Black Rat : Гретта и мёртвый кролик

– Вот послушай! – Грибоедова подсела ко мне и стала шептать в ухо: В палате было сыро и холодно. Хелен и ещё две девочки её возраста сидели на длинной железной кровати, прислонившись к обшарпанной стене спецприёмника. Три пары грязных дырявых тапочек аккуратно выстроились под панцирной сеткой. Стеклянная дверь со скрипом распахнулась и в комнату с трудом переставляя кривые опухшие ноги вошел доктор Йохан. Провел ладонью по облупившейся краске. Сплюнул на отсыревшие доски пола. Подошёл к девочкам, улыбнулся дурно пахнущим ртом, обнажая гнилые волчьи зубы. – Сейчас, непутёвые вы мои козочки, дядя Йохан будет вас всех ебать. Не сразу конечно, но в порядке очереди. А начнет он, – красные заплывшие глазки оценивающе пробежались по всем троим, – а начнет он с тебя. – Йохан ткнул пальцем в сидящую между двумя сёстрами Хелен. – И не надо так, милочка моя, на меня пялиться. Я уже сорок лет в деле и знаю, как это оно бывает. – Йохан сбросил с себя испачканное гноем и утренним борщом платье. На его белой с многочисленными родинками спине было вытатуировано: «Es geht mir sehr gut». Снял жёлтые на высокой подошве ботинки. Снял носки и трусы. Снял часы. Снял лицо. Снял голову. Снял руку. Снял ногу. Снял грусть, свободу и тревогу. Упёрся взглядом в потолок и выбросил в окно платок.
– Ну как? – заглянула в меня Анна.
– Хорошо, читай дальше, – ответил я.
– Не хочу, не буду! – вопил зажатый тисками моей неутомимой страсти карлик, отчаянно суча голыми исцарапанными в кровь ножками.
– Не сопротивляйся, сладость моя, – дышал я в выстриженный до Х-образного родимого пятна загривок несговорчивого человечка. Минут через пять бессмысленных препираний он сдался: ослабил мускулатуру, дав, наконец, вихрю любви ворваться в шоколадно-(девственную?) гавань сладострастия. Ещё минут через двадцать я поднялся, натянул штаны и закурил вторую за сегодняшний день сигарету. Карлик изображал потрясение – театрально всхлипывал, нервно вздрагивал, уткнув старушечье лицо в истерзанный полосатый матрас. Маленькие полудетские ручки крепко сжимали спинку старой совдеповской кровати, на которой, предположительно, мой дед с бабкой заделали моего папашу. Сев на стул я вытер залитое потом лицо зелёным вафельным полотенцем и, продолжая курить, уставился на сморщенные овалы раскрасневшихся аппетитных ягодиц.
– Что, так и будешь весь день валяться? – спросил я, когда сигарета была уже докурена. Карлик повернул в мою сторону обиженное грушеподобное лицо со сросшимися брежневскими бровями. Почесал свои непропорционально большие по отношению к телу яйца, и неожиданно оскалился:
– У меня дядя полковник ФСБ, меня уже вовсю ищут, а когда найдут, тебя на хуй уебут и всех твоих родичей тоже! Так что, пока по-хорошему прошу, отпусти меня сейчас, и тогда я ничего никому не скажу.
– Я спокойно посмотрел в его хитрые ядовитые глазки:
– У тебя только один родственник, и тот уже четыре года как червей кормит!
Удивленный моей осведомленностью карлик цокнул языком и, быстро спрыгнув на пол, бросился к дверям. Его тщетные попытки допрыгнуть до ручки кончились неудачей; прыгая, он поранил член об торчащий в двери крючок для полотенца и, громко запричитав, кинулся на меня, нелепо размахивая кукольными кулачками.
Встав со стула, я схватил карлика за уши и поднял почти на метр от холодного бетонного пола.
