дважды Гумберт : PUSH

Вернувшись после работы в свой частный дом, Макс Стрельников поднимался на чердак, включал какой-нибудь видеофильм и засыпал. Жил Макс довольно уединенно, хотя вместе с ним в доме жила жена с тещей, аутичный сынок, толстожопая падчерица и бульдог Пидорас.
Накануне той переломной ночи, ночи Конца Света, все шло по заведенному образцу. Послав «на хуй» тещу, пнув вялого сына и ущипнув пса, Макс поднялся наверх и поставил свежий фильм «Push». Кино приятно на него подействовало и развлекло. Какие-то красивые люди, сплошь ясновидящие и колдуны, метались по сочному Гонконгу, хуярили друг друга взглядами и криками, попадали в непонятки и колотили понты. Как всегда, люди избыточных знаний были поделены на несколько непримиримых групп и сражались за какую-то хуету. Макс быстро потерял нить сюжета, однако досмотрел до конца. Саундтрек был хороший. И девочка с розовой прядкой, в сборчатой юбке и красных сапожках. Она плыла сквозь пеструю азиатчину, с планшетом и цветными мелками, и рисовала недалекое будущее. Почти всегда у нее получалась смерть. У героев фильма практически не было шансов выжить. Но они выжили.
Максу нравились драмы, социальные, либо мистические. И поэтому он пересмотрел немало фильмов с нимфетками. С маленькой ясновидящей могли бы, пожалуй, сравниться только Джоди из «Таксиста» да Дрю из «Дикого плюща». На этот раз, регулярное снотворное средство взбудоражило окоченевшее сознание Макса. Он заходил по чердаку, скрипя половицами, вылез на крышу, лег и призадумался.
На школьном выпускном балу, любимая девочка Макса явилась в прямом шелковом платье карминного цвета, с черной кружевной оторочкой. Зеркало, в котором она отразилась, чуть замутилось и дрогнуло, и Макс разом увидел всю свою предстоящую жизнь, вплоть до неминуемой, едва различимой развязки. В призрачной глубине жизнь предстала заурядной, безрадостной, нудной, пустой; смерть – нелепой. Стоит ли говорить, что у Макса тогда были совершенно иные виды на свое будущее.
Макс даже не ощутил толчок, от которого его внутреннее время стряслось и остановилось. А ведь на тот момент никакого готового будущего еще не было. Зеркало лгало, но Макс, не задумываясь, принял этот ложный вариант жизни. Будущего нет – вот он главный парадокс ясновидения.
Если бы Макс разъебенил то самое зеркало, схватил Светку за волосы и выебал бы в пустом спортзале, если бы сломал челюсть Андрюхе Матроскину, который уже выебал Светку в пустом спортзале – событийный ряд его жизни мог быть другой. Вот ведь, блядь, вся бы жизнь тогда могла быть иная. Это была бы открытая жизнь, жизнь без смерти. И родину бы его советскую не поработила, не растлила бы криминальная мразь. Не пришлось бы, как пробка, болтаться в стоячей воде мелкого, склочного предпринимательства. И думать только о том, что вот заверещит роковой будильник, и ты прекратишь быть. Потому что так на роду написано – точка.
Часто падали темные рыхлые звёзды. Под забором драл какую-то мелочь пёс Пидорас. Месяц казался кровавой медалью. Нет, здесь мне не жить, резюмировал Макс. Долго не выжить. Даже звёздное небо выглядело как колпак. Смерть, методом шелкографии, штамповала повсюду один и тот же, разных расцветок, образ старлетки из фильма. Девочка переворачивала свой планшетик, и Макс видел себя в ауте, вместо глаз - схематичные крестики.
Смерть можно избегать, отражать и обманывать, если умеешь шагнуть в сторону, сквозь глухую неминуемость. Никто не хотел умирать. Но все умерли. Странно. Нет, кто выжил – ушли. Они в другом измерении. А здесь – гора трупов.
Непредсказуемый, сосредоточенный, легкий, Макс снял со стены охотничье ружье и извлек из тайника бэушный «марголин». Поцеловал крест, рассовал по карманам патроны. Спустился вниз, к спящей семье, и, не стесняясь шума, принялся собирать продукты. Перенес в свой внедорожник мешок картошки, банки с консервами, припасенную с давних времен литровую бутыль спирта «Рояль», медикаменты, приёмник, рулон брезента, паяльную лампу, канистры с бензином, слесарные инструменты и теплую одежду. Пластиковые бутылки с питьевой водой заполнили всё вакантное пространство. Немного подумав, вернулся на чердак, взял карманное евангелие и три VHS-кассеты с фильмами про безумного Макса.
