Нови : Последняя любовь Синей Бороды

Синяя Борода немолод и очень болен. У него всё болит – болят кости, мышцы, суставы, болит в самой сердцевине. И голова. Главное – голова. Он открывает дверцу морозильной камеры, достает заледеневшую бутылку водки и прижимается, крепко прижимается пылающим лбом к твердой поверхности.

Снова снился отец. Темнея низом небритого лица, водил толстым, с черными волосками на крупных фалангах, пальцем и говорил: «Опасайся женщин. Женщины это конец, сынок».

Сколько их было. Письма слали раньше. Синяя Борода хранит эти письма в одном из ящиков захламленного письменного стола. В минуты тревоги и упадка особого, достает пожелтевшие конверты, шелестит листами в клеточку и линейку – листами из ученических тетрадок вырванными, и перечитывает. Читает снова и снова неверной рукой написанные наивные строчки:

«Миленький Синий Борода, мне двенадцать лет и я люблю вас. Я читаю всё, что пишут о вас. Вырезаю заметки из газет и вклеиваю в свой альбом. Это самое дорогое, что у меня есть.

Миленький Синий Борода, возьмите меня к себе. Мамка каждый день пьяная и, как напьется, то мужиков водит. И ругаются они, и кричат страшно. А если водки мало, или соскучатся они, то бьют меня. Скакалкой бьют и маминой капроновой авоськой, ремнями своими бьют и просто кулаками. По лицу бьют и в живот. Больно мне очень, но я не кричу и не плачу уже совсем.

Возьмите меня к себе, родненький. Я не испугаюсь. Я стану вам служить. Я всё умею уже. Не смотрите, что я маленькая, я сильная. Я убираться стану и готовить вам буду. Я всё умею. И борщ сварить, и картошку пожарить могу.

Я не испугаюсь, когда возьмете вы меня к себе на колени и поиграетесь со мной, не испугаюсь, когда пощекочите вы меня ножичком у горла, а душа моя улетит далеко-далеко, где ни мамки нет, ни мужиков с кулаками. Знаю, что будем мы там всегда вместе…»

Перечитывает Синяя Борода милые строчки и целует листки. Пахнут они затхлостью и конфетами-тянучками, а ветер врывается в окно, и шевелятся страницы, будто белые крылья бабочек-капустниц.

Сколько было их, этих бабочек. И смирные были, и нежные, которые до последнего момента понимать отказывались, что происходит с ними бедными. И отчаянные были – запускали острые ногти под кожу, укусить пытались зубками своими мелкими. Только нельзя прокусить кожу слона. Молод был тогда Синяя Борода. Молод и крепок – вечным себя воображал, непобедимым.

И как кричали они. Ох, как кричали. Под конец бывало, скулили тоненько, но всегда затихали, и такая благодать разливалась в глазках их прояснившихся. И любил он их больше всего в такие моменты. Обнимал и целовал нежно. В глаза целовал и во влажные, спутавшиеся на затылке волосы. Всех своих бабочек любил Синяя Борода. Со всеми хотел остаться, верность был готов хранить вечно. Но все они идут дорогой предательств – цокают копытцами каблучков своих по дороге вероломства.

«Не доверяй женщинам, сынок. Женщины – это конец», - говорил отец.

Потому и ванна полна крови, потому и порваны в крике сладкие, ягодные рты. Потому и закатившиеся, влажные от слез чистые глаза – побелевшие, будто мраморные шарики в тонких прожилках кровеносных сосудов.

Дорогой предательств шли маленькие красивые лисицы к окровавленной ванной комнате. Ванной комнате, что в большой, от отца доставшейся квартире. «Мой замок!» - смеялся отец и скалил крепкие желтые зубы. Теперь запущена квартира, и в комнаты некоторые не заходит никто годами. Кто знает, что творится в этих темных комнатах? Сколько страхов и неудач похоронено там под слоем пыли и останков мертвых иссушенных насекомых?

Все они хотели в замке его поселиться, хозяйками стать. Хотели окна высокие настежь открыть, воздух впустить холодный, чужой воздух. Руками своими белыми и, как будто, ласковыми, хотели вскрыть все коробки, шкафы, все сундуки наглухо заколоченные. Имена свои хотели вплести в вензель древнего рода. Пронырливые лисицы в семействе благородных слонов.

