Файк : НИИБАЦЦА (Re по ц)

Извилены.

В темно-синем лесу, сплошном и непроходимом, жил был... Хуй ево знает, кто там жил, был и плыл. Но очень ему было хуево, штопесдетс и ниибацца. И задумал он тоже неизвестно что.
Долго думал, напрягал мазгавые извилены .И ат этого ниибического напряжения они у нево лопнули.

-Лопни мои глаза! - завопил Ниибацца, так его и звали.

И глаза его лопнули. Но мозговые извилены не вернулись в прежнее состояние.
И теперь Ниибацца абходицца без них.

День Первый. Командировка.

Ниибацца был в командировке. Это ему удавалось не часто, потому что он был по натуре своей домосед. А тут так пришлось, всё сложилось одно к одному, получился такой пазл занятный.

Но дело не в командировке совсем, а в возвращении. Вернулся Ниибацца домой поздней ночью, и тролейбусы уже не ходили по ровной и прямой улице.

Поэтому Ниибацца решил заночевать на вокзале прибытия, нумерация вагонов с головы поезда. Он положил под голову котомку с личным имуществом и задремал. Когда его в третий раз разбудил, проверяя документы, служитель порядка, Ниибацц решил: "Бить будут" и пошёл, чтобы лечь на рельсы.

Там он напоследок хлебнул из бутылки, но тут, из ниоткуда, возникла морда и завопила: "Бутылочку старенькой бабушке, касатик, оставь!"
"Щас, нассу только туда",- подумал Ниибацца хмуро. Он отвернуся для приличия и вылил выпитое в бутылку из обратного отверстия.

Это была судьба. Она выпила из бутылки и хмуро положила пустую тару в сумку через плечо. "Пошли,касатик",- сказала Судьба. И Ниибацца пошёл навстречу помощи и расправе.

Расправа была короткой и весьма ощутимой: Судьба выбила Ниибацца передние верхние зубы, все четыре штуки, с собой она носила стамеску для этих целей. "Как же теперь я буду жить?" - подумал Ниибацца.

И настало утро, и был день первый, и Ниибацца поехал домой на тролейбусе, и у него с собой в кармане штанов лежали выбитые Судьбой зубы...

Водопад

И настало утро, и день был Первый, и всходило светило.

Выбитые Судьбой зубы Ниибацца положил на подоконник, а наутро их там не оказалось. Вместо них было что-то другое, с первого взгляда не определишь, что.

"Это же они живые"- подумал Ниибацца. Да, зубы вросли в подоконник и пустили корни, да и листья зеленели, вились и свисали, доставая до пола. "Джунгли будут"- подумал Ниибацца.

Но день требовал дневных занятий. С командировкой было покончено раз и навсегда, Судьба больше не появлялась, а зубы дали побеги. Все было не так уж и плохо.

Ниибацца решил построить шалаш под молодыми зелеными побегами и жить в максимальном приближении к природе. Не хватало водопада. "Вместо водопада придется ссать в бутылку" – решил Ниибацца. "Зато не будет проблем с питьевой водой".

Светило светило и слепило. Наступал его зенит. "Полдень" - думал Ниибацца. И был пол день, полный день еще не наступил.
Но день был Первый, и Ниибацца подумал, что в этом месте всегда бывает только Первый день.

"Шалишь, Судьба!" - сказал Ниибацца сквозь выбитые зубы. Потом он, не дожидаясь окончания Дня, выключил светило и сладко заснул под журчание водопада.

Цветы

И распустились цветы бледные, крупные, пахучие.

Ниибацца набрал воды из водопада и полил каждый цветок отдельно. Всего их было три. Четвертый еще хранил бутон. "Как же они воняют" – подумал Ниибацца и для заглушения запаха подрочил в каждый цветок Они зазвенели и закачались. "Видимо, понравилось"- решил Ниибацца. "Но столько дрочить – рук не хватит" – задумался он.

Светило не включалось даже при повторном нажатии и Ниибацца пришел к решению осушить водопад. Для этого он срезал четвертый бутон и поместил его в бутылку.
И тут бутон зазвенел и внезапно раскрылся. Запахло резко, остро . Разлился фиолетовый свет. "Это флюиды" – решил Ниибацца. "Теперь можно обходиться без светила."

Но лепестки цветка, раскрывшегося при попытке осушить водопад, опали. Появился плод любви. "А ведь этого я еще не знал" - догадался Ниибацца и срезал плод легким движением оставшихся во рту зубов. "Перегрыз пуповину значит" - и это было действительно так.

