Coldreavers : Вечерняя музыка

Лишь надоедливые комары портят такие моменты. Не своими укусами, не своей жадностью до крови, а писклявым звуком двух крыльев, колеблющихся со скоростью пятьсот раз в секунду. Мы, с досадой, отмахиваемся от противных тварей, но они пилотируют на наши шеи, руки, ноги, с мастерством закалённого в боях пилота; и вот они дотрагиваются до нежной кожи, и вводят в неё антикоагулянт, и, словно нефтяные вышки, выкачивают кровь; они чавкают от наслаждения и улетают. Нам плевать на укусы – мы сидим на корточках и слушаем музыку.

Евгений Геннадиевич выводит свои мясистые губы на прогулку. Он подмигивает нам, губы раздвигаются, обнажая жёлтые зубы и язык, красный и противный, покрытый слюнями – червяк, купающийся в собственной слюне. Мужчина с губами, что живут отдельно – как паразит, присосавшийся к телу, они присосались к его рту, и раздули его. Евгений Геннадиевич со своими губами похож на клоуна, только без грима: бледное лицо, блестящий череп, уши, большие, торчком, глаза мелкие, но с искрой – таким глазам можно доверить всё что угодно.

Он приветливо улыбается, но улыбка делает его каким-нибудь слугой Сатаны. Он достаёт из трико губную гармошку – ту, за которую терпят его демонические губы, и даже превозносят их, и восторженно хвалят, и вот, весь двор застыл перед закатом – и небо окрашено в красный свет, и где-то уже включили свет, но везде тихо, и никто не тревожит тишину, кроме комаров с пустыми животами.

Евгений Геннадиевич садится на корточки и пара звуков, пока простых, издаёт губная гармошка; под действием прокуренных лёгких, слизкого языка и красных, мясистых губ, он заставляет издавать божественные звуки – или же звуки агонии? Но до этого ещё рано, он только репетирует и ждёт остальных. Пока он лишь раздувает десять отверстий – а потом вдыхает через них вечерний, дремлющий воздух.

Из подъезда выкатывается тележка, набитая кастрюлями, а за ней следом – Денис Владимирович, в одних лишь шортах, и люди, видевшие его всю жизнь, с любопытством окидывают взглядом снова и снова его тело. Худое, с выпирающими костями, оно соседствует с парой рук, на которой выпучивают гигантские мышцы, а слабые и волосатые ноги немного припадают к земле, и позвоночник, искривлённый ещё в детстве, и маленький рост, и лысый череп с двумя яростно выпирающими ноздрями, и это всё вместе напоминает больного орангутанга, но не человека.

Он здоровается с Евгением Геннадиевичем и осторожно, словно держит в руках китайский фарфор, достаёт кастрюли, некоторые наполненные до краёв, некоторые пустые, он ставит их все в полукруг, и вот, он в центре, смотрит на кухонные приборы, а те молча глазеют на него в ответ, ожидая побоев.

Наконец открывается окно на первом этаже, одергивается штора и вид спившегося, радостного толстяка в тельняшке на секунду приковывает взгляд собравшихся. Стоящее рядом с ним пианино он гладит осторожно рукой и довольный обводит безумными глазищами нас всех, а улыбка всё не сходит с лица; у неё, улыбки, всегда найдется причина украсить лицо Степана Дмитриевича, украсить несколько подбородков и громадную лысину, которую по бокам украшают чёрные кудри.

Тишина, красное зарево, и вид их, собравшихся сыграть пару песен, не музыкантов, но рабочих, рискующих своими руками и ногами каждый день, и обладающих чудесным слухом, который, как всегда, попал не в то ухо; мы же, словно причастные к избранному, сидим и слушаем, как гармошка насвистывает ангельские звуки, а пианино отвечает ей, и удары по тарелкам словно переходники между ними, и всё это прекрасно, или же слишком безобразно, просто мы такие же – безобразные, а потому купающиеся в собственном безобразии как ангелы в облаках?

Последний участник не заставляет себя ждать – рыночная площадь, днём кипящая торговцами, бандитами и ворами, а ночью лишь бандитами – и они уже на месте, приехали на отечественных машинах, и снова, с автоматами, пистолетами, дубинками, кастетами, со всем этим пытаются навсегда решить, кому же достанется территория этого рынка; но не надолго.

Слова, как обычно, лишь секунданты, спустя пару минут мы видим, мы видим потому что двор наш – на холме и обзор великолепен, так вот, мы видим, как они стреляют в друг друга и воздух пронизывают пули и звуки, БА-БАХ, и музыка становится агрессивней, ангельская тема сменяется темой борьбы между раем и адом, только рая тут нет.

Стоны и агония раненных, крики победивших, кровь заливает асфальт, кровь победителей и проигравших в одной струе, она обрела собственную жизнь и убегает с поля боя, как убегают и победители, как и мы поспешно собираемся по домам, потому что скорая помощь и милиция уже мчится сюда, и благодаря им в воздухе ещё и тревога, тревога мчится по городу, тревога в 90-ые уже привычная. Мы сидим по домам, и на улице тихо, мы не смотрим в окна – мы не хотим стать свидетелями, потому что свидетели долго не живут, а потому и не видим, как слетаются радостные вороны, и клюют трупы, поедая то, что смогут, пока их не разгонят привычные до таких зрелищ врачи и милиционеры.