Илья Мушин : Антигерои нашего времени. Начало.

“Благодарю за нежное солнце,
За те улыбки, что дарила мне ты.
Жаль, но это время не вернется.
А я так часто вижу южные сны.”
Ассаи

I. Пробуждение.

“In bottle we trust.”
Кто-то.

Телефон, лежавший на полу, врывается в мой мозг и разрушает барьер между мной и реальностью, именуемый всеми сном.
Усилия, которые мне пришлось сделать, чтобы опустить руку с кровати и найти на ощупь телефон, были равнозначны в тот момент жизни для меня с силой, необходимой для поднятия целого состава стальных шпал. Один еле приоткрытй глаз смотрит на экран телефона, на нем мерцает надпись "Никита Mosvegas". С болью в голосе, сравнимой со всеми страданиями еврейской нации в XX веке, я нажимаю на кнопку приема вызова и отвечаю на звонок:
- Здравствуй, Ник.
- Илюх, ну в самом деле, сколько можно-то?
- Никит, давай ты приедешь ко мне где-нибудь ближе к восьми часам?
- Ты обещаешь, что ничего не произойдет за эти три часа?
- Обещаю, Брат, я еще не проснулся, ты меня разбудил.
- Хорошо, захвачу чего-нибудь съестного, выпить и приеду. Только держись, я с тобой.
- Давай, жду.
Телефон затихает. Последний светлый луч - наш разговор – мерцает внутри сознания, как ртутная лампа при скачках электричества, и исчезает. Мой мозг дальше погружается в тихий и бездонный мир сна. Именно в состоянии алкогольного опьянения весь тот мир, что видится во сне, так мил, беззаботен и светел. Но жалко, что, как известно, сон алкоголика краток.
Раздается звонок будильника, на нем стоит одна из стандартных нокиевских тем. Как мне кажется, если люди придумают самое страшное в мире оружие (да, да, страшнее атомной бомбы), которое в миг уничтожило бы весь наш мир, то его испытание (а оно несомненно рано или поздно произошло бы) происходило бы под аккомпанемент именно этой мелодии. Никак иначе.
Я собираюсь с силами, приподнимаюсь на кровати, лениво почесывая затылок и почти-что четырехдневную щетину. Легкий зевок отдается резкой и весьма характерной болью где-то в районе мозжечка. Главное сейчас - это не совершать очень резких движений, которые, я бы не удивился, могли привести к чуть ли не летальному исходу.
Я встаю с кровати. Со стороны я сейчас наверное выгляжу как невзрачный старичок лет семидесяти: та же усталость в походке, та же побитая жизнью и подлой сукой-гравитацией осанка (это в двадцать-то лет!), стеклянный взгляд исподлобья, говорящий то ли о накопленной за жизнь мудрости, то ли о полной пустоте внутри головы, а так же присущая старческому возрасту болезнь Альцгеймера, выразившая свое начинание в недрах моего здоровья в виде не слабо трясущихся рук (хотя тут в праве заявить о себе расшатанная центральная нервная система - обнаружено это было мной в классе, этак, шестом).
Я решился посмотреть по сторонам: две бутылки водки (откуда они вообще взялись?), остатки какого-то салата в большой керамической посудине, шоколад (мать его, откуда здесь шоколад?!), четыре бутылки “White horse” (какой моветон, да?), пепел по всему полу, странный развод в углу, наверное это натоптали друзья (когда они успели все свалить?).
Все, что происходило вчера, оставило жуткий привкус во рту и запах алкогольного пота на футболке. Но самое страшное - это не убираемый абсолютно ничем, кроме очень долгого душа въедливый запах сигарет. Точнее сигаретного пепла, такое ощущение, что какой-то энтузиаст целую ночь занимался только тем, что осыпал им тебя с ног до головы. И даже здравый смысл, говорящий о том, что ты чист, не может никак заставить тебя чесаться и въедливо внюхиваться в этот противный воздух.
Мой маршрут “гостиная – ванная комната” занял около пятнадцати минут ввиду остановки в районе стола: “станция Минводы”и “Донской табак”.
Пятиминутная чистка зубов и полоскание рта ощутимого эффекта не дали: алкоголь, пары которого осели в легких и не давали мне избавиться от этого амбре истинных мачо и тихих замшелых пьяниц, все еще бежал по моим венам и напоминал о своем присутствии чудовищной головной болью и характерной дрожью рук. Фаланги пальцев танцевали последнее танго современности. А в голове, постепенно выстраивающей всю хронологию вчерашнего вечера, начинает опять расти сгусток несовместимых друг с другом чувств и мыслей: боль - "а вдруг она пошутила?", ненависть - "если не соврала, то пошла она", смятение - "нет, ну ведь каждый в праве на ошибку" и главное среди них всех - это страх - "что мне теперь делать и как с этим жить?".