"Ну, ты, полегче! Такой большой, а не умеешь ничего" - сказал Ниибацца Плод из Цветка Любви. "Жратеньки хочу. Кушаньки подавай! Еды! Еды!"
Ниибацца сначала напоил Плод из водопада, а потом машинально включил светило. На этот раз все получилось как следует.
Плод моментально впился в светило маленькими присосками и смачно зачмокал. Он кушал. Он ел. Он насыщался. Проблема питания была решена. И Ниибацца решил заняться неотложными делами...

ЭПИЛОГ

И выросли Плоды редкие, пахучие, и есть их было нельзя, Плоды Цветов Зла они.

Ниибацца решил попробовать Плод на вкус. "Цвет и запах не определяет сущность" - решил он, и это была ошибка.

Сначала было неясно, едят флюиды, или они просто гарнир. Ниибацца решил, что нихуя не гарнир, и даже совсем не макароны. А то самое главное, что определяет Плод. "Да и куда он денется, некуда ему деваться" - думал Ниибацца в своем заблуждении.

Как раз оказалось, что Судьба оставила Ниибацца свою стамеску, она обнаружилась на подоконнике. "Нихуя это не случайно" - решил Ниибацца. "В этом как раз есть смысл, он скрыт, но я его постигну!"

Постигать смысл Плода Ниибацца предполагал, отключив светило. Но не тут- то было. Светило теперь ему не принадлежало полностью, оно познало присоски Плода. Оно горело пламенем всех цветов Ада, то есть только красным.
А вы думаете, что есть другие цвета? Только красный, он же и зеленый. Красный - цвет плоти горячей, а зеленый - цвет плоти холодной и зелени всякой. Кровь плодов Земли зелена, но пьет кровь светил ниибически красных, адских,горячих.

Так или иначе, светило не отключалось. "Значит, следует применить хитрость" - и Ниибацца применил Хитрость.

Хитрость была потаскуха и всем давала за малую толику. Вопрос только в том - где взять Малую Толику. "Надрочу!" - Ниибацца был самонадеян. Он подрочил в каждый их трех оставшихся цветов на подоконнике - в каждый понемногу, и еще чуть-чуть подрочил на стамеску, для верности.

Вот Верность-то и оказалась всему виною. "Лучше бы я не дрочил, ну ее нах" - подумал Ниибацца запоздало. Но - не уверен, не дрочи. А подрочил, так молчи и не претендуй.

Дрочи свой хуй ты безнадежно , на Верность плюй и на Любовь, кровь зелена твоя так ложно, а Плод Любви волнует кровь.

Стамеска, хищно изогнувшись и зашипев, впилась Ниибацца в

ЭПИЛОГ
тут, чтобы не мучицца:

-Хуй там, живой он.
-Да, живуч: ног нет, рук нет, из башки моск лезет, а он все дышит, и хуй вон стоит, посмотри!
-И у тебя бы стоял, если б ты под электричку попал, разлегся тут на рельсах, понимаешь, дрочил. И так каждое воскресенье, хули, сколько веревочке не виться, один хуй - конец .

А вы знаете, что у алжирского Дея два хуя?

Воля

И мысль упавшая есть семя, и сеешь ты мысли словами непроизнесенными, и всходят они Плодами души твоей.

Он не погиб тогда на рельсах. Остался без рук, без ног, посредине гвоздик. Не несите ему гвоздик, не несите ему цветов, еще не пришло время.

Время побежало вспять. И было отчего: моск почти весь вытек, остались жгучие глаза: очи черные. Один глаз зеленый, другой серебряный (стеклянный, оловянный, деревянный).
О, мама миа, роди несчастного обратно!

Ниибацца был живуч. На следующее утро он уже передвигался без посторонней помощи, ползая змеем по коридору. "Нах мне эта реанимация" – мужественно думал он остатками невытекшего моска. И тут он не ошибся, эскулап, увидевши причудливое передвижение Ниибацца, сказал: "Похуй, проживет и без медицины".

Жить надо, есть пить - не обязательно. И пошлет Солнце взошедшее тебе пропитание лучами своими. Лови свой луч, живущий на Земле!

Ниибацца собирал лучи усилием Воли. Она бродила рядом и возила Ниибацца на тележке, спасая от происков Судьбы. Но, как говорится, от Судьбы не уйдешь.
И настало Время встречи. "Что, касатик, приготовил мне бутылочку?" - заулыбалась Судьба. "Мне ссать нечем" - ответил Ниибацца хмуро. "Ты, дура, укатала меня, как Сивку крутые горки. Самой же хуже теперь. Все бабы - дуры".

