Арлекин : Кайлас (4)

Кайлас (1)
Кайлас (2)
Кайлас (3)

Всё свободное пространство заполняет тишина. Я даже не дышу, у меня даже не бьётся сердце. Что-то не так. Обычно, даже при такой тишине, в ушах громко гудит – это сигнал о том, что слух работает нормально, просто слушать нечего. Обычно гудит, но не сейчас. Абсолютная тишина.
Рисунок на обоях становится объёмным, разрушает свою двухмерную геометрию, выходит из стены, оживает. Острые углы узора стачиваются и круглеют. По стене текут крупные капли бумажного воска, обгоняя друг друга, сливаясь воедино, приглушённо шелестя. Безликие змеи со сломанными хребтами, бывшие раньше меандрами, сползают вниз к полу. Туда, где сижу я. Змеи сухо шуршат клочьями бумаги, отделяясь от стены. Сама же стена, ставшая теперь как бы рыхлой и землистой, и неспособная, как прежде, поддерживать форму, вваливается сама в себя, открывая тёмные влажные трещины-язвы, которые тоже сочатся чем-то похожим на воск. Стена продолжает разрушаться, но не обваливается, а всё так же соединяется с потолком, стенами и полом, по которому, устремляясь ко мне, ползут бумажные змеи, извиваясь и неуклюже переваливаясь изломанными телами. Капли странного как бы воска, достигая пола, раскатываются твёрдыми мраморными бусинами, ударяются в змей и те злобно шипят звуком сминаемой салфетки. Обоев больше нет, как и стены, на которую они ещё несколько мгновений назад были наклеены. Плоскость передо мной превратилась в живую кровоточащую и поедаемую червями массу, родящую змей, похожих на бумажные фитили, скрученные жгутами из старых пожелтевших газет. Змеи ползут по моим ногам, заползают под штанины. Я вскакиваю, стряхиваю их, топчу их ногами, кричу, но это ведь всего лишь свернувшиеся в трубочки обрывки обоев, так что, упав на пол, будучи многократно растоптаны моей панической ногой, они снова пытаются взобраться по ней вверх. Это всего лишь бумага, всего лишь бумага, - твержу я. Роскошная и вычурная хрустальная люстра над головой начинает потеть чёрной вязкой жижей, которая неведомо откуда проступает на наружных гранях прозрачных хрустальных призмочек. Жижа капает мне на голову и плечи, стекает по вискам и лбу и переносице и щекам и шее и и и источает отвратительный кислый смрад прелых яблок. Я стряхиваю змей и пячусь подальше от этого кошмара, от подступающего прямо к подошвам ног прилива вытекшего из странных вытянутых щелей-язв мраморного гноя. Я отступаю, пока не упираюсь спиной во что-то мягкое и тёплое. Мои руки, отведённые назад, ласково погружает в себя противоположная стена. Я выдёргиваю ладони из кишащей и пузырящейся массы – они покрыты царапинами и отсыревшей штукатуркой. Я поворачиваюсь к этой стене лицом – нарывы, покрывающие её с верху донизу, ритмично открываются и закрываются, как жабры или сердечные клапаны. Мне вдруг приходит в голову, что это рты, и они говорят со мной, а их голос – это шарики, которые катаются по полу и щёлкают, ударяясь друг о друга, и отрывают клочья от бумажных змей. И я больше не боюсь. Я слушаю.
<ковёрковёрковёрковёрковёрковёрковёрковёр>
Ковёр лежит как-то не так. С другой стороны, он лежит вот так с тех самых пор, как его здесь постелили. Значит, он всегда лежал неправильно. Я обхожу комнату по периметру. Толстый дорогой ковёр прямо источает из себя эту приторную неправильность, которая чешет глаз. Теперь, когда это стало заметно, я уже не могу от этого избавиться. Это так явно, что я даже морщусь. Неправильный ковёр. Он не должен здесь быть. Здесь не должно быть ковра. Я приподнимаю его за один угол. Невероятно тяжёлый, он открывает свою тень – геометрически идеальный прямой угол, выложенный из пыли.
Я потею, руки ноют от усталости, но продолжаю скатывать рулон. На его тени остаются следы босых ног. В конце откатываю огромный бисквит к стене и тщательно мою пол. Первый раз за всю жизнь.
Гладкий блестящий паркет благодарно греет комнату тёмным жёлтым древесным цветом.
Пол кажется раздетым.
Теперь правильно. Да, здесь не должно быть ковра. Я переворачиваю вверх дном весь дом в поисках
маркера нигде нет. Только древняя баночка с тушью. Я заворожено тяну к ней руку.
Открываю крышку, выхожу на середину очищенной площади, прямо под люстру, и выливаю тушь на пол. Она растекается ассиметричным нефтяным пятном. Я становлюсь на колени рядом с лужей и опускаю в неё свои исцарапанные ладони. Тушь густая и тёплая. Я подношу чёрные блестящие ладони к лицу и разглядываю, как они отражают свет. Смотрю на начинающую подсыхать лужу на полу. Смотрю на себя. Опять на руки.
И вдруг понимаю, что должна делать.
— Доброе утро!

