Лев Рыжков : Любовь гастарбайтера (на конкурz)

В одной из отдаленных улиц Москвы, в пятиэтажном сером доме с покривившимися балконами, построенном примерно лет пятьдесят назад, на самом верхнем этаже была квартира, вызывавшая чрезвычайное недовольство среди прочих жильцов того же дома. Обитатели квартиры вели себя тихо, покоя соседей не нарушали, даже спать ложились в девять часов вечера. Они вежливо здоровались со всеми жильцами подъезда. Но те, в своем неискоренимом московском снобизме, всегда находили, к чему придраться. Некоторым не нравились запахи готовящейся пищи, доносившиеся из-за двери жилища. Другие подозревали, что жильцы квартиры торгуют наркотиками и ведут противозаконный образ жизни. У третьих вызывала смущение национальность жильцов. Бабульки-пенсионерки называли их «нерусями», более резкая молодежь и мужчины - обидным словом «чурбаны».
Неприязнь жильцов, как мы видим, имела самые различные причины. Однако и знатоки ресторанов, и борцы за нравственность и бытовые ксенофобы были едины в еще одном пункте своей нелюбви. Уж слишком много людей обитало в квартире на пятом этаже.
Точного количества жильцов квартиры номер семнадцать не знал никто. Некоторые полагали, что их может быть пятьдесят. Другие называли три десятка.
На самом же деле жильцов было на порядок меньше - восемнадцать человек. Большинство из них были уроженцами Хатлонской области республики Таджикистан и вели свое происхождение из кишлаков, расположенных близ солнечного города Куляб. Однако было среди них и трое бадахшанцев, которые вели себя достаточно скромно, полагая, что на чужбине нет места межплеменной розни.
В квартире была обширная двуспальная кровать, на которой спали пятеро хатлонцев, чье иерархическое главенство не оспаривалось никем из жильцов: сантехник Нурали, электрики Камол и Низом, мастер по лифтам Рахмон и бригадир Али. Сами себя эти люди называли «эмирами» и жесткой рукой управляли своими земляками, к числу которых, с некоторой натяжкой, можно было отнести и троих бадахшанцев. Двое из них, а также шестеро хатлонцев спали в этой же комнате, на полу, ежевечерне постилая тюфяки и матрасы.
Еще четыре человека - трое хатлонцев и один бадахшанец - спали в коридоре. Их называли «дунгызлор» - «свиньями». В свое время эти люди навлекли на себя гнев «эмиров» - кто плохим поведением, кто нечистоплотностью, кто неумением отвечать за свои слова и поступки. Прочие обитатели квартиры старались не замечать существования «свиней», насколько это возможно было в условиях однокомнатной квартиры. В обязанности четверых отверженных входила уборка помещения и прочие неприятные бытовые обязанности.
Впрочем, в квартире был и еще один жилец. Он обитал на балконе, работал дворником. Звали его Карим…
Необычайно крупного сложения, наделенный немалой физической силой, Карим с легкостью работал за четверых. Весело было смотреть на него, когда рано утром он размахивал во дворе метлой. А неподъемные мусорные контейнеры Карим поднимал с такой легкостью, что в его руках они казались невесомыми пушинками. Русский язык Карим понимал, но разговаривать на нем стеснялся, поэтому в ДЭЗе, где работали все жильцы квартиры номер 17, Карима считали глухонемым. Впрочем, эти люди не могли слышать проникновенных песен о любви, которые Карим исполнял на самодельном дутаре. Его дворник сделал сам - из негодной металлической миски, ножки от табуретки, куска фанеры и двух рыболовных лесок вместо струн. Когда Карим принимался петь свои песни, редкий житель квартиры номер семнадцать не пускал слезу, вспоминая апельсиновые сады родного аула, золотозубую улыбку любимой девушки, и заснеженные, далекие пики Памира.