– Су-у-у-у-у-у-у-ка! – закричал карлик и плюнул мне в живот. Я разжал ладони, он упал на спину, стукнулся затылком об пол и затих. «Сознание потерял», предположил я, но на всякий случай пнул полуголую собственность ногой. Карлик не шевелился. Я поднял его расслабленное тело и перетащил обратно на кровать. Взял валяющиеся возле биотуалета джинсовые шорты и аккуратно повесил их на спинку кровати. Затем вышел из погреба, запер первую и вторую двери, поднялся по скользким от случайно пролитого помойного ведра каменным ступеням и вышел наружу.
Во дворе было жарко и душно. За забором гуляли – громко звучало танго, звенели бокалы, смеялись невидимые молодухи, и мощный бас полковника МЧС Бирюкова выразительно напоминал: «Делу время, а ебле час!». Приняв летний душ, я вернулся во флигель и пожарил себе яичницу с докторской колбасой. Поел также клубнику со сметанной, погрыз кедровых орешков и, переодевшись в драные джинсы и выцветшую жёлтую майку c надписью «Российский форум разработчиков и администраторов ИС на базе технологий Lotus IBM», выкатил из сарая отцовский «Салют».
За калиткой почему-то оказалось менее жарко, чем во дворе. Крутя педали, я медленно проехал мимо двухметрового Бирюковского забора. Ворота были полу прикрыты, я увидел его широкозадый джип и белую волгу с ментовскими номерами. Промелькнула также стройная девушка в трусах, но без лифчика. В руках у неё был наполовину заполненный бокал и дымящаяся сигарета. Я вспомнил, что мои кончаются, надо будет купить. Мимо проплыли несколько, таких же, как и у Бирюкова, краснокирпичных аля-готических башен и оснащённые всевидящим глазом цилиндрических камер ворота. Затем трёхметровый забор кончился. Он сменился привычными деревянными кольями, старыми досками с облезшей краской, густо сплетённым вьюном и ржавыми мотками колючей проволоки. Кончилась и тщательно выложенная мозаикой тротуарная плитка.
Кошмарные сны медленно крадутся вдоль стен детского приёмника распределителя. Проходят мимо кухни с подгорелой плитой, где храпит уставшая тяжеловесная сестра-хозяйка Ильинична, и вползают под дверь комнаты №34. В этой комнате спит сын алкоголика и проститутки одиннадцатилетний Костик. Он никогда не видел снов. Он спит, свернувшись калачиком. Его коротко стриженая голова покрыта зелёнкой, левое предплечье татуировкой, а правая голень сыпью.
Кошмарные сны вползают в его грязное ухо, проникают в мозг, обладают им. Костик впервые в своей жизни видит сон. Он сидит в школе в новой школьной форме. Идёт урок. Красивая, добрая учительница с лицом Татьяны Веденеевой пишет на доске: Мы не рабы, рабы не мы, а у Костяна новые штаны! Она оборачивается к классу и говорит: – Ребята, давайте поздравим Костю, сегодня у него День Рождения! – Все присутствующие в классе громко хлопают в ладоши, затем достают из-под парт подарки и несут их Костику.
Костик в смущении, ему никогда в жизни не дарили столько подарков. Он с благодарностью принимает наборы конструкторов, модели военных самолётов, иностранных солдатиков, игрушечные пластмассовые сабли и пистолеты. Ему очень хорошо. Его лицо светится от счастья и блаженства. Одна проблема – как одному донести до дома всё это добро? Словно услышав мысли своего ученика, учительница подходит к Костику, гладит его по голове, лучезарно улыбается и говорит: – На счёт доставки не волнуйся, комсомол башляет! – Дверь класса открывается, входит коротконогий директор школы.
Он вовсе не злой, каким всегда помнил его Костик, напротив – улыбчивый и вежливый. Он одет в школьную женскую форму с накрахмаленным передником и имеет на голове роскошный жёлтый бантик. Директор подходит к Костику, вместе с учительницей поочередно гладит его по голове и говорит: – Дорогой Константин, ты самый лучший наш ученик, достояние нашей школы и, не побоюсь этого слова – всего района! Сегодня ты поедешь домой на своём собственно боевом коне, а все твои подарки мы погрузим в такси и пришлем тебе чуть позже. – После этих слов директор щёлкает пальцами, и в дверях появляется учитель труда Евгений Рафаэлович. Он не грязный и патлатый как всегда. На этот раз он нереально чист, выбрит и пострижен. В руках держит поднос, на котором лежат какие-то ключи и «Макаров» с двумя запасными обоймами. Евгений Рафаэлович тоже улыбается и молча подходит к заласканному Костику. Продолжая вместе с учительницей гладить обалдевшего Костика по голове, директор продолжает: – Костик, ты теперь уже совсем взрослый парень, и мы дарим тебе ключи от новенького мотоцикла «Ява» красного цвета и настоящий боевой пистолет.
