Бабука : О людях и змеях (рпт)

1

- Спасибо, друг, выручил. Через месяцок отдам, - Мишаня спрятал зеленые бумажки в карман и наставил на меня круглые, близко посаженные глаза. – Лёха, а что ты знаешь о Мьянме, ну, то есть о Бирме?
Когда Мишаня моргает, его левый глаз закрывается чуть раньше, чем правый.
- Там тайфуны и хунта. Больше ничего не знаю. А зачем тебе?
- Понимаешь, я роман пишу, - признался Мишаня. – Часть действия происходит в Бирме шестьдесят лет назад. Хочется, чтобы детали были достоверные.

Миша Боровский снимает однокомнатную хрущовку недалеко от моего дома. Раньше Мишаня был учителем в школе. Сейчас он торгует женскими сапогами на рынке и через ночь сидит в круглосуточном ларьке. Денег ему всё равно не хватает, и Мишаня регулярно у меня занимает, как сегодня. А ещё Мишаня писатель. Свои литературные опыты он проводит на мне. Мишаня говорит, что я олицетворяю его целевую аудиторию. Я надеюсь, что он ошибается – для его же блага. Не помню, чтобы за последние несколько лет я купил хотя бы одну книгу. И не собираюсь.

- Михаил, а почему бы тебе не перенести действие поближе – и во времени и в пространстве? Написал бы про современного героя, продирающегося через тернии из братвы и налоговой к звёздам в виде собственного бизнеса и элитной жилплощади. Запечатли для потомства панораму последнего десятилетия двадцатого века. Я проконсультирую, если что. А то Бирму придумал какую-то.

Мишаня засопел, как ёж в опасности.
- Лёха, я про тебя потом напишу, ладно? А роман мой не о Бирме. Я тебе дам почитать, я пару копий сделал. В общем, там такая история. Все начинается в тридцатых годах, в Европе. Героиня по происхождению русская, дочь белоэмигрантов. Зовут Полина. А чё, мне кажется, подходящее имя, старорежимное такое.
- Ну да, - согласился я. – Как Софья. Кстати, как у нее дела?

Софьей зовут Мишанину подругу. Первый раз я увидел ее с Мишаней недели три назад. Мои глаза сразу же приклеились к ней, оторвать их было физически больно, как прилипшие к металлу пальцы на морозе. Софья вся из длинных, плавных линий. Длинные ноги. Длинная шея. Длинные узкие запястья и кисти. Длинные, до пояса, прямые волосы, очень темные и блестящие. Смуглая кожа. Сквозь нее на щеках – продолговатые бордовые пятна румянца. Губы цвета кожуры граната. Мишаня и Софья – невозможная пара. Буратино и Клеопатра.

- Нормально. Мы теперь вместе живем. Так вот, Полина учится в университете, скажем, в Оксфорде, на специальности..., - –Мишаня попытался увлечь меня обратно в мир грёз.
- Скажи, Миша, где ты её нашёл? – спросил я и, наткнувшись на непонимающий взгляд, добавил, - Софью, Софью я имею в виду.
- Да так, случайно...
- Она что, была одна, в смысле - свободна?
Мишка помялся.
- Да вроде был там бандит какой-то... Рама восемь на семь. «Мерседес», все дела...
Я прикинул Мишанину площадь относительно параметров предшественника. Получилось примерно четыре на два с половиной.
- Миш, а тебе не страшно? Вдруг чувак соскучится по подружке?
Мишаня похлопал глазами.
- Они же расстались. Софья сказала, что он сам так решил. И вообще это не моё дело. Так вот, Полина учится в Оксфорде на специальности бирманская филология.
- Редкая специальность.
- Ага, - кивнул Мишка. – В университете Полина встречает немецкого студента-антрополога по имени Герхард. Истинный ариец – высокий блондин, вроде тебя.
- Я не могу быть арийцем, - возразил я. – Я финно-угр. Проще говоря, мордвин-мокша.
- Да? - Мишка посмотрел на меня с разочарованием. – Ну, да ладно. Полина и Герхард влюбляются друг в друга и женятся. После окончания университета они приезжают жить в Германию. А там – Гитлер. Полине обстановочка не очень нравится, но куда денешься – любовь. Герхард, как антрополог, вскоре начинает работать в Аненербе.
- Где?
- В Аненербе, в институте по изучению немецкого наследия. Он занимался поисками доказательств древности и величия германской расы. А поскольку Аненербе – детище Гиммлера, Герхард вступает в СС.