"Пшла, хвостатая!" – Воля вступила в свои права. "Вот прорва ненасытная, все тебе мало". "Мало" - сказала Судьба, и ей действительно было еще мало.

В чистом поле васильки, дальняя дорога, подождите, мудаки, отдохну немного.

Наденька

От нее не уйти, не уйти, не уйти. Но пробовать, все-таки, надо.

"Ты злая"- сказал Ниибацца, когда она явилась снова за своей бутылочкой. "Ты ошибаешься, я справедливая" - ответила она ему.

Но замешкавшаяся Воля вернулась как раз вовремя: Ниибацца собирался сводить с Судьбою счеты. Для этого он подполз к подоконнику и взбирался на него, подминая цветы, побеги и листья зубовные, и скрежет стоял там.
Воля пинком вернула Ниибацца на тележку и поволокла к выходу на волю, как муравей дохлую гусеницу. "Будешь мне подчиняться теперь" - сказала она Ниибацца. "Слушаюсь и повинуюсь, мой генерал" - обрадовался, все-таки, Ниибацца: решение Воли ему понравилось.

"А ну ее в хуй, Судьбу эту, обращать внимание еще на шлюх всяких" - ободрился он.

И шли они сорок дней и сорок ночей, сорока сороков, и исчерпаны сроки твои, и нагие следы на песке, будь готов, я готов, как всегда и везде, не пускай ее в кровь, не напейся воды, сорока сороков, кто спасет от беды.

И каждый день был похож на следующий, а следующий в точности повторял предыдущий.

На песке спала нагая красавица: "Ниибацца, пупок!" - подумал Ниибацца. "Тебя как зовут?" - не выдержал он. "Наденька" - сладко вильнула пупком красавица.
"А кто это с тобой?" "Это моя Воля" - застеснялся Ниибацца. "Гони ее, грязнуля она, неряха, вон, тележка твоя совсем запылилась" - потребовала Наденька.
"А как же... мне ж двигаться как-то надо" - Ниибацца засомневался.
"А у тебя вырастут крылья" - обещала ему Наденька.

И пошли они вверх, отросли они вбок, на ветру его крылья запели, что же будет потом, чем нажмется курок, если будут они не при деле. Среди елей и хвой, среди синих дубрав, среди ветра и зноя и дали, они мчали стремглав, была песнь до небес, на колени там ангелы пали.

А Воля Ниибацца осталась в пустыне и затерялась в песках.

Королева

Заклинаю вас - не будите зверя в логове своем.

"Милая, как же я тебя люблю" - говорил теперь Ниибацца каждое утро, а думать он ничего уже не думал, остатки мозга его отвердели, мешали, и они с Наденькой вытащили их из головы Ниибацца и положили на полочку в шкаф.
"Временно" - думали остатки мозга. "Он еще опомнится и вспомнит о нас."

Положи как печать, я лежать буду там, хочешь, буду молчать, хочешь, сердце отдам, будет лишь круговерть, будет дождь или снег, ожидает там Смерть, одного или всех.

Крылья пригодились в хозяйстве ниибацца как: удобно было быстро в магазин ходить, то есть летать - Наденька так любила все свежее, девочка, лакомка, пупочек розовый, малышка моя, кисочка, мышечка, мошечка, вошечка , блять, лобковая, присосалась, тварь.

Мне б свободы глоток, мне бы небо на взгляд, и стучит молоток под сто двадцать подряд, я пока потерплю, осушу водопад, я все ночи не сплю, мне с тобой только ад.

А тележку Наденька вымыла, вычистила, и теперь это был столик сервировочный, Наденьке в постель кофе. Крылья пришлось отрезать, тоже мешать стали, длинные, волочились по полу, да и ноги отросли-таки, (-то, -либо, -нибудь, -кое, -ка, кое-как), что поделаешь, регенерация, реанимация, реинкарнация, прострация, инволюция, поллюция.
Крылья висели в шкафу, их посыпали нафталином. И руки восстановились, но маленькие такие, как у хомяка, пальчики! Зайчики, мальчики, девочки, целочки, бляди.

И длился этот день год, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять: шаг вправо, шаг влево считается побегом, прыжок на месте - провокация.

Вот только зубы Ниибацца так и не вставили, кризис помешал.