Никто из обитателей квартиры не решился бы сравнить Карима с «дунгызлор» - обитателями прихожей, которых презирали не столько за зловонность телесную, сколько за смрад их душ, слишком рано ставших добычей шайтана. У Карима душа была прекрасна и чиста, как юный арык у самого своего истока. Если бы Карим был грязен душою, он никогда не смог бы петь настолько прекрасно, что и у хатлонцев. и у бадахшанцев не просто обмирали сердца, но им начинало даже казаться, что они находятся сейчас вовсе не в холодной Москве, а в благодати родного кишлака. Не в зловонии общего житья, а среди ароматов апельсиновых деревьев.
Если бы Карим пожелал - любой из «эмиров», обитателей двуспальной кровати, уступил бы ему место, и сделал бы это из одного уважения к человеку, чья душа была чиста, как снег на вершине Памира.
Вот таким человеком был дворник Карим. На балконе он поселился по собственному желанию. Жил он там не один. Недавно Карим встретил свою любовь…
***
Директрису ДЭЗа звали Алевтиной Гавриловной. Она прекрасно знала, что ее имя-отчество смогут выговорить далеко не все из ее подчиненных-гастарбайтеров. Алевтина Гавриловна разрешала называть себя просто Барыней.
Барыня была строга, могла крепко наказать за провинность. Однако проявляла и милость, когда подчиненный того заслуживал. Она знала всех подчиненных по имени, никогда не называла кого-то просто «эй, ты!». Она заботилась о своих гастарбайтерах, гордилась тем, что у нее на участке они живут в квартирах, а не в антисанитарных подвалах или вагончиках. Она улаживала проблемы с милицией и соседями.
Среди подчиненных она особо выделяла дворника Карима. Не один раз, проходя по участку, барыня любовалась тем как ловко и ладно работает Карим, как двигаются крепко налитые мускулы на его могучих руках. При одном только взгляде на это что-то девичье, молодое пробуждалось в душе.
Однажды, после застолья в ДЭЗе перед девятым мая, Барыня осмелела и направилась на участок Карима, который вот-вот должен был закончить вечернюю уборку. И действительно, дворник уже заносил метлу в подсобку.
- А ну, стой! - приказала ему Барыня.
«Была не была! - думала она. - Конечно же, он не заразный. Его только отмыть в ванной, и будет на многое годен».
Черноволосый здоровяк послушно остановился.
- Водки хочешь? - прямо спросила барыня.
Дворник непонимающе округлил глаза.
- Эх, дурашка! - вздохнула барыня, выразительно щелкнула себя пальцем под подбородком. - Не понимаешь?
Карим покачал головой, показал на уши.
- Ебаться, - выразительно прошептала Барыня, привыкшая называть вещи своими именами. - Пошли ебаться!
Она было обрадовалась, когда дворник закивал, она взяла его под руку. И оторопела, когда он подвел ее к подъезду, где располагалась семнадцатая квартира.
- Нет, ты не понял, - сказала Барыня, чувствуя растущее нетерпение. - Мы ко мне идем. Ко мне!
Дворник вдруг заулыбался, закивал и решительно направился в подъезд.
«Эх, дуралей!» - думала Барыня, глядя ему вслед.
Кариму предоставлялся блестящий шанс преуспеть, зажить падишахом по сравнению из «эмирами» из семнадцатой квартиры. И только что дворник его упустил.
***
Барыня непонимающе смотрела на участкового - зеленого еще пацана, уже, впрочем, начавшего проявлять свойственную ментам наглецу.
- Ты в своем уме, Володенька? Ну, какое там может быть животное? Ты же эту квартиру знаешь, там яблоку негде упасть.
- Слушай, Гавриловна, ты меня тоже пойми, жалобы от соседей мы имеем? Имеем. И ладно бы они мне жаловались. Так ведь на уровне района…
«Худо дело!» - поняла вдруг Барыня. Что же могли наделать ее гастарбайтеры, что на них пришла жалоба аж в район? Хорошо, хоть участковый сначала к ней зашел. Все правильно понимает, далеко пойдет.