Мне стало смешно.
- Ты чего? – обиделся Мишаня.
- А того. Что ты знаешь про жизнь в довоенной Германии, про СС, про институт этот? Таких глупостей наворочаешь, что самому стыдно будет.
- Информацию можно найти. И вообще, книга не про СС и не про Германию. Ты слушай дальше. Герхард ездит в разные экспедиции, меряет рулеткой черепа, всё такое. Ищет связи арийцев с высокоразвитыми культурами, в частности, с буддизмом. Ты знал, например, что нацисты посылали экспедиции в Тибет?
- Нет, не знал.
- Ну, так знай. А тут как раз Аненербе планирует экспедицию в Бирму. Полина, узнав об этом, упрашивает мужа взять ее с собой переводчицей...

Повествование намечалось долгое. Я посмотрел на часы. Мишаня заметил.
- Ты, наверно, занят? Я побегу. Черновик заброшу на днях. Сегодня в ночь я работаю. Еще раз спасибо, что выручил.

2

- Кто там?
- Это Алексей, друг Миши. Ты меня не помнишь? Я за рукописью...
Дверь открылась. Ещё минуту назад, поднимаясь по лестнице, я готовился изобразить огорчение, услышав, что Миши нет дома, представлял, как приму предложение попить чаю и в подходящий момент достану бутылку дорогого вина, захваченную, разумеется, совершенно случайно.

Сейчас я смотрел на Софью, и мой план казался мне диким. Она стояла в проёме молча - вырезанный из тёмного дерева идол. Что я мог сказать этой древней юной женщине, если я ни слова не знал ни по-коптски, ни по-нубийски? Я смотрел на Софью, и её гранатовые губы становились всё темнее, наливаясь густым соком из чаши сумерек. Мне показалось, что если поцеловать эти губы, то они лопнут, прорвутся тяжелыми брызгами, зальют мне лицо чем-то тёплым и терпким – кровью, вином, ядом, мне было всё равно чем.
Не лопнули. Губы Софьи были прохладные и гладкие.

Потом Софья сидела на драном диване, обхватив длинными тонкими руками колени. Я лежал рядом и, глядя на нее, пытался вспомнить в деталях и картинках то, что произошло несколько минут назад - и толком ничего вспомнить не мог кроме ощущения прохлады и атласной гладкости. Я отходил от Софьи как от наркоза. На груди, животе, во рту, на всём, чем я её касался, отпечатком осталась ленивая, сладкая немота, которая медленно таяла, рассыпаясь по краям множеством маленьких молний.

Я обвел взглядом комнату с отклеившимися от стен коричневыми обоями, огромным ламповым телевизором «Рубин», стоявшим прямо на полу, и единственным стулом. Присутствие здесь Софьи объяснить было нельзя.

- Почему ты с Мишаней? – спросил я.
Софья улыбнулась.
- Миша добрый и талантливый. А ты что-то имеешь против него?
- Ничего я против него не имею. Обычный наблюдатель.
- Наблюдатель? Как это?
- А так. Есть два типа людей. Те, которые действуют, живут, и те, которые наблюдают за жизнью. Те, кто бежит с быками по улицам, и те, кто смотрит на бегущих из окон. Сами они на улицу, к быкам, никогда не выйдут. Потому что им страшно, или лень, или и то, и другое. Потому что их воображение больше, чем мужество, а впечатлительность сильнее, чем воля. Наблюдатели рассказывают о жизни другим наблюдателям, пытаются её анализировать, объяснять, выводить закономерности. Наблюдатели тоже нужны. В сытые времена и им перепадают крохи пирога, хотя настоящие, смачные куски с кремом и вареньем не достаются никогда - за них надо драться, а наблюдатели не умеют и боятся учиться. А сейчас и вовсе не их время. Наблюдатель – это диагноз, Софья. Врождённый или приобретенный, по разному бывает. Но всегда хронический. От него нельзя избавиться. И ты сама это знаешь.

