белорусский жидофашист : Нисмешной но очинь сирьезней КрИатив прав пользу и врет рассовй нинавести (девить)

Аднажды в госте к симье Виранике преехал мамен брат Митя и иго сын Митя - младшей. Митя и Митя - младшей уже больши дисяти лет праживале в гораде Адеса. Каторый у моря.
О дяде Мите асобо расказывать нечиго. Он преехал очень пьяней и зразу зоснул. Праснувшесь, он падарил мамке махровей платочег, Виранике аткрытку с какимто дядькой на лестнеце, и апять напилсо. Посли этаго Вираника встричала дядю Митю толька утрам, кагда он ишел в певной ларечег. Вечиром дядя Митя препалзал дамой очинь пьяней, егралсо с сабакой, регал и атпровлялся спать.
А вота Митя младшей акасалсо очинь ентиресным мальчегом. Мамка Мити бэла иврейкай по имини Ракхиль и таргоавала, кажица рыбай. Паэтаму и Митя был иврей. У ниго быле смишные курчавии воласы, бальшой нос и выпуклее гласа.
Диржалса Митя атдельна ат всех, ни и а чем ни расказевал и сматрел на Виранику с высака. В аснавном Митя ел мамкены перажги, пил кампот и седел у сибя в комнатэ.
Паэтаму Вираника ришила ни дружить с Митей и начела называць Митю паганым жыдом и пархатым.
Но вота, аднажды вечиром, кагда Вираника закончела мастарбиреваць и лажилась спать, у двере пастучал Митя.
«Прювет Митя. Что ты хочишь ат миня» спрасила Вираника. «Пашли со мной» Зказал Митя, взял Виранику за руку и павел к сибе в комнату. Вираника очинь удевилась, но пашла. Ей стала очинь интиресна. В голаву зразу начели лесть мысле назчет поибаца.
«Захади» зказал Митя, и закрел двере. Пасриди комнаты стаяло бальшое видро, в каторам плавыла пластикавая бутылочга с фальгою на горлышге. Вираника зразу понела, что Митя наркоманчег.
«Аткрой двере. Я, навернае, пайду. А ни аткроешь, раскожу мамке усе». Зказала Вираника и папыталася уйте.
«Некуда ты ни пайдешь. Мы типерь вмести. А есле пайдешь, я мамке первый раскожу, что ты наркаманченга». Зказал Митя и заршал. Вираника паняла, чта у ние нету выхада, и асталась.
Тагда Митя насыпел в фальку какойта укропчег, подшег его и заставел Виранику дымяку курица. Вираника пакурила и начела кашлять. А патом Митя тоже покурился дымяки.
Посли этаго Митя апять заставел курица Виранику дымяку. Виранике уже ни сапратевлялась. Ей стала харашо, какбута ана напелася. Но ни хателась рыгать и ибацца.
Митя и Вираника патом ище долга садели в комнати и смиялись. И разашлись толька пад утра.
Стехпор Митя и Вираника стале дружиць, вмести пакуривать дымяку, диржатся атдельно ат усех, не о чем некому ни расказевать, есть мамкины пиражги, пить кампот и седеть у сибя в комнате.
Кагда Митя уисжал в Адесу, Вираника очинь растроилася и дажи начела плакаць. Но Митя аставел Виранике каробачгу с тем укропчегом, и ана пачти месиц ни плаКала. А патом канечна гаривала. Ана пинила, што ни стоет судить чилавека толька по нацианальносте, а па иго харошем паступкам. Хатя с тех пор ана усе равно усех ивреев назевала пагаными жыдам и пархатым, патамучте бела умнай девочгай и понемала, что ксенафобея - эта здаровая риакция здароваго народу на низдароваю этнапалетическаю абстановку.