штурман Эштерхази : Кор-по-ра-тив.

Петроградская зимняя ночь страшна. На дворе – коренной слом эпох и погоды. В голове – якобы чистый кокаин комиссара Горнака, а в ноздрях отчётливый запах хлорки и чего-то больничного.
Шинель пропахла, кажись, до самой подкладки запахом пережаренного лука и рыбьего жира.
И даже запах солдатского пота и пороховой гари не в силах побороть эту кухонную революцию.
А со всех сторон, белая, как та Антанта, пурга. И до самых костей, до сердца – холод. Согревает лишь красный цвет знамени в кабинете у парторга Дунаева, да щёпоть марафету после караула.
А потом чайку морковного горячего и часика на три возле “буржуйки” посопеть. Да, вот воюем-воюем против буржуев, а сами греемся возле “буржуек”. Хм, а, впрочем, и буржуйки попадались довольно горячие. Помнится, как громили усадьбу-то Орловых. Ох, панночка, ох едрёныть вошь, хороша была, молода, а поддатлива, что воск горячий и такая же обжигающая. Правда, в лазарет потом за пилюлями чуть не целая рота ходила. Примочки там разные, порошки. Ну, хрен на то и хрен, чтоб пекло.
Вот до следующего парадного и перекур. Верней сказать – перенюх. Спрятаться от непогоды в подъезд, подуть на руки озябшие и вытащить изнутрей одежи нехитрой солдатской заветную шкатулочку. Аккурат на две понюшки и осталось. Комиссар-то наш Горнак хоть и лютый мужик, но справедливый. В самой ЧэКа выбивал марафет ребятам своим, нам, тоесть.
Вот он, огонь спасительный – фонарь у парадного. Сейчас, сейчас уже побежит быстрее кровь по венам, а мозг воспалённый наоборот – заморозится. И кор-по-ра-тив этот поганый уйдёт. Вот ведь привязялось словечко ненашенское, буржуазный элемент, идрить его растуды. И откуда взялось, Дзержинский его знает. Вот так-то и хорошо. Ух, взял, чёрт за ноздрю! Ну, а теперь вьюгу – в боевую пудругу, да через мост, до чёрных окон бывшей булочной братьев Расстегаевых. С Васькой Перепёловым встретиться – кор-по-ра-тив - и назад втроём уже. Метель-завируху под белы рученьки и на смену караула. Раз-раз, неугомонный не дремлет враг. Кор-по-ра-тив…
С той стороны моста, сквозь колючую пургу, медленно пробивалось массивное чёрное пятно. Вот неярко блеснули фары, и тень маленьким бронерованным домиком притормозила возле остановившегося часового.
- Хэй, Серёга! Турболин! А ты чё не на кор –по-ра-ти-ве? Айда, прыгай в тачку. Давай скорей, там Петька тёлок своих виайпишных притянул. Ну, ты чё, обдолбанный, что ли?
- Вот ведь привязались с кор-по-ра-ти-вом своим. Враг не дремлет, тени вон подозрительные по подворотням шляются, брат наш – солдат – вошь кормит, а сам голодает, а вы – кор-по-ра-тив!
- Ну, Турболин, ты даёшь! Не, ну во, чувак. А ведь пиздец, видать, ему. Давай, двигай, на Новообдираловскую.
Неугомонный не дремлет враг!.. А метель всё кружит и кружит. И голова кругом идёт. И Васьки Перепёлова на месте не наблюдается. Опять, небось, у какой-нибудь кухарочки руки –ноги греет. Нет, медлить нельзя. Вот - новый поворот – и назад. Кор-по-ра-тив…
Плохо, когда оборачиваешься, а порывы ветра с колючим снегом почти что срывают с тебя будёновку и воют на ухо – кор-по-ра-тив-у-у-у, кор-по-ра-ти-вууу…
Вот и родной парадный. Только фанарь перед ним почему-то уже не горит. Да тени странные, не рабочие тени такие.
- А ну, стой! Кто такие? Пароль! Бы-ы-ы-стренько!
- Мы на кор-по-ра-тив.
- К едрене фене ваш кор-по-ра-тив.
И несколько секунд хватило бывалому солдату, чтобы скинуть с плеча заснеженную винтовку и пальнуть от бедра, как говаривал комиссар Горнак, по вражеским элеметам…

Санкт-петербургская зимняя ночь страшна.