Софья смотрела в окно.
- Ведь знаешь же? – допытывался я.
- Тебе пора, Алёша, - сказала Софья. – Мишина рукопись в кухне на холодильнике.
- Я приду еще.
Медные, с озерами темноты в ключицах плечи Софьи приподнялись и тут же опустились.

3

Мишанин манускрипт назывался эпически - «О людях и змеях». Я просматривал рукопись по диагонали, стараясь не тратить на страницу больше минуты. Более-менее полностью читал только те сцены, в которых происходили какие-то события.

Экспедиция Герхарда добралась до Рангуна, потом, на параходе по реке Ирравади, до Мандалея. Оттуда они отправились еще дальше в глубь страны. Из-за состояния местных дорог и тяжелого оборудования им пришлось нанять небольшой караван слонов с погонщиками и охраной. Когда удавалось устроиться на ночлег в деревне, путешественники спали в бамбуковых постройках, больше похожих на шалаши, а за тонкой перегородкой блеяли козы. Если ночь, наступавшая стремительно, будто кто-то выключал солнце, заставала их в дороге, то спали в гамаках, накрывшись москитной сеткой, то и дело вздрагивая от воплей, доносившихся со всех сторон из чёрных джунглей. Полине объяснили, что это кричат птицы, но ей всё равно каждый раз казалось, что совсем рядом кого-то едят живьём.

Постепенно пыльный занавес неудобств и страхов перед Полиниными глазами начал истончаться, становиться прозрачнее, и однажды сквозь него проступила красота - покрытые тяжелой зеленью горы, широкие мутные реки, пагоды, то сахарно-белые, то бурые, появляющиеся всегда неожиданно, будто вырастая из под земли. А тонкокостные коричневые инопланетяне, одинаково одетые в длинные юбки-лонжи, превратились в улыбчивых мужчин и женщин.

Как специалист, Полина поначалу была почти полностью бесполезна для экспедиции. В Бирме множество языков и наречий, и ее умение читать классические тексты Твинтинтайвуна помогало мало. Со временем она освоилась, набрала словарь и вскоре уже во всю болтала с погонщиками и охраной. Она даже начала писать работу о диалектах верхней Бирмы – качаясь на слоне.

Герхард занимался описанием племён, попадавшихся по пути, их обычаев и верований – странной смеси буддизма, католичества и поклонения духам природы. Но достичь главной цели – отыскать арийский след и мистические книги - не удалось. Два участника экспедиции заболели малярией, их пришлось оставить в больнице в Пакокку. Один из них умер. Через четыре с половиной месяца Герхард получил приказ прекратить поиски и возвращаться.

На следующий день экспедиция остановилась на отдых в большой деревне. Европейцев удивило необычное оживление. И змеи. Всех цветов и размеров. От совсем маленьких, с дождевого червя, до огромных. Змеи были везде. Кобры, гадюки Расселла, крейтеры, все - крайне ядовитые. Змеи блестящими комьями шевелились в ямах, откуда босоногие мальчишки брали их бамбуковыми щипцами и засовывали их, извивающихся и шипящих, в полотняные мешки. Повюду на все лады слышалось слово «мве» - змея. Полина и Герхард бродили среди этого змеиного царства. С одним человеком, показавшимся им влиятельным, они вступили в разговор.

Как оказалось, они попали на змеиную ярмарку. Змей поштучно и оптом продавали покупателям из Китая. И действительно, проворные китайцы, которые в отличие от местных были одеты не в саронги, а в штаны, укладывали мешки со змеями на двухколёсные телеги, запряжённые белыми горбатыми быками. Герхард признался, что никогда не видел ничего подобного. Его собеседник улыбнулся, показав жёлтые клыки, и сказал, что если белый господин действительно хочет удивиться, то он должен спешить. Старик дал Герхарду название деревни и посоветовал по прибытии обратиться к старейшине и сказать, что их прислал У Аунг. На все вопросы о том, что же им предстоит увидеть, старик только загадочно гримасничал.