Да и не к чему это стало – к ним опять явилась Судьба. "Не опять, а снова, что, не ждали?" - скалилась подлая.

Положи, вырвав сердце мое, как печать,
Положи в преисподнюю Ада.
Ты люта, аки Смерть, и крепка, как Печаль,
И приходишь, когда мне не надо.

Возле белых домов слышен звон серебра -
Это струи из ливней рассвета.
Ты вчера мне была как родная сестра,
Но была догола ты раздета.

Ты была как печаль и как звон серебра,
Ты была дуновением ветра,
Ты сидела нагой у ночного костра
Не достигнув его полуметра.

А потом было что - я тебя подтолкнул,
И всего только чуть и налево.
Для тебя и меня даже ветер там дул,
И была ты моя Королева.

Судьба

- Что это?
- А это обобщенный профиль земной коры.
- А мы где?
- А мы в самом низу.
- А что мы?
- А мы обобщенная глупость.

Не убивай меня потом, я лучше стал, чем был я прежде, тут не орудуй долотом , а отнеси его Надежде.

«Слюни подбери. Забыть ее не можешь? А ей и без тебя неплохо, вон, мебель они новую купили, все на помойку выбросили прежнее, шкаф вон какой, посмотри, ниибацца, добра сколько даром пропадает. Соберем вот, хватит продать, похмелиться».

И кости застыли уже, и ломит в паху от воды, лежим на последней меже, и кожа истерта до дыр, и выпали зубы вчера, их выбили будто бы мне, какая настала жара, а был я на белом коне.

«Сопли вытри. Вон, полочек сколько, ниибацца! Смотри, тряпья-то, тряпья! В карманы тоже заглядывай, там бывает, забывают бабло-то, кладут и забывают. И в простыни бабы прячут, дуры.
А это что? Пипец, труха. Понюхай, может кокаин все-таки, тогда вштыримся».

И понюхал Ниибацца порошок белый, грязный, и были это мозги его, в Наденькином шкафу забытые, и влетели они в пустую голову Ниибацца и застыли в темени, и распухли от слез и соплей, и стали расти и увеличиваться.

«Касатик, а как же бутылочки? Нассал бы хоть напоследок, что ли, я бы хоть мочой-то похмелилась».

Все равно скоро дождь из кислотных ночей, и шнурочная дрожь от немых палачей, ухожу навсегда, ваш покинув бедлам, что же будет потом, догадаешься сам.

А вот хуй ты угадал!

ПИЯВКИ

И проклят будет всяк, положившийся на человека.

- Шеф наш на работе и живет будто.

- Да, одержимый какой-то. Семьи-то нет у него.

- Да он и телок не водит, нет у него баб, он их на дух не переносит. Даже секретарь у него мужик, вон, Петр Иванович, услужливый такой.

- А он…того… не голубой, случайно, Серафим наш?

-Нет, говорят, была у него, у Шестикрылова нашего, семья в прошлой жизни. Ниибацца, бабца! Он ее из гарема владыки увел, когда на Востоке был. Она ему танец живота исполняла, пупком!
Его потом евнухи выловили по приказанию паши этого, зубы выбили, ноги переломали, кровью харкал с год. Зубы-то вставил хоть, и не подумаешь, что искусственные.

- Не может быть! Ни в жизнь в это не поверю, чтобы он осмелился на такое. Есть у нашего шефа что-то соплежуйское, больно жалостлив, а и труслив, значит. Никому не отказывает, что ни попроси.
А зубы, мне рассказывали, ему за другое выбили – воровал у своих же. За крысничество, значит. Аккурат все передние зубы, по понятиям.

-Да, не отказывает. А куда ему это все, одному? Бабла немеряно, а быт себе устроить не может. И жрать себе сам готовит, в рестораны не ходит, и кухарки у него нету, не говоря уже о поваре. С его-то бабками только и пожить!
И машина у него самая сраная, хаммер! Нахуя ему в городе хаммер, идиот, бля,
сам всегда за рулем, без шофера.

- А когда спит, рядом калаш ставит, говорят. Охране не доверяет.

-Да нет у него никакой охраны, так , фикция, сидят, в карты играют. Для понтов корявых охрана эта.

-Нет охраны, говоришь? А… сигнализация… есть? Что, совсем он дома один живет, никто у него не бывает? А секретарь его этот, он… как? А калаш точно есть?