Костика переполняет никогда ранее не испытываемое чувство Тотальной Благодарности. Вот он уже во дворе школы, окружённый восхищёнными сверстниками стоит возле нового мотоцикла. Берёт шлем, садиться на мотоцикл и махает стоящим на ступеньках школы учителям и директору. С невероятной скоростью мотоцикл мчит Костика в соседний район. Там на первом этаже грязной потрескавшейся хрущёвки живет его мать – старая больная проститутка, подбросившая его одиннадцать лет назад на крыльцо роддома. А его отец уже не живёт, он умер молодым от рака печени вызванным тяжким алкоголизмом. Мотоцикл останавливается у подъезда хрущёвки, Костик слезает с него, снимает шлем, кладет его на сиденье и входит внутрь дома. В руках у него подаренный Евгением Рафаэловичем «Макаров». Костик прижимает пистолет к уху и слышит его скрипучий голос: – Убей мною свою старую мать-потаскуху, убей её, мой мальчик, и твоя жизнь изменится в лучшую сторону! – Тяжело дыша, Костик поднимается по обосанным ступенькам на лестничную площадку.
На дверях одной из квартир прибита красивая табличка, на ней красивыми печатными буквами написано: «Костик, здесь живёт твоя гадкая мамка, которую надо ухандокать». Костик сильно взволнован, он начинает обильно потеть, но его руки крепко сжимают пистолет; он подходит к дверям вплотную, и они бесшумно открываются, пропуская его в полумрак крохотной однокомнатной квартиры. В центре обклеенной газетами комнаты стоит старый волосатый диван грязно-жёлтого цвета. На нём спиной к Костику сидит какая-то голая седая старуха. Под старухой лежит большая лохматая дворняга, на которой и сидит сама старуха. Она медленно двигается и стонет. Дворняга же сладко скулит, обнимает когтистыми лапами костлявые бедра старухи и пускает клейкие слюни на исцарапанный паркет. Голос «Макарова» снова шепчет:

– Костик, ты видишь, твоя мамаша ебётся с собакой. Направь мой ствол ей в затылок и нажми на курок. Сделай это скорее, не то будет поздно! – Костик сглатывает слюну и нажимает дрожащим пальцем на курок, но ничего не происходит. Костик нажимает ещё и ещё раз, но выстрела по-прежнему не слышно. Костик всматривается в пистолет и с ужасом обнаруживает, что он уже не настоящий, а игрушечный из дешёвой розовой пластмассы. Старуха резко разворачивается в сторону Костика. У неё оказывается пляшущее от злорадства лицо директора школы с ярко накрашенными красной помадой пухлыми губами. От такой неожиданности Костик роняет пистолет и отступает назад. – Ты что же это себе возомнил, маленький никчемный говнюк? Думал, что мы дадим тебе настоящее оружие? – Хохочет директор, срывает с себя седой парик и закрывает им довольную морду дворняги.
Костик разворачивается обратно к выходу, но обнаруживает себя связанным на операционном столе в комнате с белыми стенами и красным потолком. Над ним склоняется одетый в белый испачканный кровью халат учитель труда Евгений Рафаэлович. Сквозь толстые очки-линзы он внимательно смотрит на Костика, вращая в руках ножницы. Рядом с Евгением Рафаэловичем стоит огромная крыса в сером рабочем халате. Она держит в больших грязных лапах человеческую ногу в стоптанном кроссовке и отгрызает от неё небольшими кусками. Костик узнаёт свой кроссовок, начинает истошно вопить и просыпается. Кошмарные сны покидают мозг Костика, вылетают из его забитого серой уха, покидают 34-тую комнату детдома. Сквозят мимо кухни с подгорелой плитой, мимо разбуженной ночным криком тяжеловесной сестры-хозяйки Ильиничны, и вместе со случайно залетевшей бабочкой-капустницей выпархивают в форточку. Скоро они придут и к тебе, вползут в твой мозг, и ты увидишь многое из того, что случится с тобой на самом деле. Случится, но не сейчас, а гораздо позже.