Через два дня пути, эскпедиция добралась до маленького поселения. Отыскав старейшину и сославшись на человека со змеиного базара, Герхард попросил пустить их на загадочную церемонию и разрешить снимать. Старейшина отказался наотрез: на священный обряд чужеземцам вход был закрыт. Уговоры и угрозы не подействовали. Тон вождя стал благосклоннее, только когда Герхард предложил сделать денежный взнос для нужд деревни. Договор скрепили несколькими чашками тоди, отвратительной браги из сока пальмового дерева.

В назначенный день европейцы встали на рассвете и присоединились к группе жителей деревни во главе со старейшиной. Все выглядели очень торжественно. Некоторые несли в руках корзины. В группе кроме Полины была еще одна женщина – в светлой одежде, по-азиатски непонятного возраста, с лицом, лишенным какого бы то ни было выражения. До места добирались около трех часов, карабкаясь по камням и рискуя сломать шею. Наконец вышли на вершину горы с расщелиной в центре, похожей на узкий вход в пещеру. Люди с корзинами разложили перед пещерой цветы и фрукты. Женщина в светлой одежде опустилась на колени.

Вождь торопливо объяснил Полине и Герхарду в чём дело. Их народ поклоняется божеству, принявшему облик кобры. Женщина в светлой одежде – жрица по имени Мья Айе. Каждый год жрица должна приносить дары кобре и целовать ее - трижды. Или умереть. Роль жрицы передается по наследству – по женской линии. Старшая сестра Мья Айе погибла от укуса четыре года назад. Ещё раньше здесь же умерли ее мать и тётка.

Люди вокруг пещеры начали кричать и стучать палками по камням, подняв ужасный шум, в котором потонули вопросы европейцев. Из расщелины появилась змея. Вернее, начала появляться. Потому что змея была огромна. Серо-зелёная, с частыми светлыми полосами. Королевская кобра. В два счета чудовище оказалось перед женщиной. Передняя треть кобры оторвалась от земли, будто подброшенная пружиной. Женщина и змея смотрели друг другу в глаза: их головы были почти на одном уровне. Кобра раскрыла серебристый, с тёмными заклёпками капюшон, из драконьей пасти, раскрытой так широко, что была видна бледно-розовая атласная глотка, доносились странные, свистящие звуки. Женщина стояла перед змеёй, покачиваясь из стороны в сторону, выставив руки немного вперед. Змея раскачивалась с ней в такт и быстро облизывала горячий влажный воздух раздвоенным языком. Вдруг женщина сделала шаг, не от кобры, а прямо на неё. В ту же секунду кобра бросилась на белую фигурку, которая в последний момент успела повернуться боком, и змеиная пасть пролетела мимо, задев край одежды.

Полина зажала себе рот, чтобы не закричать. Оказавшись после опасного маневра над змеёй, жрица наклонилась и коснулась губами головы кобры. И тут же отошла назад. Поединок продолжался. Женщина и кобра танцевали свой танец, кобра то вставала, как гигантский вопросительный знак, то припадала к земле, сжимая сплошной гибкий мускул тела для прыжка. Жрица, все с тем же отстранённым выражением лица, едва уловимыми движениями тощего тела уклонялась от атак, иногда касаясь кобры рукой. Она была похожа на мастера удивительного боевого искусства, в котором безоружный человек стремится не уничтожить свирепого, владеющего смертоносным оружием врага, а поцеловать его – трижды. Чтобы обильными были урожаи риса, чтобы не болел скот, чтобы рождались здоровые дети – она должна была целовать смерть, каждый год, три раза.

Спутники Полины, от Герхарда до оператора за камерой, замерли, наблюдая за поединком любви и смерти, в совершенно буквальном смысле слова. Жрице удалось поцеловать кобру еще дважды. После этого она с поклонами отошла в сторону. Змея исчезла в своей пещере. Процессия возвращалась в деревню, до следующего года. Европейцы молчали. Туземцы наоборот были оживлены и вели шумные беседы - все, кроме жрицы.