-Ну, калаш сейчас не проблема, этого добра везде - как грязи, было бы желание…

Желтеет в джунглях мох. Пятнистый антураж. Из антилопы кож соседствует пейзаж. Сними с себя жилет, возьми из ножен нож, сейчас ты тоже наш, тогда чего ж ты ждешь?

Я жду когда придет за мной из мира тень, песок и дикий мед не переходят в день. Блестящий вертолет прозрачной стрекозы. Песок и дикий мед, залеплены пазы. Забиться в щели бы, не видеть и не знать, и сдаться без борьбы, как в джунглях заплутать.

Не скрыться никуда от этих наглых глаз. Песок, а не вода продлится сорок раз. Пробудет сорок лет, а сколько будет дней? Истлевший твой жилет на конус из камней.

Потом не будет дня, не будет ничего. Он не был мне родня, я не видал его. Но наглые глаза преследуют меня. Садится стрекоза на медь средь бела дня.

Пока еще живешь, напейся из глазниц, от наглости не ложь, а крыльев шелест птиц. И вот от мути тень приходит, будто вор, теперь не будет лень, и это приговор.

И село солнце за горизонт красное, опрокинулось в Чашу Мира огненную.

Под суровую тень мира легли наглые его глаза. Мутные очи, залитые солнечным светом заходящим. Засыпанные песком.

Здесь даже кактус не растет. И не ведут следы. Песок и дикий мед. Ни капельки воды.

ДЖУНГЛИ

И Ад следовал за ним. (с)

Как мир старо, растет из плеч, но не крыло, а будто меч. Зачем оно – не знаю сам. Пусть лишь звено и видно вам. Мне нужно так, пусть лишь пока: тишь-полумрак, а в нем - рука. Рука-крыло там, где лечу, не повезло, что ж заплачу. В остатке что? Сухая боль. А я - ничто, ну, просто роль.

-Не бубни, ты мне мешаешь: яйца вот тебе оторву.

-Как это я тебе мешаю, интересно?

-Ты меня гипнотизируешь, я не могу сосредоточиться. Что-нибудь не так сделаю, опять выть от боли будешь. Все-таки, ты дурак.

-Почему обязательно дурак?

-Ты думаешь, все предусмотрел? А вот памперсами не запасся, живем как дикари, листьями пользуемся на все случаи, каменный век! Тебе-то что, ты лежишь, ласты паришь, а управляться со всем мне.

-Молчи, женщина!

-И горючки тебе хватило только-только, в песок и свалился, что, полный бак не мог залить? И тачку потом опять мочой заправляли, чтобы сюда добраться. Хорошо, что ссать ты горазд!

-Жестокая ты, оля. Так меня и не простила? А я ведь к тебе летел, за тобой. И зачем мне лишнее в бак было заливать, раз я знал, что ты здесь? Плохо мне было без тебя.

-А я все время с тобой была, ты разве не чувствовал?

-Но ты же была далеко, оля...

-А разве надо быть рядом, чтобы быть вместе?

Для тебя вниз и вдоль расплетется коса, извивается боль сквозь твои волоса, и качает тебя колыбели волна, ты не ангел совсем, а скорей сатана. Ты лежишь на
земле, душной ночью распят, как две тысячи лет, или двести назад, и светило бело предвещает конец, проступает чело сквозь терновый венец.

-Ты теперь грехи будешь здесь замаливать? Кажется, уже ходить можешь, давай, ссы побольше, заправим хаммер твой и поедем, тошно мне здесь, среди мартышек, в пустыне и то лучше было.
Да и какие твои грехи - ты же их, шакалов, наказал справедливо. И Петра своего – в первую очередь: взлетел на воздух вместе с сейфом и поделом ему.

-А про тех, которые ангар для вертолета строили, ты забыла? Удивительный вы народ, бабы: все оправдать можете, любую подлость! Я ведь их, чтобы не разболтали, всех там в цемент закатал, лежат они один к одному. На что их списать, в чем они виноваты? Ниибацца, Серафим!

Сирена для слонов на водопое -
Атрибут пыльного джипа.
В машине нас только двое,
Но не слышно постельного скрипа.

Тропики, до экватора два градуса
С северной стороны.
Сиди в машине и радуйся
В дебрях чужой страны.

Остановка: мотор глохнет.
Завораживает бабуинов вой.
В ручей, что вот-вот пересохнет
Облегчаюсь желтой струей.

Мгновенно темнеет: тропики,
Луна - рожками вниз.
Идём по тропинке протоптанной,
Разрубая тесаком лиан карниз.