Нежные твари СЛАДКО целовались на глазах у уставших BIO-развалин. Бездомные кошки перешагивали через задушенных вирусной тоской крыss. Застекленевшая Маргарита выпила стакан прокисшей любви и успокоилась.
Она устала медленно смотреть. Ложились сны в коробку из-под обуви. До блеска начищали барабан. Угрюмо, между спившимися комнатами блевал, согнувшись в 4-етверо Степан. Смеялись куклы, брошенные Машей. Бросал банкноты прочь миллионер. Выл на коленях, стоя у иконы, залитый кровью карлик-пионер. Старушки ели гусениц огромных, а гусеницы тоже ели их. Сергей стоял и взглядом СЛАДКО-ТОМНЫМ сверлил фигуры дорогих блядих. Разве это не ваше?

– Простите?
– Я спрашиваю, разве это не ваше?
Наташа сделала несколько шагов назад. Выплывший из темноты подворотни парень держал в руках большую куклу без ног. У куклы было измождённое лицо с признаками искусственной старости.
– Нет, – испуганно ответила Наташа, пытаясь нащупать на дне своей сумочки газовый баллончик.
– Я так и думал…– парень тяжко вздохнул, – она круглая сирота, сиротка… и, конечно, не нужна никому…
Парень бросил куклу под ноги Наташе, натянул кепку на самые глаза и, насвистывая какую-то популярную мелодию, пошёл дальше.
– Слава богу…– выдохнула Наташа.
На этот раз баллончик ей не понадобился. Наташа посмотрела вслед растворившемуся в утреннем тумане странному незнакомцу, затем на лежащую у ног сиротку. У куклы было удивительно очеловеченное лицо. Внутри у Наташи зашевелилась жалость. Наташа нагнулась, чтобы поднять куклу. Кукла улыбнулась и, внезапно, с радостным рыком вцепилась в Наташину ногу. Наташа вскрикнула и стала бить по голове куклы своими маленькими сухонькими кулачками. Но кукла продолжала остервенело грызть Наташину ногу. Через пять минут всё было кончено. Безногая кукла сидела на мёртвой Наташе, держала в пластмассовых руках отгрызенную Наташину ступню и, потрясая ею перед остекленевшим лицом новоубиенной, низким, скрипучим голоском повторяла:
– Разве это не ваше, разве это не ваше…?

Белый Кролик прижался к Алисе и вкрадчиво зашептал: «Элис, хочешь, я познакомлю тебя с вечностью?». Раздвинув ноги, Алиса лежала на столе, с интересом разглядывая совокупляющихся на потолке смешных близнецов-гермафродитов Труляля и Траляля.
«Она Вас не слышит, коллега», – Шалтай-Болтай затянулся ароматным промасленным джойнтом и протянул его сидящему рядом хихикающему шляпочнику.
«Сейчас моя очередь, лысый!» – прохрипела Синяя Гусеница и, вцепившись гнилыми жвалами в череп новоявленного, стала жадно сосать спелое мозговое вещество.
Шляпочник продолжал хихикать, лёгкие насыщались праведным холодом, а инфицированная кровь заливала испачканный вареньем и спермой стол для вечернего чаепития.
Внезапно Труляля и Траляля слились в большой единый ком, быстро преобразовавшийся в некое подобие шерстяного кокона. Кокон стал быстро менять цвета и очень скоро изнутри его разорвали мохнатые крылья гигантской бабочки.
Алисе стало тревожно, и она отвернулась. Лежавшая рядом на красивом серебряном блюде свиная голова приветливо захрюкотала и лизнула её в губы.