Вечером накануне отъезда Полина постучала в хижину жрицы. Мья Айе. впустила её, не обнаружив никакого удивления при виде чужестранки. Бедность жилища была абсолютной. На земляном полу маленькая девочка играла с завернутой в кусок тряпки палкой. Приняв от хозяйки чашку с чаем, Полина спросила:
- Неужели тебе не страшно? Как можно спать, есть, делать ежедневные дела, зная, что через год, через месяц, через неделю, на утро тебе предстоит поединок, который самые отчаянные храбрецы назвали бы немыслимым?
Мья Айе шумно отхлебнула чай и сказала.
- Конечно, мне страшно.
Полина ждала продолжения. Напрасно.
- А твоя дочь? Ты ведь, как никто другой, понимаешь, что у нее впереди жизнь, в которой смертельная опасность чередуется только с ожиданием её повторения.
- Что делать. В этом мире у каждого своё место и роль. Кто-то выращивает рис. Кто-то делает ткани. Кто-то целует змей, - сказала Мья Айе. – Вот и у белой госпожи тоже есть своя роль, правда?
- Наверно, - сказала Полина.

4

Ночью мне снилась Софья. Её губы двигались, попеременно окрашиваясь то пурпурным, то тёмно-вишнёвым, то какими-то тревожными и прекрасными оттенками, названий которых я не знал. Я слышал голос Софьи, прохладный и ускользающий, как её тело. Голос Софьи говорил мне что-то, смеялся надо мной, звал меня. От его звука мои ноги становились ватными, язык превращался в камень. Ответить ей я не мог. Я только изо всех сил хотел, чтобы этот голос, звучавший совсем рядом и в то же время невероятно далеко, продолжал смеяться и звать. В мою очарованную сном голову вошло абсолютное знание, что если голос Софьи смолкнет, то ему на смену придут пустота и печаль – навсегда.

Телефонный звонок распорол утро, и обрывки сна разлетелись по комнате.
- Привет, Лёха! Ты сам решил зайти за рукописью? Не стоило беспокоиться, я бы тебе занёс, - бодро гудел в трубке Мишанин голос. – Ну как, много уже прочитал?
- Пока не очень, - сказал я, протирая глаза. – Но не беспокойся, я читаю быстро.
- Спасибо, друг!

5

Германия встретила Герхарда электрической атмосферой. На глазах строилась империя, чистая духом и кровью. Жизнь была полна новых, невиданных возможностей. Работа в Аненербе полностью поглотила Герхарда. Подтверждения исторической роли нордической расы были повсюду, стоило только присмотреться. Его талант и знания высоко ценились, и Герхард быстро поднимался в иерархии СС. В двадцать девять лет он стал оберштурмбаннфюрером, или, по-армейской терминологии, подполковником. Герхарда немного огорчало, что любимая жена не разделяла его энтузиазма. Вскоре после возвращения из экспедиции, выяснилось, что она не может иметь детей. Герхард и сам был расстроен, а Полина замкнулась в себе, стала раздражительна, часто плакала, почти перестала бывать на людях. Герхард был с женой нежен, старался отвлечь её от тяжелых мыслей и обрадовался, когда у нее появилось увлечение – герпетология, наука, изучающая рептилий и земноводных. Сначала Полина читала книги, потом устроилась лаборантом в один из исследовательских центров. Чем именно ей нравилась новая работа, Полина объяснить не могла. Тем не менее, ее настроение стало более ровным, истерики прекратились. Жизнь постепенно наладилась. А однажды, вернувшись из поездки, Герхард нашел на столе записку от Полины с просьбой за всё её просить и не искать.

Мишаня пощадил читателя и описал второе путешествие Полины в Бирму значительно экономнее, чем первое. Преодолев немало тягот и опасностей, молодая женщина добралась до далекой деревни, постучала в хижину Мья Айе и с порога объявила, что хочет стать жрицей кобры, тем самым освободив хозяйку и её дочь от жуткой обязанности.

От таких речей узкие глаза бирманки расширились.
- Почему белая госпожа хочет сделать эту глупость?
- Помнишь, ты говорила, что у каждого в мире есть своё место и роль? В моей стране у меня нет ни того, ни другого. А здесь я могла бы служить вашему богу и быть полезной людям, и в жизни, и в смерти. Ты не думай, я не хочу себя убить, вовсе нет. Я работала со змеями, почти год...