Вечером мы, как примерные чайники-туристы, встречаем закат над озером Осознания. Где-то неподалёку старый монашеский голос распевает:
— Озером-гарэм-гэ--э-эрам-----газэ--э-рмга....
Я поджимаю ноги в коленях и, обхватив их руками, опускаю на эту опору свой подбородок. Чудесная погода и красивое небо медленно, но уверенно погружают меня в летаргическую скуку. Витька что-то рисует пальцем на каменной пыли. Кая грустно вздыхает, но широко улыбается, так что можно сделать вывод, что ей веселее всех. Пень слева от меня трудолюбиво наморщил лоб и заносит в блокнот дико мудрёную партитуру.
Кая, всё также лучезарно улыбаясь, поворачивается к Витьке, и тот перестаёт марать палец и поднимает на неё глаза.
— Что? — спрашивает Кая.
— Вот именно — что?
— Ничего.
— Да?
Она кивком стряхивает с носа упавший волос.
— Зря мы не пошли.
— Опять ты! Хватит уже, достал.
— Это неправильно. Кора — это необходимое действие перед восхождением. Её нельзя обойти!
— Конечно, нельзя, — спокойно соглашается Кая. — Она же сама по себе — обход.
— Да блин! Даже туристы это делают!
— Это входит в стоимость программы. Сечёшь? Они за кору уже заплатили. Они просто не могут не совершить её. Это то же самое, что рассчитаться за товар и оставить его продавцу.
— Они, может, только думают, что у них есть какой-нибудь выбор, но на самом деле их заставляют. Даже если какой-то чудик захочет вместо коры остаться полоскать ноги в луже, его принудят силой. Это обязательная плата за пребывание в этих местах. А для нас в этом моменте, — (он с таким фанатичным упрямством отстаивает своё мнение, как будто сам проповедует буддизм, как будто сам верит в то, о чём распинается), — находится жизненно важное... огромное...
— Во-первых, — встревает Пеня, — никакой обязаловки нет. Мои с утра ещё выдвинулись, а я — вот, тусуюсь здесь, с вами. А кроме меня ещё двое остались в лагере. У них типа рандеву.
— Смотри, как бы не пожалел потом.
Всё это время во мне растёт глубокая подавленность. В основном из-за того, что происходит сейчас, но ещё из-за внезапного прозрения. Я так долго пребывала в угнетённом, опущенном состоянии, что уже перестала искать его причины. Которые, оказывается, очевидны. С чего это я так утомилась?
Вспомнить, как я тусила в городе, а там ведь движения приключаются не менее выматывающие. Но там я не чувствовала такого опустошения. А здесь чувствую. И при этом не перестаю восхищаться великолепием и чистотой открытой природы, и поносить цивилизацию.
Какой у нас насыщенный и интересный трип!
Как в городе тухло и мокро!
Отчего же мне так не по себе? Об этом я даже не думала. Я же вообще отключила мысли. Но вот, пока эти двое спорили, -(ON)- до меня вдруг дошло.
Он хмурится и колупает пальцем трещину в скале. Пень пожимает плечами, возвращается к своим нотам и просматривает их с самого начала в приступе ментального онанизма, видимо, проигрывая партию в голове.
Дело в том, что меня напрягает Витькино поведение. В том, что он зануда. Точнее, стал им с тех пор, как мы сошли с трапа. Или даже ещё в самолёте.
До того, как начался замес с горой, он таким не был. Он был легче, подвижнее и интереснее.
Пеня протягивает мне свой блокнот. В нём накарябано: «Он меня напрягает». Как будто переписал мои мысли с бегущей строки. Я беру у него карандаш. «Ты его тоже».
Почему-то Витька постоянно старается избежать Пениного общества.
Кая переваливается через меня и дёргает Пеню за штанину.
— Слушай, а ты же в этом шаришь, да? Ты же изучал, вроде?
— Ну, было.
— Так это, давай, чтоб Витька не нудил, ты нам прямо здесь кору устроишь.
— То есть?
— Ну, это как играть невидимыми картами. Прочитай нам яркую и красочную лекцию. Мы себе всё живо вообразим, и можно будет считать, что мы это испытали.