- Так что за что купил, за то и продаю, - продолжал участковый. - У нас же тоже отчетность, сама понимаешь.
- Ох, Володенька! А ведь спят они уже, девять вечера. Им вставать завтра рано, а тут ты. А наутро гастрики мои - все квёлые, как следствие - улицы грязные, скользкие.
Произнося это, Барыня давила участкового взглядом. Он был виден ей, как на ладони. Денег хочет, зафиксировать правонарушение ему неймется. Алевтина Гавриловна давала ему понять, что сопляк он еще, чтобы внеплановые поборы устраивать. Непроизнесенным оставалось и то, что в отделении Барыня тоже имела немалое влияние. И потому-то умненький мальчик сначала обратился именно к ней.
- Так что давай, завтра заходи, часов в шесть-семь вечера. Посмотрим, что за зверюга там завелась…
- На балконе она, - сказал участковый. - По ночам ревет. И гадит еще…
- О Господи! - засмеялась барыня. - Да это у алкаша какого-нибудь белая горячка, вот и слышится ему. И ты из-за такой херни хочешь моих гастриков будить?
- Ну, ладно, Гавриловна, - встал из-за стола участковый, отодвигая недопитый чай. - Мое дело предупредить. Завтра с проверкой наведаюсь.
Барыня закрыла за гостем дверь и бросилась к окну кабинета. Она увидела, как мент Володя серой тенью пересек дворик. В отделение он идет или все-таки в семнадцатую?
Мешкать не стоило. Барыня накинула плащ и коротким путем помчалась к свом подопечным.
Звонок в квартире не работал. Барыня решительно дергала дверную ручку, пока не раздался испуганный голос одного из обитателей прихожей:
- Кэто там, да?
- Открывай давай, начальство! - рявкнула Барыня.
Загрохотал засов.
- Где зверюга?! - громово спросила Барыня, переступая через тела на полу. - Животное где?
Впрочем, это были риторические вопросы, на которые Алевтина Гавриловна знала ответ. Она решительно двигалась по комнате, нагибаясь, чтобы не задеть натянутые в комнате веревки, на которых сушилось нехитрое гастарбайтерское барахло. Барыня рванула на себя балконную дверь, учуяла острый звериный запах, увидела Карима, который сидел на корточках рядом с…
- Ох, ёбаный же ты насос! - только и ахнула Барыня.
Она смотрела и не могла поверить своим глазам. Карим зажимал пасть ослу. Вернее, как Барыня определила с полувзгляда, ослице.
***
Говорят, что однажды, в пять утра в «Макдональдс» на Тверской завалился пьяный Роберт Де Ниро в компании с Дэвидом Линчем. Голливудские знаменитости плотно перекусили, наслаждаясь тем, что их никто не узнает. Посетители в «Макдональдсе» были, но эти люди даже и предположить не могли, кто сидит за соседним столиком.
В пять утра в Москве можно встретить кого угодно. Закономерность эта распространялась и на отдаленную московскую улицу, которую подметал дворник Карим.
Несколько дней назад, только заступив на свою утреннюю смену он увидел за кустами боязливо дрожащую длинноухую тень. Было уже достаточно светло. Карим направился в строну кустов, раздвинул ветви, уловил мимолетное движение.
Недаром Карим с детства ходил с отцом на охоту. Отец научил его бесстрашию и ловкости. Сейчас Карим поддался инстинктам, и поймал того, кто прятался в кустах, за шею, поросшую жесткой шерстью. Даже не видя своей добычи, Карим знал, с кем имеет дело. Об этом сообщил ему запах, знакомый со времен юности в деревне. Запах ишака. Вернее, его самки.
Перепуганная ишачиха коротко взревела и попыталась укусить Карима.