- Ты куда? – спросила его жена. – На охоту? Так чай не сентябрь.
Лохматая, непроходимо тупая, в грязноватой, бесформенной ночнушке стояла напротив.
- Ты куда ить намылился, черт лупоглазый? – охнула, готовая завизжать.
- Уезжаю я, - низким голосом сообщил Макс. – А вы остаетесь. Вам и тут заебись. Хуеплётки.
- Мамо! Мамо! – завопила женщина и широко расставила обрюзгшие ноги.
- А ну, цыть, образина! – оборвал ее Макс, снимая с плеча двустволку. – Если тотчас же не заткнешься, я тебе расскажу, что будет дальше. Итак, слушай, дура.
Во-первых, завалю тебя и твою мать дуплетом.
Во-вторых, буду долго ебать твою дочь. Давно уж мне хочется, да все руки не доходили. Дел типа до хуя, а про самое главное всё забываешь. Потом выстрелю ей в затылок из пистолета, сдеру с нее кожу – хороший, блядь, зонтик получится.
В-третьих, нашего вредного и упертого сына зарою живьем в яме под новый нужник. А когда туда хуйнет молния, на том месте вырастет каменное дерево с бритвами вместо листьев.
В-четвертых, сожгу дом. А Пидораса – Пидораса, пожалуй, не трону. Все-таки, пёс, тварь без понятия. Пусть подъедает ваши останки.
В-пятых… А хочешь, я начну с соседей, чтоб не мешали вам спать?
Ладно, не скули, детишек разбудишь. Я почти пошутил. Ну, давай, отойди в сторонку.
Макс упер приклад в плечо и со страшным грохотом разнес старое трюмо, за миг до этого отражавшее нехитрую обстановку и обои цвета керосина. Осколок поранил ему щёку.
- Вот пидораска-то, - покачал головой Макс и выбросил гильзу. – Живите, бля, если сможете.
Когда Макс свернул с проселка на трассу и проехал пару километров по направлению к городу, мотор по непонятной причине заглох, фары погасли, и машина еще долго катилась по инерции прямо во тьму. Вообще всё погасло: и предместье, в котором он жил, и город, где он работал, и звёздное небо, куда он часто смотрел, повинуясь мрачной тоске.
Прозвенев стальной зажигалкой, Макс закурил и с наслаждением потянулся. Да, чувствовал он себя превосходно. Как смертник, которого вдруг отпустило на волю. Отовсюду шел ровный шум ветра и шелест травы. Пахло озоном с сиренью. Сердце работало где-то под горлом, редкими, сильными толчками. Макс высунул ногу и пощупал асфальт – он был уступчивый, вялый, точно поверхность спущенной надувной игрушки.
- Превед, - услышал Макс рядом с собой чей-то капризный голос. Он повернулся и посветил зажигалкой. Слева сидела девчушка. Блеснули глаза и коленки.
- Ты кто? – спросил Макс и поставил зажигалку на приборную доску.
- Точная копия Докоты Фаннинг, - сказала девушка и сделала протестующий жест. – Убери этот свет. Я не люблю освещения.
- Как скажешь, - Макс задул зажигалку, и снова стало темно. – А как ты выглядишь на самом деле?
- Вообще-то я проводник. Функция. Как выглядит функция? Да никак. Я здесь, чтобы столкнуть тебя с этого места. Иначе ты тут так и уёжишься, как хуй Папы Римского.
- Да? А куда ты меня столкнешь? Назад, что ли?
- Твоего мира больше нет. У природы нет заднего хода, - скучающим тоном объяснила девица. – Мир, в который ты попадешь, гораздо, гораздо хуевее. Но тебе там будет пиздато, я гарантирую. Ты очнешься в пустыне, после ядерной бойни, в угарной атмосфере анархии. Разве ты не жалеешь о том, что развалился Советский Союз? Твоя родина?
- Да, жалею, - признался Макс.
- Можешь больше об этом не париться. Он не развалился. Он был уничтожен, как и все прочие государства и города.
- Охуеть! – обрадовался Макс. – А машина, а мои вещи?
- Конечно, ты всё заберешь с собой. Нехер засирать промежутки.
- А, - Макс смутился, чувствуя возбуждение. – И последний вопрос. Сам толчок. Как ты будешь меня толкать? Это не больно?
В непроглядном мраке что-то сместилось. И повеяло льном, лавандой, ладаном и облепиховым маслом. Губы маленькой пери были влажные, сладкие, нетерпеливые. Незримая цепкая ручка, скользнув по колену, чуть задержалась на левом бедре и сжала мошонку.