После долгого молчания Мья Айе сказала:
- Если белая госпожа имела дело со змеями, то она должна знать, что кобры не живут в пещерах. Подносить им дары в виде фруктов бессмысленно - кобры их не едят. Мой народ не поклоняеется змее. А я сама и моя семья – не жрицы, мы –шуты, ходим с нашими змеями по деревням и ярмаркам и развлекаем людей. Я не думаю, что белая госпожа позавидует тем грошам, что я зарабатываю.
Лицо хозяйки поплыло перед Полиниными глазами.
- Но старейшина говорил...
- Старейшина - плут. Чтобы выкачивать деньги из доверчивых европейцев, он придумал историю о благородных жрицах, жертвующих собой ради своего народа. Мне он дает несколько монет за каждое представление и за молчание...
- Но это же так опасно...
- Не так опасно, как кажется, - усмехнулась Мья Айе. – Я со змеями с детства. Как пища человек кобре не интересен. Когда кобра принимает стойку и шипит, это не значит, что она сразу укусит: всё, что она хочет – это отпугнуть. К тому же кобра нападает только в одном направлении – впереди себя. А если оказаться над ней, змею можно погладить и даже поцеловать. Есть и другие хитрости - например, если кобру долго не кормить, она делается вялой, и яд ее слабеет. Или ей можно просто выдрать клыки, и тогда она становится не опаснее червяка.

Мья Айе замолчала, глядя на растерянную Полину. Потом добавила:
- Белая госпожа должна вернуться в к себе. А я буду ходить по деревням и танцевать глупые танцы с кобрами, пока меня не укусит моя мве.
- Твоя мве? Но ты же такая ловкая и смелая, знаешь всякие хитрости...
Сухая коричневая кожа на щеках бирманки растянулась в улыбке.
- Где-то есть такая мве, против которой все мои уловки бессильны. Очень красивая мве. И однажды мы встретимся. А ты, белая госпожа, возвращайся в свою страну и ищи там свою кобру.

6

- Брось Мишаню, Софья. То, что ты и этот заморыш вместе – недоразумение. Брось его. Неудачливость заразна. Будь со мной.
Софья смотрела на меня спокойно и серьезно.
- А ты, Алёша, значит, победитель? Мужчина состоявшийся и самодостаточный?
- Вполне, - честно сказал я.
Потребности лепить понты у меня нет, но и смысла в том, чтобы прятать очевидное за куцей занавеской стыдливости, я не вижу.
- Тогда зачем тебе нужна я?
- Как зачем? Мне с тобой хорошо. Ты красивая и интересная. И жизни заслуживаешь красивой и интересной. Я могу тебе такую жизнь дать. А Мишаня нет.
- Как ты можешь знать, что мне интересно и что я нахожу красивым?
- Всех тонкостей я, конечно, не знаю, но со временем, думаю, разберусь. Но одно я тебе гарантирую. Я решу твои проблемы. У тебя их просто не будет. Совсем. Я это умею.
- Ты думаешь, мне нужно именно это - отсутствие проблем?
- Ну, главное, конечно, - это чувства и мистическая духовная близость. На прочном фундаменте достатка и безопасности.
- А что будет с Мишей?
- С Мишаней всё будет нормально. Ему судьба и так дала подержаться за незаслуженный приз. Ну, погрустит немного. А потом напишет роман о несчастной любви. Где-нибудь в пампасах. Кстати, почему он все время пишет о каких-то экзотических землях? Просто Александр Грин какой-то.
- А мне нравится, - сказала Софья. – Как будто сама там побывала.
- Так ведь побываешь, не вопрос. Я организую. Билеты, визы и культурную программу. Да хоть в той же Бирме. Будь со мной, Софья. Будешь?
- Я подумаю.

7

Встреча Полины и Герхарда была эмоциональна. Полина просила прощения и называла себя неблагодарной дурой. Герхард, в мундире и позументах, гладил жену по голове и говорил, что всё будет хорошо.

