Зипун : Иван Иванович Иванов

Иван Иванович каждый день начинал новую жизнь. Вечером, ворочаясь от боли и терзаясь угрызениями не желающего отключаться сознания, давал себе зарок; жирного ни-ни, ни капли кофе, ни какого сладкого, ни одной сигареты, ни глотка спиртного, жаренного, острого и чёрт меня подери, никаких игр! Сознание всех допущенных за день ляпов (там пожрал, тут выпил, да тут слил наличку) долго ворочало его с боку на бок, Иван Иванович наблюдал игру света на потолке, неизбежное занятие одинокого человека, проглоченного тьмой.

Утром он не успевал сварить рис, руки словно сами намазывают пласт за пластом масла на хлеб, без кофе не представляется возможным проснуться, какое же кофе без молока, сгущенного, а без сигареты? Поход к метро, хоть глаза себе выкали (думал Иван Иванович), и тут, и там, кто с банкой, кто с бутылкой, Господи, как это невыносимо!

Работа, офисные тараканьи бега, беспрестанные штурмы мозга - телефоном, чужие, неприятные голоса, вздрючка от шефа - заправка злостью. Тут же он имел какого-нибудь нерадивого, кажется, спускаешь злость, а она только копится, бурлит, концентрируется, на самого себя.

С работы шествовал Иван Иванович, в "час бутыля", храня в голове всю тяжесть дня, тяжесть давит изнутри, а его обгоняют банки бутылки, топчутся у ларьков, забивают бульвары и скверы, и так мягче становится тяжесть от первого глотка, подтаивает от второго и совсем растворяется после положенной меры и вдруг неудержимо хочется жрать.

И от куда это во мне, хищное(крутил извилиной Иван Иванович), может с незапамятных времён, с того первого костра и изжаренного на нём мамонта? Побольше соли, побольше перца, он уже забыл о том о чём думал ночью, уже влечёт и тянет игра. Ну одну сотню, не велик грех…

И волок себя потом, и в прямом и в переносном смысле опустошённого, в пасть пустой квартиры, к мурлу тупого телевизора, в распахнутые объятья прожженного окурками и заляпаного спермой кресла.

И снова бегут по потолку огни, швырнутые со двора ошарашенными от тьмы фарами, блядь, думает Иван Иванович, надо с этим кончать; жирного ни-ни, ни капли кофе, ни какого сладкого, ни одной сигареты, ни глотка спиртного, жаренного, острого и чёрт меня подери, никаких игр!

Ночью Иван Ивановича одолел кошмар, не просто обыденный кошмар, а прямо таки из ряда вон, выходящая жуть. Кошмара звали Илья Ильич, легендарный и многим превзойдённый современниками Иван Ивановича, Илья Ильич Обломов. Действия, производимые легендарным субъектом, никоим образом не вписывались в блаженную паперть сна, но, но проснуться или иным другим образом оказать достойное противодействие непотребным действиям Ильи Ильича, у Ивана Ивановича прискорбно не получалось. Действия же Ильи Ильича, были настолько не замысловаты, и втуне так же беспрецедентны всяким понятиям морали, что кошмар не только являл собой чёрт знает что, но и просто не давал дышать Иван Ивановичу, ибо Илья Ильич ничтоже сумняшеся, опустил добротность своей филейной части, аккурат, на лицо Иван Ивановича. Опустил и приговаривал, сквозь красную пелену, застлавшую, припечатанные глаза, до Иван Ивановича едва доносились слова изверга
-эк, Вам батенька, живётся, тужится?

Рот Ивана Ивановича, положительно не имел никакой возможности, ни то что ответить, но и укусить мерзкий огузок, неизбежность воздушной нехватки, напоминала пульсированием в висках и цветными кругами в припечатанной области переносицы.

-матушка моя давеча, как поймает курочку или уточку скажем, да с яблочками её, да с песенкой, прибауточкой.

Томившийся Иван Иванович, всем раздавленным лицом своим ощущал уютную шерсть широкомоштабного огузка Ильи Ильича, пробовал ссучить ногами, но одеяло покрыло их, словно свинцовый плед котлована, да так добротно, что даже пальцами ног, шевельнуть не получалось.

-а водочка с борщом, ах, святые антихристы, да с трескучим огурчиком, а лицо у вас Иван Иванович ещё не вошло в готовность безмятежную, не удобно сидеть на лице и за что мне эдакое, наказание право, опосля, ещё наведаюсь, снисходительно надеюсь, войдёте лицом в должную форму.

Грохнул где-то в дурной темноте ошалелый, поднятый из железного сна своего - трамвай, вздохнул полной грудью Иван Иванович, да проснулся. Пробежал по потолку и скрылся в стене полосатый крик света от фар, жалобно ёкнула окутанная перманентно-влажной тьмой печень, заставив охнуть, севшего на кровати Иван Ивановича.

Всем лицом ощущая покалывание щетины новоявленного призрака, Иван Иванович бросился на кухню, раскрыл, всхлипнывший холодильник, полетели в гулко сопротивляющееся дно кастрюли все придатки человеческого чрево-потребительства, хранимые до поры.

-убил бы,- кому-то бросил во тьму Иван Иванович и как был в пропитанных потом трусах и истерзанных временем и полом тапках, вышел на площадку в парадное, где в скудном свете лампы, засиженной мухами, истошно разила вонью дура трубы мусоропровода.

Паскудный стук издала отягчённая напором сквозняка форточка парадного окна, раззявилась на сколько позволила стена, впуская в подъезд ночной бедакуренный воздух, совершивший ещё одну каверзу этой затянувшейся ночи, а именно захлопнувший, со злым щелчком английского замка, дверь Ивана Ивановича квартиры пустой.

И тут же густой, раскатистый голос, рявкнул на весь подъезд, так что вздыбились и вылетели вон все стёкла
-ну что, сука, сядешь теперь на диету?

Иван Иванович вскрикнул, проснулся и сел.