«Куда ты лезешь, сука!» – возмутился Белый Кролик и, схватив голову обеими лапами, отшвырнул в сторону. Голова попала в усердно поглощающую на другом конце стола кокаиновую пудру Белую Королеву, облаченную в светло-серую униформу карательного женского батальона СС имени Евы Браун.
«Мудило ушастое, подь суды!» – властно потребовала, вытирая испачканный пудрой рот Белая Королева. В её руке блеснул разделочный тесак. Белый Кролик широко улыбнулся украденной у убитого им полчаса назад кота чеширской улыбкой и вытащил из-под стола израильскую штурмовую винтовку «Галил».
Опустошив череп шляпочника, Синяя Гусеница подползла к Алисе поближе. Выпорхнувшая из кокона мохнатая бабочка с обезображенной человеческой головой присела на остывающий труп лишенного мозгов шляпочника и хищно улыбнулась.
Гретта дефилировала по комнате без одежды. Нежный свет проникал сквозь зашторенные окна. Контейнеры с нитроглицерином вежливо ждали. Биомеханический кролик повернул голову и, лязгнув стальными зубами, уставился на Давида. В углу лежала голова убитого осведомителя из 6-того управления, которого Давид вычислил через ЦентRальную сеть. Гретта взяла из холодильника пластиковый mini-box с посиневшими пальцами убиенного, подошла к аквариуму и стала кормить голодных крысиных рыб. Крысиные жадно зачавкали. Биомеханический кролик подбежал к Гретте и стал тереться об протез её левой ноги.
– Что, ты тоже хочешь, мой суслик? – улыбнулась Гретта и высыпала остатки пальцев из mini-boxa на пол перед кроликом. Кролик понюхал пальцы и недоумённо-вопрошающе уставился на Гретту.
– Он ест только свежее мясо, – сказал Давид, лёжа в кровати, закуривая первую утреннюю сигарету «Давыдоff».
– А у тебя оно есть?
– Да, третий отсек, оранжевая упаковка.
Гретта вынула из холодильника свёрток ядовито-оранжевого цвета. Развернула. Внутри лежала печень боевика «Хамаза», которую Давид собственноручно вырезал два дня назад во время очередной зачистки в неспокойном приграничном посёлке.
– Что это?
– Печень араба.
– Не жалко?
– Кого, араба?
– Да нет, печень, – Гретта погрозила пальцем нетерпеливо скребущему зубами по её протезу биомеханическому кролику.
– А чего её жалеть? Завтра наш отряд снова выдвигается на западный берег Иордана, принесу ещё, – улыбнулся Давид, пуская ароматные кольца «Давыдоffа».
– Отлично! – Гретта прошла к кухонному столику, взяла разделочный нож, отделила от печени половину и кинула беспокойно шныряющему под ногами биомеханическому. Кролик радостно заурчал, поедая свежатину.
– Иш как накинулся! – улыбнулся Давид.
Механический кролик внезапно закашлялся и что-то выплюнул на кафельную плитку пола. Гретта нагнулась и взяла испачканный кровью кусочек железа. Он оказался 5,56 миллиметровой пулей от новой израильской винтовки «Галил-2», на которой отчетливо просматривалась маленькая шестиконечная звезда Давида.
Гретта и Давид посмотрели на испуганно косящегося на недоеденную печень кролика, затем друг на друга и, почти одновременно, громко засмеялись.

– Продолжай дальше, интересно ведь, – попросил я Анну. Но Грибоедова молчала. Я посмотрел на её, будто окаменевшее лицо и внезапно ощутил весь ужас происходящего: лицо-то не настоящее! Протянув руки, сорвал с Анны маску. Под ней оказалось моё равнодушное лицо. Я сидел рядом с собой и слушал, как в коридоре провозили буйного матерящегося новичка из Хайфы. Я улыбнулся самому себе, и получил в ответ проступающий сквозь равнодушие испуг.
– Шестая палата, обедать! – громко проинформировал дежурный. Я и я поднялись с кровати и направились к дверям палаты. Гретта вежливо пропустила нас – отошла в сторону, пряча за спиной тушку мёртвого кролика. Новый день в психлечебнице только начинался.