Войну Мишаня промотал быстро, потратив на неё всего несколько страниц. Как ценный теоретик, Герхард не был отправлен на фронт - он занимался научной и консультативной работой в Берлине. В числе прочих он принимал участие в обосновании и оценке выполнимости проектов Мадагаскар и Эндлёзунг. Но вот война проиграна. Он наступающей Красной Армии Полина не ждала ничего хорошего ни для себя, ни для мужа и упросила Герхарда в начавшемся хаосе бежать из Берлина на запад. В конце концов им удалось переправиться в Бразилию.

Полина и Герхард поселились в деревне в штате Амазонаш, недалеко от Манауса. Полина снова занялась змеями – благо, в объектах для изучения недостатка не было. Сначала Полине немного резало профессиональный слух, что по-португальски все змеи назывались «кобра», потом она привыкла. Вскоре она начала публиковать работы. Защитила диссертацию. Получила известность в кругах герпетологов обеих Америк. Герхард работал учителем в школе. Ещё он читал газеты. В газетах много писали про новую Европу, про процессы над военными преступниками, приводили цифры, печатали фотографии из Германии, России, Польши. Очень много из Польши. Потом Герхард перестал читать газеты. Совсем. И начал читать Библию.

Полина и Герхард жили простой и размеренной жизнью, достигнув той степени близости, когда можно неделями молчать и при этом не чувствовать одиночества. На четарнадцатый год приезда в Бразилию Полина заметила, что муж начал худеть. Болезнь развивалась быстро, но войдя в последнюю мучительную стадию вдруг замедлилась. Высохший, утративший достоинство и рассудок человек метался, выкрикивал страшные слова. Когда боль отпускала, он что-то бормотал, прижимая к груди книгу с золотым крестом на обложке. Полина сидела у постели переставшего её узнавать мужа, держала его за руку, плакала, торопила неизбежную развязку и тут же ругала себя за это.

Однажды Полина заметила, что в доме совсем не осталось продуктов. Оставив с мужем сиделку, она вышла на улицу. К центру деревни, где располагались церковь и магазин, быстрее всего было добраться по тропинке, протоптанной через заросли.

На утрамбованной тысячами ног глине лежала змея – рыжевато-коричневая, со сложным узором темных пятен на спине. Местные жители называли подобных змей «сурукуку» и боялись их, как судного дня. Экземпляр был роскошный, около двух метров. Полина замерла. Голова змеи оторвалась от земли. Из распахнутой, утыканной зубами пасти в вечерний воздух вырвался долгий, хриплый выдох. Сердце Полины застучало быстро-быстро, как в юности. «Мин га ла ба», сказала Полина по-бирмански - «Здравствуй» - и шагнула вперед. Тяжёлая ромбовидная голова прочертила линию по подолу платья. И тут же тонкая женская рука обхватила шею змеи, под челюстью. Змея дёргалась, свивалась в кольца. Полина поднесла отягощённую добычей руку к лицу и поцеловала змею между чёрными жемчужинами глаз. Змея на секунду оцепенела. Полина тут же бросила её в сумку и быстро застегнула замок-молнию.

Сиделка сделала укол и ушла. Больной спал. Черты его лица разгладились. Перед Полиной снова был её Герхард - красивый, гордый человек, её единственная за всю жизнь любовь. Полина поправила волосы мужа, опустила до пояса одеяло, отерла салфеткой испарину с его груди – и вывалила на неё содержимое сумки. Ошалевшая от резкой смены тьмы и света змея изогнулась, показала алую подкладку пасти и сомкнула челюсти на худой шее.

Полина закатала до плеч рукава платья и изо всей силы ударила змею. Сначала одной рукой. Потом другой. Потом ещё раз. И ещё. И ещё.
- Ну, давай же! Меня! Слышишь?! Меня! Ты же моя мве! Моя! Моя!!
Прохладное змеиное тело обвивало просящую руку Полины, а узкие клинки зубов погружались, всё глубже и глубже, в выбеленную болезнью, благодарную плоть Герхарда.

Сквозь упавший на глаза полог слёз Полина заметила, что чешуйки на кончике хвоста змеи не стояли вертикально, как у сурукуку, а лежали гладко. Окрас тоже был необычный – с зелеными, синими и даже пурпурными переливами. Другой была и форма головы, глаз...
Осторожно высвободив руку из толстого, мерцающего тусклыми бликами браслета, Полина бросилась к письменному столу.