Я бы не назвал себя любителе контрастного душа: он вызывает во мне чувство, схожее с паникой, ибо весь организм говорит о том, что над ним издеваются и пытаются уничтожить. Так что именно теплые струи горячей воды окутывают мое тело и сознание. Меня просто нет. Если хоть кто-то мне скажет, что нельзя просто стоять под душем и ровно пятнадцать минут не думать ни о чем, то в ответ он получит от меня самодовольную и хитро-окую улыбку в купе с насмешливым прищуром глаз. Потому что именно эти пятнадцать минут дают телу снова обрести силы, разогнав молочную кислоту по венам, а голове ясность и хоть какой-то ум.
Фуф. Какое же чертовски тяжелое утро (оно почти всегда таковое, если начинается в четыре часа дня). К приезду Никиты - единственного человека, который мог меня поддержать в тот день, надо было приготовиться: джинсы - рас, носки - два, футболка - три, чай - четыре, легкий косметический ремонт (именно что не уборка, а ремонт: после вчерашнего здесь нужен именно он) - пять.
Открытое окно ударило в лицо теплым московским солнцем. Оно как никогда ярко осветило сразу всю комнату, выросшую вмиг из маленького, почти окутанного тьмой чулана в обычную светлую спальню теплых тонов, как принято сейчас говорить. Как же противно отворачиваться от окна и видеть все, что находиться в комнате. Нет уж, эти пять минут, пока в руке дымится сигарета и пускается сладкий никотиновый дым в окно, я не повернусь туда. Лучше понаблюдаю за всеми теми людьми, что так шумно и дерзко ворвались в мое утро (ага, четыре с половиной дня, утро, ну-ну) через открытое окно квартиры на четырнадцатом этаже: вот идет пенсионерка с маленьким мальчиком, он явно не доволен всем тем, что ему говорит бабушка, и чему сейчас учит, в его руке наблюдается лопнувший воздушный шарик, и по его лицу можно прочесть, что вся та ересь, что попала в его уши от пожилой женщины для него по важности на несколько порядков ниже, чем этот кусок резины в руках; рядом с мальчиком и женщиной постбользаковского возраста пронеслась молодая девушка (женщина?), заманчиво притягивая взгляды всех лиц мужского пола своей подтянутой попкой, замаскированной в панцирь тесных спортивных бридж; возле магазинчика "24" на нее обратил внимание местный Иванкузьмич, ярко-выраженные лицевые капиляры которого говорили о том, что пить он начал примерно тогда, когда я лег спать (то есть часов в девять утра). Его намерения и мысли были понятны по первому его свистку в сторону молодой спортсменки: похоть, пьяный угар, самобахвальство - а казалось бы, всего-лишь свист. В ответ он получил укоризненный взгляд и так полюбившийся всему миру знак в виде поднятого среднего пальца руки, показывающего не только весьма дорогой (но, я уверен, не изысканный) маникюр юной дамы, но и отношение к этому районному жигало.
"Ой, бля, твою жешь мать" - вырвалось у меня изо рта.
Сигарета, которая была в моих руках и про которую я уже успел позабыть, напомнила о своем существовании, прижигая пальцы рук огоньком, почти добравшимся до надписи "Parlament light". Кто же вчера их оставил, и куда делись мои сигареты (к тому моменту уже наверное года четыре я курил Kent 8)? Неужели я успел выкурить целых две пачки?
Раздался стук в дверь. Видимо пришел Ник. Ну наконец-то.
- Привет, родной! Спасибо, что приехал.
- Да ладно, дружище, это не вопрос! Как ты? Хоть отошел?
- Ну так. Черт знает. Ты проходи давай, нечего в проходе стоять.
Мы с Никитой проходим в комнату. Он достает то, что купил, а это: всяческие колбасные нарезки, грузинский свежий и похоже еще теплый лаваш, овощи, несколько больших пачек чипсов и 6 бутылок почти ледяного пива.
- Ну давай рассказывай, как там у тебя дела, и что вообще произошло?
- Это очень долгая история, ман, может не сейчас?
- Нет уж! Я тебя таким разбиты не видел уже пару лет. Что произошло?
- Ну ладно, слушай...

Кусок из жизни. Продолжение, мать его, будет!

И это, простите за ошибки.