала лежит вот это…
Дядя Митя дальше рассказывал, а я во все глаза рассматривал лежащего у батареи червя. Червь – не червь… Похоже на неровный кокон, будто в огромный серо-коричневый чулок натолкали разного тряпья – оно то тут, то там выпячивается. Длиной это было в рост человека - чуть длиннее Ирины Васильевны, толщиной – как я с пузом. Концы тупые, как у сосиски. Видно, что поверхность гладкая – ничего нет на ней, местами глянец отливает.
- И вот с тех пор чувствую я, - продолжал дядя Митя, - что она мне передает эту защиту и любовь, и мне не надо ничего больше, ага! А ей – и того меньше… Вот сейчас, сейчас, родная моя…
Я как заколдованный смотрел на замершую возле батареи култыгУ – первую в моей жизни! Как будто сквозь сон я тогда же увидел первое в своей жизни «кормление»: дядя Митя подошел к култыгЕ, она немного шевельнулась, присел над ней и счастливо посрал прямо на лоснящийся бок. Все, что на култыгУ упало, немедленно всосалось с чавканием, а небольшой отросток подчистил все, что на жопе Митька налипло. Он крякнул, встал и, повернувшись, бурно отлил в маленькую ямку на боку огромного червя. Через минуту все было всосано, а капли, упавшие на пол, аккуратно подлизаны.
- Вот так вот, Константиныч! Так и живем! – счастливо проговорил дядя Митя.
- Дак… А как же это? Откуда?
- А пёс его знает! Мне как-то все равно. Никогда еще так хорошо не было. Она со мной общается телепатически через чувства. Не словами – нет! Но я понимаю. Говорит, что все хорошо будет. А если захочу снова Ирку, то надо только перестать кормить ее неделю, она обратно и вернется.
Вот так все и началось, мил человек! Вторая култыгА тоже в Комраково появилась – соседка моя с первого этажа – Люба повариха. Пошла по квартирам деньги собирать на смерть старушки из второго подъезда, да Митькина култыгА её и подсосала чутка. Как там это случилось, не знаю. Но теперь всем известно, что, чтобы стать култыгОй надо зрелой култыгЕ чего-нибудь дать подсосать – руку там или палец на ноге. Четыре дня и готово! Главное, чтобы пара у тебя была.
А потом пошло-поехало. Сначала все это эпидемией прозвали, ООН нашу страну на карантин поставила, железный занавес. Потом всем известный австриец Лейман нобелевскую получил. За то, что доказал, что култыгА – одна из двух форм жизни человека, изначально заложенная природой, нацеленная на духовное развитие, а сапиенс – это больше развитие материальное. Сапиенс уже давно стал самостоятельным и в симбиотической связи не нуждается. А култыгА только проявилась, поскольку наметился духовный путь развития человечества из-за полного провала техно-цивилизации. Поэтому култыгА и сапиенс пока только в симбиозе могут жить – в паре. Без «кормления» от пары култыга очень быстро обратно в сапиенса перерождается.
Железный занавес с той стороны открыли, «новая философия» преобразовала общество.
Сейчас в новостях передают, что нас – одиноких – не более одного миллиона осталось. Все остальные уже «запарились» и пребывают в «мире». Один из них – я – Иван Константинович Булкин, коренной житель Комракова, первый свидетель пришествия КултыгИ в наш мир, ищущий пару вот уже пять долгих лет! Господи! Как же не хочется помирать гомосапиенсом! Где же ты моя КултыгА?