- Ну что ты, глупая, - ласково сказал Карим на родном языке. - Иди ко мне, я не обижу…
Он убрал с шеи животного руку. Ишачиха стояла не шевелясь.
«Ручная, - понял Карим. - Даже упряжь осталась. Как же тебя занесло сюда, бедняжку?»
- Пошли, пошли со мной, - сказал Карим. - Надо отвести тебя домой.
***
…Ослица пришла во двор с другой стороны огромной автодороги, ревущим кольцом опоясывающей город. Она принадлежала девушке из подмосковного городка, жила в сарае неподалеку от частного домика. Девушка называла ослицу Полли и брала ее с собой к лесному пансионату у реки. Рядом с Полли фотографировались люди. Детям девушка разрешала усесться на свою питомицу. Полли любила такие прогулки. Ведь после каждой фотовспышки девушка давала ей кусок сахара.
Предыдущим вечером девушка много разговаривала с крепким парнем, который сначала просто сфотографировался с Полли. Потом они пошли куда-то в сторону от пансионата, и исчезли в здании из-за стен которого вкусно пахло.
- Стой здесь! - сказала девушка.
Обычно Полли ее слушалась, но теперь не смогла устоять перед ароматами. Ослица направилась на запах, обошла здание вокруг, увидела приоткрытую дверь. Аромат вкусной пищи сводил ослицу с ума. Она решительно направилась в дверь.
И тут же услышала женский визг.
- Аааай! Мамочки! - вопила толстая повариха. - Откуда здесь осел?
Полли шарахнулась. Увидела, что по коридору к ней несется свирепый мужчина в белом халате.
- А ну, брысь отсюда! - ревел мужчина, размахивая зажатым в руке кухонным тесаком. - Брысь, я кому сказал.
По телу Полли пробежал холодный страх. Тело, как и следует в момент опасности, мгновенно исторгло из себя лишний груз. Ослица попятилась, копыта чуть предательски скользили в дымящихся последствиях страха. Она вырвалась за дверь, а потом побежала.
Ослица не могла оставаться там, где была угроза ее жизни. Она неслась прочь, оглашая окрестности громким испуганным ревом. Ослица увидела черную реку с множеством ревущих стальных повозок. Повозки ревели гораздо громче, чем сама Полли.
По счастью, Полли увидела в земле под рекой нору, в которую спускались каменные ступени. Торопливо перебирая копытами, ослица спустилась вглубь. Нора оказалась сквозной. Полли боялась даже предположить, что за тварь в ней обитает. Ослица выбежала наружу с другой стороны и еще очень долго неслась по темным улицам незнакомого города, шарахаясь от железных повозок с горящими глазами.
Утро застало ее в чахлом садике, окруженном серыми башнями. К кустам, где пряталась Полли, приблизился человек и быстрым движением схватил ее за шею.
***
Карим, как и всякий сельский житель, не боялся ишаков. А уж тем более их самок.
С ишаками было связано одно из самых сладких, но и невыносимо постыдных воспоминаний подросткового возраста.
В городе молодым легко, в городе нравы свободные. Городскому парню может повезти. Ему может дать настоящая девушка.
Но горе тебе, если ты родился и вырос в деревне! К сельским красавицам и не подойди без калыма. Женись, а потом люби свою жену, сколько влезет. Иначе - никак…
Но как быть, если твой молодой организм переполняет желание? Если ты не спишь ночами, мучимый невысказанным любовным неистовством?
Однажды старшие братья, каждый вечер пропадавшие где-то за окраинами кишлака, взяли Карима с собой. У одной из окраинных изгородей, живописно увитых виноградными лозами, паслась ишачиха.
Насрулло, старший из братьев, решительно приблизился к животному, расстегивая джинсы. Следом пошел средний, Гасан. А вскоре настала очередь Карима становиться мужчиной…
Сейчас, когда он вел ослицу по ступеням подъезда, Карим ощущал присутствие в жизни чуда. Неужели добрый бородатый старик на небесах улыбнулся Кариму и явил ему знак своей неизреченной милости?