Открытие нового вида большой змеи произвело в учёном мире сенсацию. Такого не случалось уже много лет. Новая змея отличалась удивительно богатой раскраской и обладала ядом чрезвычайной силы. Официальный доклад о своем открытии Полина делала на герпетологической конференции в Буэнос Айресе. Полное латинское название, выбранное Полиной, звучало как «колубра формоза амазоника». Председательствовавший на конференции американский профессор поинтересовался, нет ли у змеи более короткого, обиходного имени.
- Есть, -сказала Полина. – Мве.
- Мве? – переспросил профессор. – Туземное название, надо думать? А что, коротко и загадочно. Мне нравится.
- Мне тоже, - сказала Полина.

Внизу страницы большими буквами было напечатано слово «конец». Я положил рукопись на кресло.

В дверь позвонили. В проеме тёмной тонкой статуей стояла Софья.
- Я пришла, - сказала она.
Я оперся ладонью о стену. От незнакомых эмоций закружилась голова.
- А как же Мишаня?
- Он сам так решил.

8

Софья сидела на кровати, обняв руками колени.
- Алёша, что это ты всё пишешь каждый вечер последнее время?
- Записки путешественника,- соврал я. – По свежим впечатлениям. Когда мы еще будем в Бирме?
- Миша вот тоже всё писал, писал...
Я повернулся к ней.
- Во-первых, упоминать предыдущего любовника в присутствии нынешнего – моветон. А во-вторых, почему в прошедшем времени? Мишаня и сейчас, наверно, строчит свои нетленки, как из пулемета. Только вот кто теперь их читает?

Софья молчала. Наверно, обиделась. Чтобы разрядить атмосферу, я сказал:
- Знаешь, если бы мы сегодня своими глазами не увидели, как эта баба целует кобру, я бы никогда не поверил, что это возможно. Удивительное зрелище. Тебе понравилось?
- Да.
- Мне тоже. Я только одного не могу понять. Зачем тебе понадобилась живая змея? Зачем ты её купила? – я показал на лежащий в углу полотняный мешок, завязанный сверху верёвкой.
Софья пожала плечами.
- Просто захотелось. Она красивая. Блестящая такая.
- Завтра же попрошу гида, чтобы он нашёл хорошего таксидермиста. Классное получится чучело.

Я вернулся к моей тетради.
- Алёша, - позвала Софья.
- Да?
- Скажи, Алёша, а ты бы мог поцеловать кобру? Ради меня.
- Что? Что ты сказала?
- Я спросила, хватит ли у тебя смелости поцеловать ядовитую змею.
Мне стало трудно дышать. А рука сама собой продолжала выводить на бумаге рисунки падающих из воздуха слов – моих и Софьи.
- Ты с ума сошла?
- Нет. Я просто хочу знать, кто ты – человек, способный жить и действовать, или обыкновенный наблюдатель. Можешь ли ты только смотреть из окна, или ты из тех, кто бежит по улице с быками.
- Так то быки, а тут кобра...
- А в чем разница? В том, что кобра опаснее? Значит, дело не в принципе, а только в степени? Тогда уж лучше не притворяться и честно сказать: я наблюдатель, диагноз хронический.

Я больно ущипнул себя за ногу. Нет, Софья, все так же сидела на кровати, обхватив длинными тонкими руками колени, и смотрела на меня спокойно и серьёзно.
- Ты понимаешь, чего ты от меня требуешь? – медленно спросил я.
- Я ничего не требую от тебя, Алёша. Абсолютно ничего. Ты сам должен решить. Ведь это же твоё решение, правда?

Я посмотрел на её медные плечи с озёрами темноты в ключицах, на длинные прямые волосы египетской царицы, на губы, цвета кожуры граната, полные густым соком, к вкусу которого нельзя привыкнуть и который невозможно забыть. На бумаге проступило короткое слово, прозвучавшее вслух через секунду, когда я уже встал и шагнул к завязанному верёвкой мешку.
- Моё.

***