— Ну... всё равно делать особо нечего. Короче... это... займите места поудобнее и расслабьтесь.
Витька встаёт и молча уходит. Пеня растерянно смотрит на нас.
— Давай-давай, начинай! — подбадривает его Кая.
И Пеня начинает.
Первые несколько минут он настраивает темп, а мы с Каей добиваемся детальной визуализации. Чтобы отгородиться от внешних раздражителей, Самата прячется за очками-стрекозами. Она откидывается на спину, поворачивает лицо к небу. Сквозь полупрозрачные стёкла её очков видны широко раскрытые немигающие глаза. На её губах играет счастливая улыбка. Я любуюсь всей этой прелестью ещё секунду-две, а затем закрываю глаза и сужаю слух до Пениного голоса.
— Я не буду описывать вам просто кору. Я создам вам ощущение погружения в этот мир. А дальше — всё зависит от вашего собственного воображения. Слушайте, и всё. Хорошо? Всё вращается вокруг горы. С неё начинается мировая система пирамид и монументов древности. Это не настоящая гора, а пирамида, и никто не знает точно, возникла она естественным путём или создана искусственно. С горой связано самое главное понятие — понятие жизни человека. Где-то в этом районе находятся некие документы, на которых записаны главные знания древности, утраченные сегодня. Это место обозначено статуей читающего человека — олицетворением мудрости. Около статуи находится вход в подземелья. Туда тысячи лет никто не входил. Каждого, кто осмелится, ожидает смерть. Существует психоэнергетический барьер, который пропускает только кристально чистых, почти богоподобных людей. Что происходит с людьми? Они перестают чувствовать своё тело, а потом тело перестаёт слушаться человека. Тому, кому удаётся добраться до священной двери, сообщается два заклинания. Первое — чтобы силы горы допустили его до священной двери, второе — чтобы дверь открылась. После этого человек опускается всё глубже и глубже внутрь земли, и им, при этом, овладевают возвышенные чувства. Ему светло, тепло и уютно. В конце этого пути его ожидает множество мёртвых в позе Будды. Таинственные силы приятны для допущенного человека, но для недостойного они превращаются в кошмар, в ничто, в духовную смерть. Паломник подходит к месту на чёрной стороне, откуда видно психоэнергетический барьер, ложится между валунами и оказывается пред судом собственной совести, и вспоминает своё прошлое. Все его мысли материализуются. Совершая парикраму, паломники оставляют позади свою прошлую жизнь и вступают в новую, чистую. Не прошедшим парикраму на горе наступает хана. Если гора к тебе благоволит, она позволит тебе окаменеть. Это считается настоящим подарком судьбы. При других раскладах ты просто подохнешь, а твои кости растащат грифы и орлы. Когда гору только открыли для посещения, на неё состоялось несколько экспедиций. Все участники восхождения умерли мучительной смертью сразу после спуска. Они не проходили кору. Зря, потому что она даёт силу для остановки обвалов, камнепадов и ядовитого газа. Даёт шанс не умереть от старости. Сжатое время, помните? После тяжелейшего ритуального маршрута вы почувствуете себя помолодевшими. Прикоснитесь к горе: ощутите медленную ритмичную пульсацию — это бьётся огромное сердце. В сжатом времени за день проходит месяц, но это пустяки — ведь, пожертвовав частью своего жизненного срока, вы можете прикоснуться к тайне. Гора — штамп, по которому создавалась жизнь, это матрица всей жизни на земле. Познать это могут только люди, пережившие смерть. Идите вперёд по тропе. По скалистым склонам узкого ущелья, на дне которого бурлит река. В висках у вас стучит кровь. Вы можете синхронизировать её удары мантрой:

ОМ-МАНИ-ПАДМЕ-ХУМ

Ом-мани-падме-хум, — повторяю я за ним.
— На каждое слово — один шаг, два вдоха-выдоха и четыре удара сердца. В голове ни единой мысли. Ваши ноги сами обходят валуны и глыбы льда. И вот — гора открывается вам. Она — гигантский октаэдр — две пирамиды, соединённые основаниями. Над плато поднимается верхняя пирамида. Вторая, точно такая же, остриём уходит вглубь земли. Над плато происходит разделение временного потока на прошлое и будущее. Здесь же образуется туннель, через который ваше тело может попасть в пространства других миров. С потоками будущего времени тело может проникать в нижний мир к мыслящему веществу планеты... К вершине горы из космоса стягивается гигантский поток энергии, которая, стекая по его граням, разбивается о малые пирамиды вокруг, как брызги воды, и рассеивается в пространстве, оседая на вершинах кольца пирамид...
Пеня замолкает, но ему больше ничего не нужно говорить — я всё вижу сама.
Ещё какое-то время я барахтаюсь в удивительно правдоподобных образах, которые сменяют друг друга с невероятной скоростью. Потом постепенно всё проходит.
Я открываю глаза. В моём поле зрения две головы — Каи и Пени — на фоне белого неба. Уже утро.
— Ну слава богу! Она приходит в себя! Как ты? Я, наверно, перестарался. Наверное, увлёкся. Извини, ладно?
— Да не извиняйся ты перед ней! Она тебе ещё благодарна потом будет! Вот это да! Как ты этому научился?
— Чему?
— Ну, вот так рассказывать?
— Девчонки, вы имейте в виду, что это как бы только мифологические представления. Не нужно относиться к ним с излишней серьёзностью. Достаточно только знать их...
— Э, подруга, не двигайся! Полежи ещё чуток, приди в чувства...
Пойду, пройдусь.

Я нахожу укромное местечко под каким-то валуном и сижу, опёршись о каменную глыбу спиной, до глубокого вечера. На окружающую местность накатывает непроглядная темнота. Из-за скал доносится невнятное эхо множества голосов.
Я встаю и прислушиваюсь. Ноги дрожат и подгибаются после длительного сидения.
Голоса становятся чётче, громче, ближе. Эти голоса излучают жизнь и энергию. Спустя ещё пять минут из-за скалы появляется караван паломников. Почти в кромешной темени мне с трудом удаётся разглядеть их смутные силуэты, в основном же полагаюсь на слух.
Я выхожу на тропу. Паломники смеются, что-то говорят. Среди многоголосия мне удаётся разобрать родную речь. Это довольно грубые утробные голоса, принадлежащие большим и крепким, но явно нездоровым людям. Я догадываюсь, что это участники группы «Борстчъ». Они проходят мимо. Кто-то останавливается возле меня.
— Ну чё стоишь?
Дала тебе что-нибудь эта кора?
— Ещё как. Надо было идти вместе со мной.
Как ты умудрился их догнать?
— Я бежал. Но нисколько не устал. Наоборот, зарядился энергией. Что я вам говорил?
Пеня устроил нам кое-что получше.
— Это было не по-настоящему.
А в чём разница?
— Не хочу спорить. Пойдём спать. Завтра рано подниматься. Кая, надеюсь, никуда не смылась?
Если только уединилась где-нибудь со своим япончиком. Я целый день её не видела.
— Нам предстоит восхождение. Хотелось бы, чтобы мы все были вместе.
Не волнуйся. Если что, мы её отыщем.
— Ну вот мы и подходим к тому, ради чего столько прошли. Ты рада?

[восхождение в воскресенье]