Карим запер ишачиху на балконе. Насыпал ей из котла овсяной каши.
…Вечером на кровати состоялось совещание «эмиров», к числу которых тогда принадлежал и Карим.
- Надо избавиться от ослицы, - решительно заявил сантехник Нурали.
Его поддержали электрик Камол и бригадир Али. По их словам, ишачиха будет орать, гадить. Она привлечет нежелательное внимание соседей.
- Не глупите, любезнейшие, - рассудительно произнес другой электрик, Низом. - Ишачиху можно съесть.
- Да, это правильная мысль, - согласился Нурали. - Чем давать ей пищу, лучше употребить в пищу непосредственно ее.
- Нет! - заявил Карим.
Он встал с кровати и решительно направился на балкон. Несчастная ишачиха смотрела на него трогательно и боязливо.
- Не бойся! - сказал Карим.
Он погладил животное по холке, ощутил как оно доверчиво подалось к нему.
- Девочка моя! - нежно сказал дворник, ощутив напряжение своего мужского естества.
Между ног ишачихи было горячо. Карим решительно расстегнул штаны.
Он понимал, что его страсть греховна, но ничего не мог с собой поделать. Ишачиха была посланием высших сил, решивших поделиться с Каримом любовью, решивших облегчить участь изгнанника воспоминанием о доме.
Ишачиха покрикивала, испуганно и доверчиво.
…С тех пор прошло три дня. Карим поселился на балконе, уступив место на диване мастеру по лифтам Рахмону.
Карим чувствовал себя, как в раю. Но он знал, что долго его счастью продлиться не суждено.
***
- Карим! - укоризненно произнесла Барыня. - Как ты мог, Карим? Что эта тварь делает на балконе? Где ты ее подобрал?
Слишком много было вопросов. Карим привычно притворялся, что не понимает гневных речей Барыни. Как и несколько дней назад, когда она недвусмысленно предлагала ему то, что он проделывал не так давно с ишачихой. Дворник понимал, что женская гордость Барыни ущемлена, что она признала в безмолвной скотине соперницу.
- Избавься от нее, Карим! Избавься немедленно! Чтобы через час этой твари здесь не было. Слышишь, Карим! Не притворяйся, что не понимаешь…
Барыня была в ярости, и Карим понимал, что другого выхода у него не остается.
***
Идти до реки было всего ничего. Ишачиха словно чувствовала неладное, в какой-то момент вздумала упираться. Произошло это перед самым мостом.
Карим опрокинул ишачиху и ловко связал ей сначала передние, потом задние ноги. Пригодился моток скотча, который дворник как-то нашел близ урны.
Ишачиха жалобно стонала. Проезжавшие машины мигали фарами, но не останавливались.
До середины моста Карим нес свою любовь на вытянутых руках, будто невесту. Несчастное животное, предчувствуя беду дергалось, но разве самке ишака можно было совладать с могучим Каримом?
К середине моста дворник почувствовал, что обессилел. Он поднял животное над кудлатой головой и решительно бросил в воду. Раздался последний жалобный вскрик, всплеск воды. Теперь Барыня могла быть довольна.
***
На следующий день Карим собрался домой. Он сложил нехитрые пожитки, взял расчет в ДЭЗе. Барыня не хотела его отпускать. Но в решительном взгляде дворника мелькнуло что-то дикое, страшное, и директриса подписала документы на увольнение.
На Казанском вокзале, ожидая душанбинского поезда, Карим заиграл на дутаре. В его песне звенела тоска по родной земле, которая от знания Карима о том, что он скоро вернется, становилась лишь сильнее. Карим пел о будущем. О том, как построит себе дом в кишлаке, как возьмет жену. Вокруг будут солнце и горы. А стылая Москва, разбившая его сердце, останется далеко позади…