Игорь Журавель : ЖИЗНЬ В ЭПОХУ ТЮРБАН

"Как надоели мне несносные ханжи!
Вина подай, саки, и вот что: заложи
Тюрбан мой в кабаке и мой молельный коврик:
Не только на словах я враг всей этой лжи."
Омар Хайям

В это мерзкое утро я как обычно стоял посреди станции метро и боролся со своими странными желаниями. Желаний было два. Первое - выкинуть вперед руку в жесте а-ля гитлеровец и крикнуть: "Зиг Хайль!". Нет, вы не подумайте, что я какой-нибудь там нацист. Я, можно сказать, даже интернационалист, если конечно не считать того, что американцев недолюбливаю. Но это на нацизм не тянет. Тем более, не люблю я их заочно. Если же встречу какого-либо неплохого человека из Америки, никакой предвзятости по отношению к нему проявлять не буду. Но тем не менее желание крикнуть "Зиг Хайль!" было очень сильным. И возникало оно почему-то только на станции метро. Другое желание - прыгнуть под поезд - было не настолько сильным и бороться с ним было намного легче.
Вскоре наконец-то подъехал поезд и желание кричать разную гадость отпало само собой. Я зашел в вагон и принялся осматривать рекламы. Метро - единственное место, где я оказываюсь под влиянием рекламы. Нет, у меня конечно не возникает желания купить все это дерьмо. Но реклама вызывает интерес сама по себе, я не использую ее по прямому назначению. Из всех рекламных плакатиков наиболее привлекает внимание плакатик с надписью "У нас уже Новый Год". В феврале это очень в тему. Почему-то вспоминается случай в супермаркете. Там я полчаса стоял у кассы и созерцал кассиршу, держащую в руках апельсин и объясняющую старушке-покупательнице, что это не синяя капуста. В итоге до бабки доперло, что это оранжевая капуста и все пошло своим чередом.
Поезд подъехал к очередной остановке. Я услышал объявление: "Осторожно, двери закрываются, следующая ста...". На этом месте машинист понял, что включил не ту фонограмму. Уже и объявления в метро под фонограмму делаются. Скоро вся жизнь будет под "фанеру".
Я перестал рассматривать рекламу и задумался. Вспомнился недавний звонок из гестапо. Ни звания, ни имени звонившего мне нациста я не запомнил, но содержание разговора всплывало в памяти довольно отчетливо. Он предупредил меня о приближающейся весенней расовой чистке. Из телефонной беседы я понял, что должен принести справку, подтверждающую то, что я истинный ариец. Иначе запрут в коцлагерь, и доказывай потом свою верность Рейху и Фюреру и национальную принадлежность в придачу.
Я ехал на встречу с Соавтором. Иногда мы с ним собираемся, идем в кабак, берем там бухла и пишем о реалиях нашего мира. Ведь все больше и больше становится неадекватных людей на этой планете. Все как будто сошли с ума и решили, что все они - гениальные режиссеры, актеры и драматурги одновременно и должны превратить мир в театр абсурда. Вот, недавно иду по своим делам, и вдруг до меня доносится обрывок разговора двух мужчин. Один рассказывает другому про какого-то "черта в сливе". Ну, конечно, решил человек скушать сливу, разламывает ее, а там - черт. И никто этому не удивляется, смеются только.
Прекрасны кабаки города Харькова. Их стены покрыты лепниной, мебель стилизована под 17-й век, за столами - писатели и художники. Разнузданные официантки разносят кефир, кофе и мескалин. В воздухе отчетливо пахнет гарью, а по телевизору показывают прямой репортаж со стадиона "Велодором". Марсельский "Олимпик" принимает ФК "Харьков". В зале полумрак, пламя керосиновых ламп норовит погаснуть, в воздухе витают запахи нефти и благовоний.
Мы сидим за столиком одного из вышеописанных заведений. Мы пишем роман, эпохальное произведение, способное перевернуть мир. Мы собрались написать сорок глав и пишем в этот день третью, не зная, что в следующий раз допишем остальные тридцать сем (не считая постскриптумов). Процесс не идет. Наша общая муза(вообще-то их много. У меня, например, только личных точно не помню сколько. Или две, или четыре, или пять, кажется) вероятно не дошла до места работы. Эта муза настолько развратна, что одного автора ей не хватает. Вероятно, не хватило и двух, посему она отдается кому-то еще. Этот кто-то пишет гениальное произведение, а мы сидим и пишем какую-то хуйню, дожидаясь эту запаздывающую тварь. Настроение пребезобразнейшее. Соавтор пребывает в странном состоянии после бессонной ночи, я пребываю в не менее странном состоянии непонятно от чего. Я смотрю на лепнину на стенах, на остальных посетителей. Моей душе невыносимо созерцать все это. Этих сумасшедших людей, делающих из мира театр абсурда. Некоторые страдают паранойей и требуют прекратить "тупые и несмешные приколы". Что бы ты ни говорил, все равно они этого требуют. Другие едят сахар прямо из сахарниц, третьи издают утиное кряканье.
- А ведь раньше курсистки читали Маркса и Бакунина, - вдруг говори я, - найди мне сейчас хоть одну долбаную курсистку, читающую Маркса и Бакунина. Все опошлено, все катится в жопу.
- Тюрбан мой в кабаке.
- ТЮрбан.
- ТЮрбан мой в кабаке и мой "молельный коврик".
- ТЮрбан. Просто тЮрбан. Мы живем в страшную эпоху, Эпоху ТЮрбан.
На душе муторно. Мы идем по улицам и смеемся над нелепостью окружающего нас мира. Мой Соавтор обнаруживает на столбах портрет автомобиля. Портрет подписан. Имя автомобиля - WTW. Мы смеемся, а на душе невыносимо тяжело.
Мы заходим в метро. Перила на лестницах упираются в выступы в стенах. Ловушка для слепых. Будет человек идти, держась за перила, и - хуяк в стену. В стенах проделаны люки. В метро портреты девушек, страдающих чесоткой. На дверях абсурдистские объявления, предлагающие приходить куда-то со своими часами и шахматами. Мы разъезжаемся по домам. Возможно, мы последние нормальные люди, которым по какому-то недоразумению выпало жить в Эпоху ТЮрбан.