Молчаливое селение у реки,
Отряхиваемся - одежда в цветочной пыльце.
Что ж они, передохли все, мудаки?
Над головами кружит муха. Цеце.

ЗАТМЕНИЕ

Ты порождение меня, Ехидны.

Сегодня Солнце взошло в виде Юпитера -
С полосами по экватору,
И предметы теперь не дают тени.
И заря едва брезжит терракотово,
Как будто от лени,
Или из-за отсутствия термояда.
Так вам и надо!
Теперь и весны не будет,
Все останется только зимнее,
Потихонечку вымрут люди,
Как животное длинношеее.

-Холодно уже становится. Далеко мы ушли. Скоро дома будем.

-Ну, не скоро, пешком-то много не натопаешь.

-Ты заметил, что людей нет? Там были одни обезьяны, а тут и обезьян нет. Год идем, наверное, и все одно и то же, песок и камни. Надоела саранча эта, говорят, питательно, белок стопроцентный.

-Ты почему не спишь? Не устала, что ли?

-Не знаю. Звезды вон какие блестящие, посмотри, знаки зодиака сегодня как отчетливо все видны, красиво-то как!

-Ты бредишь! Какие знаки зодиака, обычные звезды, очнись!
Оляяяяяяааааа! Ааааааааааа...

Ты спи, дожидаясь проклятия.
Ось сна,
Дважды пересекаясь,
На разрыв
И до дрожи
Строчит прорыв
Из содранной кожи.
И конь - тот, бледный,
Грызёт удила,
И лоб мой медный,
И я весь - тоже,
И все, что было, Она взяла.

- Ты зачем вернулси? Мне теперь и без тебя хорошо. Посмотри, сколько бутылочек! И все - мне одной. Та, юродивая, не в счет, да и мала она - пить,

хотя, в другом - еще как может сгодиться!
Ты что, дурак, камнями кидаисси? Докидаисси, не долго и тебе осталось, сам чувствуешь ведь уже!

-Подойди, дитя. Теплее здесь, согреешься у огня. Садись, не бойся.

-А я и не боюсь.

-Ты давно одна? Куда все подевались? Почему ты - осталась?

-Все давно ушли к Мадонне, им там хорошо, а я - проклятая, бабушка говорит, меня не возьмут. Видишь, у меня руки какие, пальчики, срослись,
некрасиво, бабушка говорит, наказание за грехи родителей. Папа мой был грешник страшный, вор и убийца, а маму я не помню, она меня бабушке оставила, ей стыдно меня
было, видишь, пальчики?
А я своих никому не оставлю, нельзя так, я их любить буду, самое главное, чтобы любить, тогда все будет, и все вернутся, Мадонна так сказала. У меня двое будет деток: мальчик и девочка, это я точно знаю, мне видение было. Мне всегда видения бывают верные. Мироздание мне сигналы посылает.
Ты спи, ложись, клади голову мне на колени, удобнее так, устал ты, я вижу. Глаза закрой, не смотри на меня, тогда я и не страшная, я теплая, согреешься, поспишь, это ничего, что от меня пахнет плохо, здесь нет воды, был водопад, но высох, недавно высох...

Где будешь ты, где будет он,
Соединенье плоти в стон,
Там будет боль ее сильней,
Там будешь ты, а я не в ней.

Я буду там, с тобой в раю,
Я не тебе - себе даю,
Я там и буду много лет,
С тобой и без, и да и нет.

Я буду в роще, в берегах,
А если проще, это страх,
И страх и боль уходят вслед,
Я без тебя, и да и нет.

Я без тебя не буду я,
Скажи же мне, что ты моя,
Скажи хоть что, но не молчи,
И поругай, и огорчи.

Не знаешь ты, какая цель,
Зима и ночь, пурга-метель,
И не видать опять ни зги.
То, что осталось, сбереги.

Все позади, идем вперед,
Там молоко в реке и мед
Хранят крутые берега,
Хранят от друга для врага.

Опять ко мне приходит страх,
И ты во мне, мой друг и враг,
Ребро от плоти и Адам,
И сам в себе, и - аз воздам.

-Ты что наделала, дура! Я ведь спал, во сне это, я не хотел, девочка, прости, ах мать твоя шлюха!

-Моя мама хорошая, она не шлюха, ее папа любил, звал ее Наденька...

-Ааааа, проклятая, ёб твою мать! Как зовут тебя, дочка?

-Красота.