Хотели в замке его поселиться, чтобы выжить его потихоньку из дому. Чтобы водить молодых волков в комнаты, вычищенные от самого воспоминания о хозяине их законном. Чтобы покупать на деньги его шубки рыжие и блестящие. Чтобы нравиться – другим чтобы нравиться. Вся жизнь их лисья сосредоточена на служении тщеславию и услаждении тела своего.

Синяя Борода глотает горсть таблеток, запивает из заиндевевшей бутылки. И спустя полчаса кажется ему, что вновь смотрит на него из помутневшего зеркала в мрачной прихожей молодой сильный слон. Трубит хоботом своим длинным победно и глядит твердо и гордо.

Выходит молодой слон из дома. Выходит на улицу в теплый летний вечер. Ловят чуткие ноздри его запах прибитой недавним дождем пыли, влажных трав, выхлопных газов, чуть подгнивших на жаре отбросов в больших мусорных контейнерах и людские запахи. Запахи охотников и охотниц, запахи волков и лисиц. Главное – запахи лисиц. Сладкие, с кисловатой ноткой на самой дне. Желания запахи, и замаскированной в тонком облаке духов алчности.

Подле ярко освещенной, рекламами чуждыми и непристойными разукрашенной, автобусной остановки улавливает Синяя Борода запах новый, свежий, но и хищный тоже. Девочка. Молоденькая совсем. На голове невообразимое нечто – будто перья черные и красные. Да и вся она напоминает воробья или вороненка. Глаза светлые и холодные, движутся быстро в ободке густой черной краски, тело худое, но видно, что сильное и гибкое. Тонкие руки и пальцы длинные, а по рукам с обнаженных плеч до хрупких запястий спускаются извивающиеся надписи. Непонятные надписи, змеиным языком писанные.

И хочется Синей Бороде взять эту девочку-воробья, девочку-вороненка, привести в квартиру свою темную, снять тряпочки все ее, и кольца, и цепочки. Наполнить ванну чугунную ароматной водой и смыть черную краску со светлых глаз, а главное – соскрести ножом надписи непонятные, угрожающие надписи. И смотрит Синяя Борода, как подходит молодой слон к девочке, берет ее за руку и ведет за собой.

«Я Даша», - говорит девочка и, когда открывает рот, сверкает металлический шарик на ее языке, как драгоценный камень внутри засахаренной клубничины.

Держит Синяя Борода Дашу за руку, и сообщаются ему от прохладной кожи золотые жаркие токи, как бывало в молодости. И понимает он, что пойдет эта девочка с ним, и говорить ничего не надо. Потому что вот она – любовь. Как раньше бывало – от одного взгляда, от прикосновения, от того особого и редкого чувства, что рождается в желудке. Не в сердце – куда там глупой мышце, а в кишках самих. Будто сжимаются внутренности сладко и неотвратимо, как бывает, когда смотришь вниз с большой высоты.

И всё, как виделось Синей Бороде – Даша-вороненок с приглаженными мокрыми волосами, с чистым распаренным лицом, со всем своим телом нежным и длинным погружена в лавандовую воду, а он сидит подле – молодой мужчина. Сидит на маленькой скамеечке, перегнулся через край ванны, оглаживает душистое тело возлюбленной своей. Проводит ладонями по грудям маленьким и нежным, по ногам гладким и, даже в горячей воде прохладным будто, и не терпится Синей Бороде погрузить лицо в средоточие прохлады этой и успокоения, что в межножии женщины-вороненка. Одно только тревожит – змеи на Дашиных руках. Кажется, что вот-вот поднимутся хищные головки и станут жалить в шею, в грудь станут кусать, где сердце.

Оттого достает Синяя Борода свой ножик и хочется ему лишь пройтись легонько по тонкой Дашиной коже, соскрести змеиные руны. Только Синяя Борода немолод и очень болен, и лишь мнит себя слоном с руками верными и крепкими. Но усталые руки дрожат, и выскальзывает ножик из влажных пальцев, падает в воду, а в следующий момент оказывается в сильной руке девушки-вороненка. И прежде, чем перережет острое лезвие щетинистое горло от уха до уха, и прежде, чем издаст умирающий слон последний стон свой, сложатся письмена на Дашиных руках в знакомые, мудрые слова: «Женщины это конец, сынок».

Эпилог

А что же случилось с квартирой? Что случилось с замком старинным так надежно охраняемым?

Теперь в этой большой чудесной квартире, в отличной квартире в самом центре города, открылся прекрасный центр поддержки для подростков из неблагополучных семей.