Hren Readkin : Счастье

Поделиться своим счастьем – можно ли?
Можно ли рассказать, как посреди московской зимы пахнет свежий клубничный сок на берегу красного моря? Как дрожит тишина в опустевшей квартире, когда засыпают дети? Как синхронно гаснут день и сигарета у автострады на окраине города и лета? Как гаснет звук старого москвича, впорхнувшего в это идиллическое мгновение? Как сыплются звезды в костер, когда бутылка спирта еще наполовину полна, а голова уже наполовину пуста?

Поймай его, останови, дотронься своими большими глазами, коснись его, только коснись, и оно уже не уйдет никогда, оно вернется к тебе, твое – счастье. Оно придет к тебе в маршрутке, когда сидящая напротив некрасивая девушка вдруг улыбнется тебе. А потом кому-то в окне, а потом тому, кто рядом с тобой, а потом ты поймешь, что она сумасшедшая, и тоже улыбнешься ей.

Оно придет к тебе во дворе, когда ты – уставший в хлам, когда твои мысли болят, а глотка просит обжечь ее коньяком - увидишь родинку на подбородке жены, той самой, которая еще минуту назад шипела в трубку свое вечное «ты где».

Оно придет к тебе как е-mail от забытого друга, как давний полузнакомец на улице, жмущий тебе руку. Оно придет к тебе улыбкой ребенка, которую ты никогда не ценил, а тут вдруг – заметил.

Ты испугаешься его.
Его не бывает.
Слышь, ты, брось. Тебя придумала бабушка из сна, лев толстой и еще какие-то графоманы между куском осетрины и славься отечество, между беломорканалом и «беломорканалом», набитым травой с жаркого юга.

Но если ты дотронулся до него однажды своими большими глазами, ты сомнешь в комок свой страх и сунешь в карман между потертым портмоне и мятыми билетами. Ты попробуешь, сначала несмело, дотронуться до него еще раз, убедишься, что оно не растаяло, как коровьев перед бездомным, ты поддашься первому удару его прихода, его прилива, затянешься воздухом и сразу, я говорю, сразу окажешься в ста метрах от берега, и будешь смотреть, как качаются зеленые горы перед тобой в ритм соулу богушевской, как дрожит обрывок облака на ржавой мачте лэп, как на неприступной высоте спят камни разрушенной крепости, как на берегу лениво движутся крохотные куклы, и ты не захочешь, чтобы они выросли и ожили, никогда, никогда.

И где-то там, над горами, ты увидишь свою нестрашную смерть, и смерть твоих детей, и смерть детей твоих детей. И ты поймешь, что ошибался. Ведь ты не знаешь, дотронутся ли до него, счастья, дети твоих детей, или их глаза опустеют раньше, привыкнут трогать что-то другое. Что они высохнут и уже никогда не будут такими большими, как у тебя. И ты снова испугаешься, и снова скомкаешь свой страх, потому что поймешь, что так было всегда, и что твои большие глаза - они не твои, и никогда твоими не были.
И ты снова, в который уже раз, подумаешь о том же.